Эндрю Робертс - Смерч войны

• Название: Смерч войны
• Автор: Эндрю Робертс
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Военная история
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-07I616-6 «ACT»), 978-5-271-36874-5 («Астрель»)

Книга известного военного историка Эндрю Робертса, изобилует деталями и подробностями, показывающими в новом свете характеры и логику поведения главных действующих лиц мировой войны с обеих сторон конфликта.

Автор, используя уникальные, ранее не публиковавшиеся документы, рассказывает о малоизвестных героях, на поле боя определявших исход сражений, о доблести, отваге и мужестве одних, о подлости и низости других, об ужасах и изуверствах, сделавших эту войну самой кровавой в истории человечества.

---

В Аушвице в лагерный барак, предназначавшийся прежде для сорока двух лошадей, помещалось от четырехсот до восьмисот человек. Помимо надзирателей, узникам не давали покоя вши и блохи. Крыс было меньше, заключенные ими нередко питались. Для наказания голодом и удушьем в тюремном лагере 11 использовался так называемый «стоячий карцер» размером пять на пять футов. В него ставили четырех «штрафников», оставляя их в таком положении на десять дней. Многие не выдерживали пытки. Католический священник из Варшавы отец Максимилиан Кольбе, добровольно заменивший другого поляка, Францишека Гаёвни-чека, у которого была семья — жена и дети, — выстоял до конца. Когда его через две недели выпустили, он все еще был жив. Нацисты его добили, сделав смертельную инъекцию[523]. Священника канонизировали в 1982 году.

Виктор Франкл с октября 1944 года до освобождения в апреле 1945-го содержался в Тюркгейме, филиале Дахау, куда его перевели из Аушвица. Впоследствии он писал:

«Мне никогда не забыть, как однажды ночью меня разбудили стоны соседа по нарам. Он ворочался и безумно вскрикивал, ему снилось что-то ужасное. Я всегда жалел людей, бредящих во сне, и решил его растормошить. Я протянул руку, чтобы встряхнуть соседа, но тут же передумал делать это. Мне вдруг пришло в голову, что никакой самый жуткий сон не может быть страшнее той реальности, в которой мы оказались и в которую я собирался его вернуть».

Это была чистейшая правда. Примо Леви тоже писал: «Мы каждый день просыпались, похолодев и трясясь от ужаса, разбуженные полным злости голосом, кричавшим что-то на непонятном языке».

Даже самый стойкий человек может согнуться в борьбе за существование. «Выжить мог только тот, кто был способен потерять последние угрызения совести, борясь за жизнь, — вспоминал Франкл. — Такие люди были готовы использовать любые средства, грубую физическую силу, своровать, предать друга для того, чтобы спастись самому. Лучшие из нас оттуда не вернулись»[525]. Примо Леви, один из тех, кто выжил в Аушвице, объяснил, почему в лагере не было смысла в том, чтобы помогать более слабым: «Мы одинаково чувствовали, что наша жизнь может оборваться в любой момент и от нас останется горстка пепла, которую выкинут в поле, а наши имена вычеркнут из всех списков»[526]. Леви иллюстрирует свой печальный моральный вывод примером из лагерной жизни. На верхней полке в лагерном лазарете тяжело дышал и хрипел пациент. Леви поинтересовался: «Что с тобой?»

«Он услышал меня, попытался подняться и свалился, свесив ко мне голову и руки, глаза его побелели. Заключенный на нижней полке вытянул руки, чтобы подхватить его, и понял, что он мертв. Никто не знал, кто он и как его звать».

Человеческое достоинство или все, что считается его проявлением, сохранить было не менее трудно, да и бессмысленно. Франкл вспоминал:

«Новичков обычно посылали чистить отхожее место и выгребные ямы. Если заключенный гримасничал или утирался, когда ему на лицо попадало жидкое дерьмо, то сразу же получал удар кулаком от капо. Так постепенно отмирали нормальные человеческие реакции и отношения».

Еще один бывший заключенный Аушвица, Эли Визель, будущий нобелевский лауреат, говорил в 1983 году: «Аушвиц невозможно представить даже умозрительно, тем более понять. Он подвластен только памяти. Мертвых и живых разделяет пропасть, которую не в состоянии постичь ни один талант»[529].

