Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность

• Название: Мгновение – вечность
• Автор: Артем Анфиногенов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: О войне
• Год: 1994

Как писатель А. Анфиногенов сложился в послевоенные годы, выпустив «Земная вахта», «Космики», «А внизу была земля…»

Предлагаемый роман – о боевых, исполненных высокого драматизма буднях летчиков в один из самых острых периодов Великой Отечественной – битвы за Сталинград. В годы минувшей войны автор служил в штурмовой авиации. Это и придает его повествованию особую убедительность и достоверность.

---

— Истребитель? — спросил о нем Авдыш.

— Да. Лобастенький, наподобие «ишака»: «Макки-Кастольди».

— Еще спутаешь.

— Бей по ближнему, не ошибешься.

— Не скажи! Бахарева на том и погорела!.. А вот слушай: летала Елена с Барановым на Тракторный…

— Она с ним летает?

— Он ее с собой берет.

— Больше некого? Баранову, я думаю, уж могли бы подобрать напарника…

— Сам берет. Не каждый раз, но берет. У нее, знаешь, неплохо получается… Да. Сходили на Тракторный, все хорошо. Баранов ее на посадку первый пропускает…

«Не надо было мне сюда проситься, — понял Павел. — Завтра же улечу…»

— …он ее первой пропускает…

— Миша – джентльмен.

— На том стоим… Пропускает. Бахарева вниз, перед выравниванием, как у нас заведено, оглядывается… Мишина школа, его выучка: прежде чем сесть, оглянись – нет ли сзади немца. Глядь, а там – лоб! Дистанция метров сто. Вот такой лбище. «Макки-Кастольди», все о нем наслышаны… Уходить? Снимет. Она, чтобы скорее быть на земле, ткнулась перед собой… чтобы он на скорости проскочил… да резковато ткнулась. Шасси подломила, сама поранилась… А лоб-то этот – не «Макки»! В том-то и горе, что нет! Лоб – наш «Ла-пятый», «Ла-пятые» только что пришли под Сталинград, их никто не знал. Вот она, голубушка, и пострадала. Отвезли в Эльтон. Миша летал ее проведать…

«Завтра – в полк, — думал Павел, слыша этот разговор. — Делать здесь мне нечего. Свидание не состоится, в полк. И – на задание… Отдохнул!»

— Зашиблась Елена, пока не ходит…

— Жива и ладно. Железа Сибирь наклепает. Перед железом я теперь не преклоняюсь. Нету этого. Прошло.

Возвратился с улицы, занял свое место за столом Баранов.

— Полковник Сиднев подъезжал…

— Он же ранен?

— Контужен. Шеей не ворочает, голову держит, как бегемот… Спрашивает, как сходили полбинцы. Я сказал, что видел… Про тебя ввернул. — Баранов глянул на Гранищева. Павел замер. — Правда, правда, — заверил его Баранов. — К слову пришлось… Полковник мне случай привел, под Валуйками, что ли… Как «мессер» «горбатого» гонял, а Хрюкин с полковником с земли наблюдали. И так он его и эдак, говорит, а «горбатый» не дается, ускользает, огрызается. Горючка, наверно, кончилась, «мессер» умотал домой, «горбатый» сел – и крыло у него отвалилось. Выбирается из кабины летчик, капитан, мокрый как мышь. «Товарищ командующий, разрешите переучиться на истребителя!» — «ИЛ» не нравится?» — «Нравится! Но разрешите, товарищ командующий, я, говорит, с этим гадом поквитаюсь…» Хрюкин понял летчика – так сказал полковник.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант, — подхватил интонацию барановского рассказа Авдыш, и впервые за вечер улыбка тронула его безгубый, скорбно очерченный рот. — Разрешите, товарищ старший лейтенант, я вам сыграю… Вам! — развел он мехи баяна и понуро склонил крупную голову…

Венька слушать мастера-исполнителя не стал – ушел из столовой от греха подальше…

Как увязший в распутицу воз собирает доброхотов дернуть, вынести поклажу из трясины, так и «спарка» Гранищева, застрявшая в капонире чужого аэродрома: топчутся возле нее, рассуждают и гомонят любители подать совет… Вот-вот, казалось, дохнут холодные патрубки теплым сизым дымком и забьет хвостом старая.

Но мотор не забирал, число болельщиков шло на убыль, а все вокруг укоряло Павла в медлительности, в задержке. Крылья грохотавших над головой «ИЛов» зияли рваными дырами, от их распущенных зениткой хвостов отлетала и пером кружилась в воздухе щепа; один самолет падал, не дотянув до аэродрома, и долго чадил и постреливал рвавшимися в пламени пожара снарядами, другой достигал посадочной полосы, но грубый удар приземления лишал раненого, как видно, летчика остатка сил, неуправляемая машина угождала в рытвину, вставала свечой. Санитарной машины не было. Молодые пилоты, прибывавшие из училищ и ЗАПов, тут же расхватывались «купцами» и спроваживались в боевые полки. Багрово-желтое к вечеру небо обещало на завтра все то, что происходило сегодня.

