Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997

• Название: Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997
• Автор: Пирс Брендон
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-065002-6 (АСТ), 978-5-403-03364-0 (АСТ Москва)

Книга Пирса Брендона и по названию, и по содержанию перекликается с эпохальным трудом Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». И это не случайно: британцы, стремясь к завоеванию мира, всегда оглядывались на Древний Рим. Они нашли ключ к обретению истинного могущества на руинах Рима. Но там же следует искать и причины падения Британской империи.

Об этом и многом другом автор размышляет на страницах данной книги и рисует многоплановую картину упадка и разрушения Британской империи между 1781 и 1997 годом.

---

Посетители диких западных провинций, Манстера и Коннахта, где больше всего полагались на картофель, приходили в ужас от нужды, грязи и запустения. По прибытии их осаждали толпы нищих, все — на последних стадиях отчаяния. Все они громко просили: «Госпожа, не купите ли вы молитвы умирающей женщины — дешево!»[715]

На удалении от побережья прибывшие встречали множество людей в лохмотьях, говоривших на гаэльском языке — урожай, готовый для серпа голода[716].

Семьи жили в пустых домиках без окон вместе со скотом, который им принадлежал. Изгнанные из домов жильцы и лишенные владений скваттеры ютились в норах, на болотах или в канавах на торфяниках. Многие из них никогда не видели дерева и не узнавали денежную купюру.

Англичане, отличавшиеся обостренной чувствительностью, сравнивали ирландских крестьян с «белыми неграми»[717], «приматами»[718] и «человекообразными шимпанзе»[719]. Один француз воскликнул: «Я видел индуса в лесу и негра, закованного в железные кандалы. Я считал, жалея их, оказавшихся в трудном положении, что повидал самый низ человеческого несчастья и мучений. Но я не представлял степени бедности, которую можно увидеть в Ирландии»[720].

Некоторые части острова, особенно, более развитый восток, страдали меньше. Но в самом Дублине имелись трущобы — например, Либертиз. В сравнении с ними другие улицы бедняков и ночлежки казались просто целебными: «Вход во дворы очень узкий, он походит на большую заслонку на зловонной канализационной трубе, проходящей над поверхностью земли. Как правило, зеленый противный слизистый пар просачивается из переполненного сточного колодца или выгребной ямы. Сквозь него вынужден идти посетитель»[721].

Большая часть канализации и сточных вод города сливалась прямо в реку Лиффи, которая была источником «инфекций и заражения»[722] (хотя предполагалось, что ее черная вода обладает «чудесными качествами»[723] и делает портер «Гиннес» таким крепким).

По словам Уильяма Коббетта, английские свиньи «жили в более подходящих условиях, их гораздо лучше кормили, их кожа была гораздо чище, чем у тысяч и тысяч людей во втором городе империи». Но Дублин с широкими георгианскими улицами и гармоничными площадями в стиле неоклассицизма представлял собой красивую метрополию. Как признавал Коббетт, «как почти любая другая метрополия в мире»[724].

Одним из самых прекрасных строений, доминирующим на вымощенной набережной, было серое каменное здание таможни, построенное на зыбком грунте Джеймсом Гандоном. Его задача оказалась бы легче, если бы не советы местных жителей, которые, как он сардонически заметил, давались свободно и бесплатно. Оно имело купол, портик, наверху — огромную статую богини торговли, а также было украшено другими символическими мотивами и аллегорическими фигурами, среди них — обнимающиеся Великобритания и Иберия. Заметнее всех был Нептун, изгоняющий Голод и Отчаяние.

Эта живописная картина полностью подтвердилась в 1845 г., когда грибок Phytophthora infestans превратил четверть урожая картофеля в вонючую черную слизь. Страдания сразу же обострились, особенно — на западе острова. Их немного ослабили меры, предпринятые правительством: общественные работы, контроль над ценами и импорт кукурузы, которая оказалась жесткой, как кремень, и несъедобной. Ее прозвали «самородной серой Пила»[725].

Однако после того, как Пил разделил партию «тори», отменив законы о зерновых, которые облагали пошлиной иностранное зерно, министры «вигов», возглавляемые лордом Джоном Расселом, стали еще больше склоняться к свободной торговле. Когда в 1846 г. опять случился неурожай картофеля (на этот раз — полный), Британия полагалась на панацеи Адама Смита — частное предпринимательство и рыночные силы. Поэтому пока крестьяне голодали, корабли, полные ирландского зерна, отплывали в Англию, которая отправила обратно не продукты питания, а войска, чтобы успокоить протестующих.

«Ирландцы должны сами о себе позаботиться», — считал сэр Чарльз Тревельян, чиновник из казначейства, ответственный за решение вопроса катастрофы. Что-то вроде пособия нарушит принцип самодостаточности. Люди должны полагаться сами на себя, а благотворительные подачки — это «нечто подобное раковой опухоли на нравственном здоровье и физическом процветании народа»[726].