3

На заре холокоста у нацистов не было четкой программы действий в отношении людей, от которых они хотели избавиться. Первоначально Гитлер собирался сослать евреев на юго-восток Польши, но потом этот район был включен в «жизненное пространство» для этнических немцев. Некоторые эксперты выражали опасения: когда евреи начнут вымирать от голода, немцы могут заразиться от них болезнями. Поэтому нацисты больше полагались на импровизацию, а не на план, по крайней мере до конференции, которую они провели на вилле у озера Ванзее в Берлине в январе 1942 года. Нельзя сказать, что именно тогда было положено начало холокосту: массовые убийства в Аушвице-Биркенау уже шли полным ходом с осени. Не было совещание и только лишь организационным: на нем не присутствовали железнодорожники и транспортники. Нацистское сборище, конечно, обсуждало проблему Mischlinge («мишлинга») — смешанных браков: «евреев наполовину» (подлежавших обследованию) и «евреев на четверть» (рекомендовавшихся, «если повезет», для стерилизации)[530]. Главный итог конференции — назначение тридцатисемилетнего Рейнхарда Гейдриха, начальника полиции безопасности и СД, координатором всего процесса геноцида и формирование коллективной ответственности. После этого совещания ни одно министерство и департамент не имели права ссылаться на незнание того, что геноцид стал государственной политикой рейха, несмотря на все эвфемизмы, использованные в разосланном повсеместно документе, известном как «Ванзейский протокол». На самом совещании его участники даже и не пытались избегать неподобающих слов и определений. Адольф Эйхман написал в мемуарах в 1961 году: «Все говорили откровенно, без каких-либо эвфемизмов». Историк Марк Розман охарактеризовал «Ванзейский протокол» как «самое показательное и программное заявление нацистов относительно политики геноцида»[531].

Нацисты включили «в процесс окончательного решения еврейского вопроса в Европе» около 11 миллионов евреев. В «протоколе» перечисляются все страны, где проживали евреи: от Украины (2 994 684 человека) до Албании (200 человек). В список попала и Ирландия (4000 евреев): этот факт достаточно красноречиво указывал на то, что случилось бы с претензиями Ирландии на независимость, если бы Германия смогла действительно оккупировать Британские острова. В «протоколе» подробно разъясняется, кого именно следует объявлять евреем. В параграфе 6 раздела IV «Браки между лицами смешанной крови первой степени и лицами смешанной крови второй степени»[532] говорится: «Оба родителя подлежат депортации или отправке в гетто для престарелых вне зависимости оттого, есть ли у них дети, поскольку у таких детей, как правило, еврейская кровь выражена сильнее, чем у лиц смешанной крови второй степени»[533].

Именно после Ванзейского совещания, называвшегося тогда еще конференцией «статс-секретарей», развернулась быстрая индустриализация геноцида. Судя по записям, которые вел Эйхман, в нем принимали участие двадцать семь человек, но три четверти времени заняли выступления Гейдриха. Закончив обсуждения, высшие чиновники рейха пили бренди и курили сигары. По словам Розмана, «у озера Ванзее геноцид стал официальной политикой нацистского государства». Если до Ванзее погибла десятая часть еврейских жертв Гитлера, то в течение следующих двенадцати месяцев — еще пятьдесят процентов. В 1961 году Эйхман свидетельствовал: «Все не только выражали полное согласие (с Гейдрихом), но и старались превзойти друг друга, проявляя совсем не показной энтузиазм в окончательном решении еврейского вопроса». Экспертов особенно волновало то, как реализовывать намеченную программу с минимальным ущербом для военных операций. Эти бюрократы виновны в геноциде не меньше, чем эсэсовские санитары, вбрасывавшие гранулы «циклона Б» в газовые камеры. Нравственные принципы отсутствовали и у операторов газовых камер, и у высокопоставленных чиновников рейха, несмотря на то что многие из «статс-секретарей» были людьми образованными, имевшими ученые степени, и они вряд ли могли оправдывать свое поведение массовым озверением германского общества. Холокост не мог осуществляться без добровольной поддержки со стороны ученых и специалистов разных областей: медиков, демографов, статистиков, социологов, с увлечением углубившихся в «радикальный социальный эксперимент», образовав вокруг него исключительный моральный вакуум. Образовалась аморальная каста технократов, готовивших научные обоснования для «упорядочения населения», «перемещения дармоедов» и «устранения неполноценных людей»[534]. Все эти усилия сформировались в один Generalplan-Ost, генеральный план «Ост», предназначенный для порабощения Восточной Европы, занятой, с точки зрения гитлеровского «поселенца-фермера-воина», холопской рабочей массой.

Хотя Гитлер любил непрестанно рассуждать о двухтысячелетней европейской цивилизации и культуре, которой якобы угрожают евреи (ее, можно сказать, fons et origo, источник и основа), она была ему глубоко чужда. Геббельс записал в дневнике 29 декабря 1939 года:

«Фюрер — человек глубоко религиозный, но не терпящий христианство. Для него христианство — это симптом упадка человечества. Верно. Оно служит рассадником (Ablagerung) еврейской расы. И той другое не имеет никакого отношения к животному миру и подлежит уничтожению. Фюрер — убежденный вегетарианец, принципиально… Он ни во что не ставит homo sapiens. Человек не должен чувствовать свое превосходство над животными. У него нет для этого никаких оснований».