Гранищев подал в полк телефонограмму: «Спарка» барахлит, чужих рук не слушает, ждет своего механика»; прощаясь с хозяйкой, вручил ей банку сгущенки из бортового НЗ, а причитания женщины по своему раненому барашку («Не найду бойца с рукой – издохнет») слушал и не слушал… «Кизяк есть, вода натаскана», — говорила хозяйка, вытирая об подол поднесенную ей яркую банку, робкой улыбкой колебля готовность Гранищева к отлету… Дома, когда били скотину, мать приготовляла воду, начищала и крошила приправу, а отец, сняв в катухе с гвоздочка фартук, правил самодельный, хорошей стали нож с упором на рукоятке. Потом, умытый и румяный, как с полка, он подсаживался к кухонному столу, и разговор между отцом и матерью шел не о мясном обеде, смягчавшем своим ароматом стойкий запах избяного жилья, а о том, сколько убоинки положить на холод, как ее растянуть подольше.

Ничего определенного хозяйке не сказав, Павел покинул ее, твердо про себя зная, что больше к ней не вернется.

— Правда – нет, будто ты на «ИЛе» «мессера» замарал? — спросил его сосед – механик самолета.

Павел, поглядывая, не пылит ли полковая полуторка с Шебельниченко, поддакнул.

— А если бы на «ЯКе»? — спросил механик.

— Сперва к нему приноровиться нужно…

— Садись, пока свободен, — в великодушии, с которым предложил механик осмотреть его истребитель-«спарку», было что-то мальчишеское.

В ажурный вырез кабины Павел опустился быстро и легко: здесь все было ему под стать, все отвечало его хозяйскому чувству. Совершенно такие, как на «ИЛе», приборы расположены удобно, в тех же примерно точках панели, где он привык их видеть. Ручка управления, внизу защищенная от пыли брезентом, а вверху оплетенная эластичным шнурком, была прикладистей, чем ручка «ИЛа». Аромат кабины, настоянный на тех же маслах и бензине, показался ему тоньше. Мысленно украшая борт истребителя звездочкой, Павел связал с кабиной «ЯКа», с ее ароматом, с прикладистой ручкой возросшую в нем надежду пройти Сталинград и вдруг почувствовал, как он здесь беззащитен в сравнении с бронированным штурмовиком, с его кабиной, обложенной сталью, — как оголен он под прозрачным колпаком из плексигласа, за обшивкой из листового дюраля…

— Из чужой кабины да в свою? — услыхал он голос подошедшего Баранова.

Гранищев спрыгнул на землю.

— Нравится?

— Парного молочка испил, товарищ старший лейтенант.

— Парного?

— Правду говорю.

— А что твоя лайба, летать устала?

— Мотор не запускается.

— Ах ты, старая, — тоном лошадника посочувствовал Баранов «спарке», как будто понимая причину ее непослушания.

Забибикал «ЗИС», и полковник Сиднев, приоткрыв дверцу, пальчиком подозвал к себе Баранова.

— Звонил Хрюкин, — сипло проговорил Сиднев, глядя летчику в ноги; охваченная тугим бинтом шея полковника не разгибалась. — Прибыть для вручения награды не смог. Одна «пешка» удачно отсняла Нижне-Чирскую, другая мост разнесла, тебе и напарнику благодарность.

— Служу Советскому Союзу!

— Новенький? — Сиднев глазами указал на Гранищева.

— Просится на «ЯК», я вам вчера говорил.

— Как это – просится? В баню просятся.

— Плачет: дайте, говорит, провозной, а нет, так вроде того, что он без провозного взлетит и сядет.

— На чем летает?

— Я объяснял вчера. Чугуевец он, товарищ полковник.

— В чем же дело?

— В ЗАПе попал на «ИЛы».

— Воздушный бой со штурмовиками затевать не буду!

— Он «мессера» на «ИЛе» сбил, товарищ полковник.

— Кто?

— Сержант Гранищев, мой однокашник.

— Подтверждения есть?

— Пепелище осматривал с воздуха лично. Закопал сержант «сто девятого».

— Очень просится?

— Житья нет, товарищ полковник.

— Дай ему пару провозных, посмотри сам… Если пойдет, потянет, с Раздаевым переговорю.

Плохо веря в происшедшую с ним перемену, под впечатлением похвалы Баранова: «Так всегда ее притирай, сержант, как в эти два полета, лучше не бывает», не представляя, во что все выльется, когда из госпиталя вернется Лена, — Гранищев почтительно и тихо восседал за ужином в углу столовой. Кроме всего прочего, на нем висела «спарка», необходимая полку. Вместе с неизвестностью, с тревогой в нем сильно было возбуждение от сделанного шага.

— Никто не знает, что происходит, — говорил капитан Авдыш, сидя над пустой тарелкой против Павла. — Ни Баранов, ни майор этот, который всех учит, ни Сиднев… Никто! — Голос его, не в пример вчерашнему, был тверд, даже резок, подбородок выставлялся победительно. — Никто, — продолжал Авдыш. — Всех разметало. С вынужденной шел, трех солдат встретил. Как в той песне: «Шли три солдата с немецкого плена…», потому все одной компании держались… Три солдата на пятачке, и все из разных пехотных дивизий, такой разгон… Других, напротив, сводит. Нахожу полк, являюсь в штаб – лейтенант Кулев, собственной персоной. Однокашник по финской. «Здорово!» — «Здравия желаю, товарищ капитан, — официально так, натянуто. — Представьте рапорт, изложите обстоятельства…» Ах ты, думаю, Кулев… хотел ему напомнить, как он с перепугу медаль «За отвагу» подцепил да еще кубарь в петлицу… Плюнул. Потом его смыло, Кулева. Куда-то исчез… Егошин мнит из себя вершителя судеб, а того не знает, что ты от него улепетнул.