Самуил Киссин - Легкое бремя

• Название: Легкое бремя
• Автор: Самуил Киссин
• Издательство: «Август»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-887792-004-7

С.В. Киссин (1885–1916) до сих пор был известен как друг юности В.Ф. Ходасевича, литературный герой «Некрополя». В книге он предстает как своеобразный поэт начала XX века, ищущий свой путь в литературе постсимволистского периода. Впервые собраны его стихи, афоризмы, прозаические фрагменты, странички из записных книжек и переписка с В.Ф.Ходасевичем. О жизни и судьбе С.В.Киссина (Муни) рассказывается в статье И.Андреевой.

---

Только в 1915 году, заброшенный в круг армейских чиновников, Муни неожиданно ощутил себя литератором, И здесь впервые появилась у него мысль о книге стихов. В красной записной книжке, с которой он не расставался осенью и зимой 1915 года, он стал набрасывать план книги, записывать свои стихи, разделяя их тематически («Женское») или по формально-жанровому принципу («Сонеты»). Работа расшевелила, пробудила творческие способности и увенчалась двумя стихотворениями цикла «Крапива», записанными наскоро, почти без помарок, синим карандашом.

После смерти мужа Л.Я. Брюсова стала собирать его стихи, для чего завела особую тетрадь. И прежде всего вписала стихи 1913–1915 годов, посвященные дочери. Потом, по мере того как стихи вспоминались или обнаруживались автографы, она переписывала их в тетрадь, без какой-либо системы, не заботясь о хронологии. И тем не менее, при составлении сборника Муни тетрадь эта оказалась находкой.

В начале 80-х годов разборку архива продолжила Д.С. Киссина. В эту пору к Лии Самуиловне стали приходить исследователи и любители творчества Ходасевича, Муни, Грифцова и др. Она охотно показывала рукописи собеседникам, каждому открывая свой «уголок» архива. Поэтому у Н. А. Богомолова скопированными оказались одни стихи, у меня другие. С удивительной щедростью и легкостью Н. А. Богомолов предложил имеющиеся у него стихи Муни. Вероятно, могли бы дополнить собрание А. Б. Устинов (он еще в 1990-х годах собирался издать сборник Муни), и Д. Б. Волчек, и А. В. Наумов, и другие исследователи, имена которых мне неизвестны.

В девяностые годы Лия Самуиловна тяжело заболела и умерла 25 апреля 1993 года, завещав свою квартиру и имущество, в том числе архив, женщине, которая ухаживала за ней во время болезни — Доре Александровне. Сослуживцы Л.С. Киссиной по журналу «Музыкальная жизнь» предлагали приобрести архив Литературному музею, ЦГАЛИ и получали ответ: денег нет.

Между тем архив Киссиных интересен не только историкам литературы, исследователям Ходасевича, Брюсовых, Муни, но и историкам культуры: в собрании хранились дневники Е. Я. Калюжной (Лия Самуиловна разрешила мне прочесть и переписать записи только двух дней — 26 и 29 марта 1916 года); дневники Л. Я. Брюсовой, письма к ней Муни с фронта, произведения письма, фотографии друзей.

По слухам, рукописи или часть их были проданы в частные коллекции. Остается надеяться, что архив разрознен, но не пропал. Когда в 70-е годы, готовя к публикации письма Ходасевича к Садовскому, я предположила, что Муни оказал влияние на творчество Ходасевича, — что нам было известно о Муни? Десяток опубликованных им стихов да названия рассказа и пьесы, неточно приведенные в очерке Ходасевича. А теперь Муни-поэт — перед нами.

Я верю, что со временем отыщется и сборник стихов, составленный Ходасевичем, и его вступительная статья, и будут, как хотел Ходасевич, изданы «Молодость» и «Легкое бремя» — одного формата, в одинаковых обложках и оформлении. Пока же мы печатаем те стихи, которые смогли собрать, чтобы не затерялось, не стерлось имя, так много значившее для Ходасевича и целого круга московских поэтов девятисотых и десятых годов XX века.

III.

Внешняя история Муниной жизни очень несложна…

В. Ходасевич

Осталось мало свидетельств о жизни Муни. Даже на вопрос, когда родился Самуил Викторович, Лия Самуиловна отвечала, что дата была выгравирована на подстаканнике, подаренном матерью ко дню рождения отца, но так этого подстаканника и не нашла.

Поэт без книг, человек без биографии, человек-миф, Муни очень постарался пройти «тенью от дыма», не оставив следа. Но некоторые документы сохранились в его студенческом деле, в частности — свидетельство о рождении.

Выдано сие свидетельство Ярославской губернии Рыбинским Раввином в том, что у Оршанского, 2-ой гильдии купца Виктора Израилева Кисина от его жены Сарры Марковны Двадцать четвертого Октября (27 Хешвана) 1885 года родился в Рыбинске сын, — которому, согласно законам Еврейской религии, наречено имя Самуил…[186]

Семья Кисиных (именно так, с одним «с», писалась тогда эта фамилия) приехала в Рыбинск в 1866 году и поселилась на улице Крестовая, в доме Эндоуровой. В то время Виктор Израилевич работал поверенным компании цепного пароходства по реке Шексне.

