Владимир Першанин - Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»

• Название: Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»
• Автор: Владимир Першанин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-67094-9

Новый роман от автора бестселлеров «Командир штрафной роты», «Штрафник, танкист, смертник» и «“Зверобои” против “Тигров”»! Военный боевик о подвигах пограничников Берии в 1941 году. «Зеленоголовых расстреливать на месте!» – этот негласный приказ Вермахт получил в первые же дни войны. План «Барбаросса» дал сбой уже на рассвете 22 июня – 435 советских погранзастав оказали гитлеровцам ожесточенное сопротивление, которого те не ожидали и не учли. В отличие от командования Красной Армии Берия отдал приказ о приведении вверенных ему погранвойск в полную боевую готовность за двое суток до нападения Гитлера. Организованно встретив врага на заранее подготовленных позициях, великолепно обученные пограничники нанесли немецким штурмовым подразделениям такие потери, что фактически перед каждой заставой осталось целое кладбище захватчиков. «Погибаю, но не сдаюсь!» – этот лозунг стал неофициальным девизом погранвойск НКВД, а фуражки с зеленым околышем – пропуском в Бессмертие.

---

Спокойный, по-крестьянски обстоятельный, ефрейтор Фомиченко казался старше своих двадцати четырех лет. Он и женился еще до армии, имел ребенка и с нетерпением ждал запаздывающей демобилизации. Теперь о скорой встрече с семьей предстояло забыть. Даже если наши погонят германца, демобилизации не жди.

Даниле помогали легкораненые. Он никогда не думал, что война сразу обернется таким количеством убитых и покалеченных. На дворе за сараем лежали накрытые плащ-палатками погибшие. Восемь или десять человек. Сейчас несли еще тела, в том числе саперов. Фомиченко менял повязки, но, продолжая сохранять уверенный вид, понимал, что многие умрут, если не подоспеет врачебная помощь.

Пулевые ранения в лицо, грудь, живот, перебитые руки, глубокие раны от немецких штыков. Он приказал своим помощникам вынести умершего пулеметчика. В углу лежали четверо пограничников и саперов, которые вряд ли протянут до вечера.

Когда пришел политрук, Фомиченко сразу заговорил с ним об эвакуации раненых. Изменяя своему обычному спокойствию, показывал рукой на самых тяжелых, путано объяснял характер ранений, почти кричал.

– Подбери слюни и не паникуй, – оборвал его Зелинский. – Наши будут здесь через пару часов. Или ты думаешь, Красная Армия не сумеет дать отпор фашистам?

– Хоть отпор, хоть запор, – неожиданно брякнул ефрейтор. – Люди помирают, вывозить срочно надо.

– Выйди на минуту и возьми себя в руки. – Политрук сверлил его тяжелым взглядом, слова ронял тихо и холодно. Затем, отвернувшись, обошел просторное помещение, время от времени останавливаясь: – Держитесь, товарищи… надо потерпеть. Скоро придет помощь, войска уже на подходе.

Если пограничники, более привычные к дисциплине, кивали головами, соглашаясь с ничего не значащими фразами, то саперы спрашивали в лоб:

– Когда нас вывезут? Некоторые уже кровью истекают.

– Помощь придет непременно. Я…

– Да что я? – перебил его сержант-сапер лет тридцати. – Вон парнишка лежит с тремя пулями в животе. Автоматную очередь словил, завонялся уже. У другого голову насквозь просадило. У меня плечо перебито, распухло как колода. Надо не ждать, а что-то делать. Если ничего не можете, позовите командира.

Пришел Кондратьев с перевязанной шеей, немец крепко помял ему горло. Кровь с лица смыл, но виднелись царапины, а кожа возле надорванного уха была смазана йодом. На плече висел трофейный автомат. Саперы ему верили, да и пограничники видели, что лейтенант человек решительный и попусту болтать не станет.

– Одну лошадь убили, – сказал он, – а на другой еще утром первых раненых в отряд отправили. Эвакуировать вас не на чем. Будем ждать помощи.

– Долго?

– Направили опытного сержанта наладить связь. А немцам мы неплохо вломили. С десяток возле траншей валяется, и дальше на поле еще лежат. Думали нахрапом взять, но хрен им! Перекусить, наверное, пора?

– Если бы спиртика для очищения нутра, то можно поесть, – ответил сержант с перебитым плечом. – Эй, санитар, можно спирта?

– Можно, – сказал политрук. – Понемногу.

И поторопился уйти из полуподвала, где висел густой дух запекшейся крови и человеческого пота.

Журавлев обходил траншеи. На юге, в трех километрах южнее, не прекращалась стрельба, доносились приглушенные взрывы. Там сражалась пятая застава, более многочисленная, где также работали саперы, кажется, два взвода. Видимо, немцы крепко навалились на нее, используют минометы и легкие пушки.

Глядя на издырявленный забор, выщербленные стены, Иван Макарович напряженно ожидал, когда нападающие подтянут артиллерию к его заставе. Даже легкая 37-миллиметровка способна развалить и поджечь старое здание, сложенное из сырца, обрушить дзот, траншеи. А еще минометы…

Старшина Будько кормил людей консервами, хлебом и картошкой, которую успел сварить. Бойцы, несмотря на потери, держались бодро, хотя в глазах сквозил вопрос: «Когда подойдут наши?»

