Чарльз Диккенс - Признание конторщика

• Название: Признание конторщика
• Автор: Чарльз Диккенс
• Жанр: Классическая проза

Чарльз Джон Гаффам Диккенс (англ.Charles John Huffam Dickens; 1812–1870) — выдающийся английский писатель XIX века.

---

Люси очень скоро позабыла первую свою антипатію ко мнѣ, и мы сдѣлались добрыми друзьями. Я выводилъ ее по старому дому, показалъ ей библіотеку, картины и вообще все, что было пріятнаго и любопытнаго. Позади дома находился садикъ, въ которомъ Люси въ хорошую погоду любила сидѣть за своей работой. Правда, садикъ этотъ былъ очень не великъ, но все же садикъ, и въ добавокъ еще среди самого Лондона. Въ немъ находилось множество кустарниковъ, два или три огромныхъ дерева, и, въ добавокъ, на гладкой лужайкѣ построена была сельская бесѣдка. Хотя зелень въ немъ, вообще можно сказать, была не завидная, но зато задній фасадъ дома имѣлъ довольно живописный видъ. Нижняя половина его покрывалась листьями смоковницы, вѣтви которой прибиты были къ стѣнѣ гвоздиками, а полуразвалившіяся ступеньки охранялись по обѣимъ сторонамъ огромными кустами алоэ, посаженными въ зеленыхъ кадкахъ. Это было любимое мѣсто Люси. По утрамъ она тутъ работала или читала, а передъ обѣдомъ учила двухъ маленькихъ племянницъ нашей ключницы читать и писать. Иногда, по вечерамъ, я бралъ изъ библіотеки какую нибудь старинную книгу, читалъ ей вслухъ и иногда заставлялъ ее смѣяться. Мнѣ помнится, что одинъ переводъ испанскаго романа in-folio, напечатанный въ XVII столѣтіи, чрезвычайно забавлялъ ее. Самый переводъ составлялъ половину книги, а другая половина заключалась въ предисловіяхъ. Такъ, напримѣръ, тутъ находились: «Апологія переводчика за свой трудъ», «Наставленіе, намъ должно понимать эту книгу», «Обращеніе жъ ученому читателю», другое — «Къ благоразумному и благовоспитанному читателю», третье — «Къ простонародному читателю», и такъ далѣе; наконецъ передъ самымъ переводомъ испанскаго романа помѣщено было множество англійскихъ и латинскихъ стиховъ, въ похвалу книги и переводчику, вышедшихъ изъ подъ пера знаменитыхъ поэтовъ того времени.

По воскресеньямъ мы сидѣли въ церкви на одной скамейкѣ. Наблюдая, съ какимъ усердіемъ молилась Люси, я часто забывалъ читать свои молитвы. Мнѣ казалось, что только одна Люси умѣла произносить надлежащимъ образомъ слова христіянской любви. Мнѣ досадно было слушать, какъ старый надсмотрщикъ нашего прихода, котораго я тогда считалъ за человѣка дурной нравственности, повторялъ тѣже самыя слова хриплымъ своимъ голосомъ; мнѣ кажется, я готовъ былъ просить его читать про себя.

Такимъ образомъ, жизнь молодой дѣвицы въ нашемъ домѣ протекала, по моему мнѣнію, не совсѣмъ-то весело, хотя Люси, повидимому, была счастлива и совершенно довольна. Что до меня, то хотя мнѣ и жаль было моего опекуна-товарища, но я благословлялъ тотъ день, въ который Люси переѣхала въ нашъ домъ; я пожалѣлъ даже, что отказался быть опекуномъ съ самого начала: она выросла бы съ самого дѣтства на моихъ глазахъ и научилась бы смотрѣть на меня, какъ на отца. Живя съ ней вмѣстѣ и примѣчая всѣ ея дѣйствія и помышленія, даже и тогда, когда она вовсе не подозрѣвала, что наблюдаютъ за ней, я почиталъ ее непорочнѣе всѣхъ непорочнѣйшихъ моихъ идеаловъ. Еслибъ я и вздумалъ въ мои лѣта жениться, то, признаюсь, отложилъ бы это намѣреніе до той поры, пока Люси не сыскала бы достойнаго мужа.