Река и ее многочисленные притоки создавали облик города, река давала работу жителям и радость — детворе Рыбинска. Лето и река — главные впечатления детства. Не случайно героями своей повести «На крепких местах» Муни сделал речных агентов, людей, определявших, соответствуют ли нормам «речные тяжеловозы» — все эти полулодки, тихвинки, берлины, перевозившие лес, зерно, песок; не случайно верил в «речных людей».

Во времена его детства Рыбинск оставался зеленым провинциальным городком, где единственная больница располагалась в деревянном двухэтажном доме, были две гимназии — мужская и женская, музыкально-артистический кружок и зимний театр, а также земская библиотека, основанная в память двадцатипятилетнего царствования Государя императора Александра II. С 1885 года библиотека издавала каталоги книг и журналов, получаемых ею. Электричество появилось в Рыбинске только в 1910 году, и тогда улицы осветили 110 дуговых фонарей, а в бюджете Думы особой строкой выделена статья на освещение улиц, больницы и зимнего театра, но старосте Спасской церкви, который просил провести электричество — было отказано. В 1901 году в городе проложен водопровод, но воду жители брали главным образом из колонок, а белье стирали в портомойнях, специально для этого оборудованных[187].

Мальчик рос в многодетной еврейской семье, окруженный женщинами: бабушка, мать, четыре сестры. (Как не вспомнить признание Ходасевича: «рос я, так сказать, в гинекее; с мамою, с нянею, с бабушкой, с сестрой Женей»).

Братья были намного старше: Идель (Адольф) — на 14, Яков — на 11 лет. Они рано уехали из дома. Яков занялся коммерцией; Идель, в 1890 году закончив Рыбинскую мужскую гимназию с серебряной медалью, поступил на медицинский факультет Московского университета. Как видно из его студенческого дела, в следующем семестре Идель Кисин перевелся на филологический и тут же подал прошение об отчислении[188], в связи с необходимостью лечиться в Швейцарии: не выдержали слабые легкие. Добрый, заботливый, семейный Яков ссудил его деньгами.

Младший повторил путь старшего: до десяти лет — домашнее воспитание (древнееврейский, изучение Талмуда), в 1903 году закончил Рыбинскую гимназию с серебряной медалью и поступил на юридический факультет Московского университета. С этого момента и начинается сознательная жизнь Самуила Киссина. Любящий, домашний мальчик, — на каникулы он уезжает домой, в Рыбинск; первым оказывается у постели больной сестры; а после женитьбы на Л.Я. Брюсовой привозит мать к себе на лето, что вызывает раздражение брюсовского клана: старушка, к тому времени потерявшая мужа, может говорить только о том, какие хорошие у нее дети, — он должен был бежать из тесного, замкнутого мира громоздких вещей и твердых представлений; мира, управляемого страхами и системой запретов. На всю жизнь у него осталась горечь, оттого что в детстве не довелось (может быть, не разрешалось?) кататься на коньках.

Он бежал в Москву. И нашел пристанище в дешевых меблированных комнатах, которые описал в автобиографическом эссе «Житие (Комнатные люди)»[189].

Моя комната в четвертом этаже. В квартире не очень тихо, но я доволен.

Узкая, кажущаяся длинной, моя комната с серыми обоями выходит своим единственным окном выше крыш. Далеко видны Иван Великий и кремлевские башни. Утром солнце затопляет розовым светом стекло. А день весь проходит одинаковый — голубой или серый.

Я сижу у себя за столом целый день, пью чай, поглядываю на стены, перевожу с немецкого аграрные брошюры и читаю те немногие книги, которые позволяет мне иметь моя скудость.

На стенах висят снимки со скульптур и вырезанные из старых книг

картинки. <….>

Рядом к студентам-сибирякам пришли землячки. Слышен крепкий смех и жеванье. То-то, верно, у них накурено.

Скоро Аннушка принесет мне обед.

Девица, живущая через комнату, заиграет на рояле.

А Луиза Ивановна, моя хозяйка, будет сухим крикливым голосом пилить свою немецкую девочку за неприготовленный урок из арифметики.

Все неизменно, но все течет: Аннушка уходит за провизией; девочка в школу; хозяйка, и девица, и студенты по своим делам. Только я и Крог, больная такса, лежащая на половике у двери, — мы сидим дома. Двигаемся мало и неохотно. Мы воистину неизменны.

Уже скоро две недели, как я не выхожу из дому. С деревьев попадали последние листья. Клены под моим окном стоят совсем голые и зябнут. Поутру шел дождик. Должно быть, скользко теперь на улице. Нужно спросить Аннушку.