Журавлев поговорил с сержантами Мальцевым и Колчиным. Один командир отделения погиб еще на рассвете, находясь на сторожевой вышке. На его место Иван Макарович поставил Костю Орехова, приказав принять отделение.

– Цепляй на петлицы угольники. Теперь ты сержант.

– Есть, – козырнул Костя. – Правда, в отделении всего шесть человек вместе со мной.

Николай Мальцев и его отделение спешно набивали диски автоматов, раскладывали в нишах гранаты. Михаил Колчин проверял пулеметы. «Максим» с издырявленным кожухом починить не удалось, одна из пуль погнула ствол. Оставались еще один «максим» и станковый ДС-39 на треноге.

Опасаясь, что артиллерия может разрушить оружейный склад, Журавлев приказал перенести ящики с патронами и гранатами в траншеи. Боеприпасами застава, рассчитанная на автономность, была обеспечена хорошо, но потери оказались велики. Если бы не взвод саперов, траншеи оставались бы полупустыми.

Снайпер Василь Грицевич протирал винтовку. Увидев Журавлева, встал.

– Ну как первый бой? – спросил начальник заставы.

– Я человек пять фашистов уложил, – ответил Василь. – Ребята нормально дрались. Но без армии долго не продержимся. Мы в окружении. Я сквозь прицел видел, как мотоциклы, грузовики в наш тыл потоком идут.

Белорус, как всегда, говорил прямо, что думал. Слово «окружение» двадцать второго июня еще не приобрело тот страшный смысл обреченности и предчувствия гибели многих людей, как это будет позже.

Большинство верили, что немецкие войска не сегодня так завтра остановят, отбросят. Иного быть не может. Все видели фотографии парадов на Красной площади: колонны танков, тяжелую артиллерию, пролетающие самолеты. Вся эта мощь никуда не исчезла и непременно обрушится на врага.

– Немецкие бомбардировщики, судя по всему, уже на десятки километров проникли, – продолжал сержант Грицевич. – Я по номерам определил, они тем же путем с бомбежки возвращаются. И все целые-невредимые.

Слишком откровенные высказывания простого и смелого бойца были сейчас лишними. Журавлев понимал все это и сам.

– Ладно, Василь. У нас свой долг, и мы его выполним.

Прозвучало с излишним пафосом, как на партсобрании. Капитан смутился и хлопнул Грицевича по плечу:

– Все будет нормально. Ряшку фрицам мы начистили. Полезут на рожон, снова начистим.

Белорус смотрел на Журавлева внимательными серыми глазами. В этом взгляде отсутствовали деланая бодрость и желание подстроиться под командира. Он словно хотел сказать: «Не все так просто, как думали раньше. Война идет уже несколько часов, однако мощных ответных ударов что-то не слыхать».

А немцы снова лезть на рожон не торопились. Подвезли два легких 50-миллиметровых миномета, затем 37-миллиметровую пушку. Начался методичный обстрел позиций.

Через час горело здание заставы, обрушился дзот, из которого едва успел выбраться пулеметный расчет. Разбило один из «дегтяревых». Но хуже всего, небольшие мины размером с переспелый огурец стали влетать в траншею и узкие укрытия.

Снова гибли люди. Ранения от многочисленных осколков были тяжелые. Перебинтованных до половины туловища бойцов укладывали в ряд. Смотрелись они как жуткие коконы. Люди страдали от невыносимой боли, кое-как помогал спирт. Тяжелораненые закрывали глаза и погружались в забытье. Некоторые уже не просыпались.

Минометы били из окопов с расстояния четырехсот метров, достать расчеты было трудно. Пулеметчики выкатили «максим» на бугор, заставили вражеские расчеты затаиться и прекратить огонь. Кто-то был убит пулями, пробившими бруствер.

Но 37-миллиметровая пушка вскоре достала «максим», хотя бойцы постоянно меняли позиции. Взрыв подбросил искореженный пулемет, командир расчета погиб.

Двое метких стрелков под началом снайпера Грицевича вскарабкались на деревья. Тоже сумели на какое-то время заставить минометы замолчать. Но несколько МГ-34 и станковый МГ-08 еще кайзеровского образца убили одного и тяжело ранили другого стрелка.

Василий Грицевич, рискуя, вел огонь с полуразбитой сторожевой вышки и послал довольно точно несколько пуль. Его прикрывал дым горящего здания. Немцы быстро разглядели снайпера, прижали пулеметным огнем, а затем всадили в вышку несколько снарядов.

Один из них прошел в метре над головой, перебил стойку, на которой держалась крыша, но взорвался с запозданием, что спасло Грицевича. Он уже катился вниз по разбитой лестнице, когда следующий осколочно-фугасный снаряд разнес деревянную коробку и обрушил на Грицевича груду обломков. Василь получил сильный удар по голове и плечу, отбежал в сторону, прижимая к себе винтовку с оптикой, и с полчаса отлеживался, приходя в себя.

Журавлев впервые ощутил беспомощность, в которой никому бы не признался. Оставаться здесь дальше под непрерывным обстрелом и ждать, когда застава погибнет? Но и отходить без приказа капитан не имел права. Чтобы уменьшить потери, он приказал сержантам укрывать людей во время обстрела в подвалах оружейного и продовольственного склада, а в траншеях оставить дежурных наблюдателей. Вместе с ними какое-то время оставался политрук Зелинский.