По старинному завѣщанію нашего Общества, мы раздавали, наканунѣ Рождества, двадцати-четыремъ бѣднымъ часть хлѣба, вязанку дровъ и по два шиллинга и десяти пенсовъ на каждаго. Бѣдные эти состояли изъ престарѣлыхъ мужчинъ и женщинъ. По другому старинному правилу, до сихъ поръ еще не отмѣненному, полагалось, чтобы всѣ облагодѣтельствованные собирались въ первый присутственный день, аккуратно въ полдень) «принести благодарность за подарокъ». Въ первое Рождество послѣ пріѣзда Люси, она просила меня позволить ей раздавать подарки, и я согласился. Подперевъ лицо ладонью, я стоялъ подлѣ конторки, внимательно наблюдалъ за Люси и вслушивался въ ея разговоръ съ бѣдняками. Вслѣдъ за удовольствіемъ слушать, какъ она говорила съ маленькими дѣтьми, я восхищался ея разговоромъ съ милыми стариками и старухами. Я находилъ что-то особенно пріятное въ контрастѣ двухъ предѣловъ человѣческой жизни: въ прекрасной юности и въ преклонной, покрытой морщинами старости. Люси внимательно выслушивала однообразныя жалобы стариковъ, утѣшала ихъ, какъ умѣла, нѣкоторыхъ брала за смуглыя, костлявыя руки, помогая спускаться съ лѣстницы. Не знаю, что со мной дѣлалось въ тотъ день. Облокотясь на ладонь, и стоялъ углубленный въ размышленія; мнѣ казалось, я потерялъ ту инстинктивную способность, съ которою мы исполняемъ самыя простыя дѣйствія нашей ежедневной жизни. Передо мной лежали счоты, которые я долженъ былъ повѣрить, но нѣсколько разъ принимался за нихъ — и ничего не могъ сдѣлать. Какъ простыя слова ежедневнаго разговора, срывающіяся съ губъ нашихъ въ одно время съ мыслію, дѣлаются неясными, неопредѣленными, если мы задумаемся объ ихъ происхожденіи и нѣсколько разъ повторивъ ихъ про себя, такъ точно, когда я остановился долго на мысли о работѣ, которая лежала передо мной, эта работа сдѣлалась чрезвычайно трудною. Я передалъ счеты моему писцу, Тому Лотону, сидѣвшему противъ меня.

Бѣдный Томъ Лотонъ! мнѣ казалось, что онъ нѣсколько разъ взглядывалъ на меня съ замѣтнымъ безпокойствомъ. Ни одно существо на всей землѣ не любило меня такъ искренно, какъ Томъ. Правда, я сдѣлалъ ему нѣсколько благодѣяній, но я часто дѣлалъ ихъ и другимъ, только другіе очень скоро позабыли имъ. Благодарность Тома обратилась въ искреннюю привязанность ко мнѣ, и онъ, находясь почти каждый день со мной, не пропускалъ случая выказать ее. Томъ Лотонъ былъ прекрасный молодой человѣкъ и большой фаворитъ вашей ключницы, которая частенько говаривала, что «она любитъ его за любовь его къ матери, и что онъ былъ точь-въ-точь такимъ, какимъ былъ бы сынъ ея, еслибъ смерть не похитила его.» Томъ любилъ чтеніе, и когда писалъ стихи и дарилъ ихъ своимъ друзьямъ, переписавъ сначала четкимъ почеркомъ. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ былъ очень острый малый, но ужь зато въ другихъ простота его доходила до ребячества. Характеръ его былъ самый скромный и самый добрый, что извѣстно было лажа дѣтямъ. Никакія шутки, ни даже насмѣшки, не вызывали на лицо его и малѣйшей тѣни неудовольствія.

Тому предстояло пронести канунъ Рождества вмѣстѣ съ вами я, по принятому обыкновенію, приготовлять тосты и разливать эль; поэтому, когда кончилась раздача подарковъ, онъ оставилъ меня и побѣжалъ домой — переодѣться для предстоящаго случая. Я же еще стоялъ задумавшись подлѣ конторки, пока короткій зимній день не замѣнился вечеромъ. Вошла Люси и позвала меня, объявивъ, что чай поданъ на столъ.

— Мы думали, что вы заснули, сказала она. — Мистеръ Лотонъ пришелъ.