Однако Англия предоставила совсем неподходящее облегчение, хотя даже это было слишком много для лондонской «Тайме». Газета яростно выступала против и говорила об опасности умиротворения и деморализации «ирландца Пэдди», проповедуя бескомпромиссное «евангелие» невмешательства государства в экономику. «Со своей стороны мы рассматриваем болезнь картофеля, как благословение. Когда кельты однажды перестанут быть картофелефагами, то должны будут стать плотоядными. Когда они распробуют мясо, у них появится желание его есть, а с этим желанием появится и готовность на него зарабатывать. С нею придет постоянство, регулярность и настойчивость, если только развитию этих качеств не помешает слепота ирландского патриотизма, близорукое безразличие к мелочным землевладельцам или непродуманная безрассудность и опрометчивость благотворительности правительства»[727].

Тем временем осенью и зимой 1846 г. Ирландию охватил голод.

От гор Донегола до озер Керри опустели деревни. Работные дома переполнились, во много раз увеличилось количество выселений, возросла преступность. Голодающие люди считали транспортировку освобождением, а тюрьму отдыхом и облегчением, некоторые даже пытались «ворваться в тюрьму»[728]. От болот Мейо до гор Корка сельская местность была заполнена тучами оборванцев, которые искали ежевику, капустные листья, крапиву, кору. Даже суровый инспектор от правительства «пришел в уныние от силы и размаха страданий, которые увидел, особенно — среди женщин и маленьких детей».

В аббатстве Клер в канун Рождества он видел их толпы «рассредоточившиеся по полям турнепса, словно стая голодных ворон. Они поглощали сырой турнепс, матери были наполовину раздеты, дрожали на снегу, вскрикивали в отчаянии, в то время как их дети кричали от голода»[729].

Затем пришли отчеты о массовой смертности. Лачуги Слиго были заполнены больными, умирающими и мертвыми. Обочины дорог в Лимерике были «усыпаны разлагающимися трупами, частично зелеными от съеденного щавеля, частично синими от холеры и дизентерии»[730].

В деревнях западного Корка население превратилось в «оголодавшие и жуткие скелеты»[731], обнаженные взрослые зарывались в грязную солому, как обреченные животные, у детей отсыхали конечности, а лица напоминали лица преждевременно постаревших людей. В Клере мертвых хоронили в общих могилах без «савана или гроба»[732].

В Роскоммоне семь трупов нашли в живой изгороди, наполовину съеденных собаками. В мае 1849 г. пятьдесят семь «несчастных бедняков» в холерном госпитале в Парсонстауне «сделали последний вздох в один день»[733].

Ужасы распространялись неровно. Романист Энтони Троллоп, который пересек страну в разных направлениях, как охотник на лис и почтовый инспектор, не видел никаких не захороненных тел. Он заявлял, что смерти от «абсолютного голода были немногочисленны»[734].

Правда, примерно 90 процентов смертей произошли по причине последовавшей болезни, в основном — от тифа (известного в Америке, как «ирландская лихорадка»)[735]. Но если брать общую смертность в пропорции к населению, то «Великий голод» в Ирландии был одним из самых убийственных в истории.

К 1851 г., когда этот холокост закончился, вероятно, умерли около одного миллиона человек, а еще полтора миллиона эмигрировали.

Боль и муки ссылки отражаются в названиях, которые получили места посадки на суда: причал в Киллалое назвали «Стеной плача», а бухту в Корке — «Гавань слез». Но для многих бегство оказалось небезопасным, потому что они забрали с собой свою болезнь. Они умирали в Ливерпуле, который стал известен как «чумной город»[736]. Они умирали на трансатлантических «судах-гробах», где смертность часто оказывалась выше, чем на рабовладельческих кораблях или на тех, которые перевозили осужденных.

Люди находили свои могилы и во враждебном Новом Свете. На острове Гросс в заливе Святого Лаврентия эти эмигранты содержались в карантине в ужасающих условиях. Там стоит памятник трагическим потерям. Это высокий гранитный кельтский крест, воздвигнутый в 1909 г. Древним орденом ирландцев в Америке и посвященный тысячам людей, которые умерли от лихорадки «на этом острове, бежав от законов иностранных тиранов и искусственно созданного голода»[737]. Здесь, на эбонитовой табличке на гаэльском (надписи на английском и французском гораздо мягче) записан миф без прикрас. С тех пор он вдохновлял ирландский национализм. Лидеры движения, например, Джон Митчелл, выдвигали обвинения в том, что ирландцев «тщательно, осторожно, расчетливо и мирно убивало английское правительство». Голод был, по словам Чарльза Гавана Даффи, «ужасающим убийством массы людей»[738]. В своей стране и за границей, даже сегодня, по словам Конора Круза О'Брайена, некоторые ирландцы приравнивают этот «созданный человеком голод»[739] к истреблению евреев нацистами.