Мы расположились въ старинной гостиной, вокругъ яркаго огня, между тѣмъ какъ Люси приготовляла чай. Она приготовила бы и тосты; но Томъ сказалъ, что онъ лучше позволитъ ослѣпить себя, нежели уступитъ ей это занятіе. Пришла наша ключница; спустя немного, пришелъ старый рѣзчикъ съ маленькой дочерью. Мы просидѣли до полночи. Рѣзчикъ разсказалъ нѣсколько анекдотовъ про знакомыхъ моего отца, а Томъ разсказалъ исторію про какое-то привидѣніе; которую слушали съ замираніемъ сердца и притаивъ дыханіе, пока не открылось, что все это былъ сонъ. Одинъ только я чувствовалъ внутреннее безпокойство и говорилъ очень мало. Помнится даже, что на какое-то замѣчаніе рѣзчика и отвѣтилъ довольно рѣзко. Онъ погладилъ Люси по головкѣ и выразилъ свое предположеніе, что она скоро выдетъ замужъ и покинетъ насъ, стариковъ. Я не могъ перенести мысли, что она покинетъ насъ, хотя и былъ убѣжденъ, что рано или поздно, но это должно случиться. Люси никогда еще не казалась мнѣ такою интересною, какъ въ этотъ вечеръ. Маленькая дѣвочка, утомленная игрой, задремала, склонивъ головку свою на колѣни Люси; и когда Люси говорила съ вами, рука ея была опутана шелковистыми кудрями ребенка. Я пристально смотрѣлъ на все и жадно ловилъ каждое ея слово. Едва только Люси замолкала, какъ безпокойство мое возвращалось. Тщетно старался я раздѣлять ихъ непринужденную веселость. Мнѣ хотѣлось остаться одному,

Въ ту ночь, когда я сидѣлъ въ своей маленькой спальнѣ, и все еще думалъ о Люси. Голосъ ея все еще звучалъ въ моихъ устахъ; я закрывалъ глаза, и Люси рисовалась передо мной, съ ея кроткимъ прелестнымъ личикомъ, и золотымъ маленькимъ медальономъ, повѣшеннымъ на ея мраморной шейкѣ. Я заснулъ, и во снѣ мнѣ представлялась одна только Люси. Я проснулся — и, въ ожиданія разсвѣта, все еще думалъ о ней. Такимъ образомъ прошли наши Святки. Иногда во мнѣ рождалось довольно пріятное чувство; а иногда я почти желалъ никогда не видѣть ее. Безпокойство и тоска не покидали меня; о чемъ я безпокоился, о чемъ тосковалъ, — рѣшительно не знаю. Я сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, — совершенно не тѣмъ, какимъ я былъ не звавши ее.

Наконецъ, когда я пересталъ скрывать отъ себя, что любилъ ее пламенно и нѣжно, — пламеннѣе, чѣмъ кто нибудь могъ любить, — я началъ сильно тревожиться. Я зналъ, что сказали бы другіе, еслибъ узнали про мою любовь. Люси имѣла небольшое состояніе, а я не имѣлъ ничего, и, что еще хуже, мнѣ было сорокъ-пять лѣтъ, а ей только минуло двадцать. Кромѣ того я былъ ея опекуномъ; умирающій отецъ Люси поручалъ ее моему попеченію, въ полной увѣренности, что если она попала подъ мою защиту, то я стану дѣйствовать въ ея пользу, такъ же, какъ и самъ онъ, оставаясь въ живыхъ, дѣйствовалъ бы. Я зналъ, что былъ бы ревнивъ, сердитъ со всякимъ, кто только обнаружилъ бы къ ней хотя малѣйшее расположеніе. Но при всемъ томъ я спрашивалъ самого себя: неужели мнѣ должно удалять отъ нея того, что могъ бы сдѣлать ее счастливою, кто полюбилъ бы ее какъ я любилъ, и, кромѣ того, по своей молодости и привычкамъ, гораздо больше нравился бы ей? Еслибъ даже случайно я и пріобрѣлъ ея расположеніе, неужели люди не сказали бы, что я несправедливо употребилъ вліяніе моей власти надъ ней, или что я нарочно держалъ ее взаперти отъ общества, такъ что Люси, въ совершенномъ невѣдѣніи о жизни, ошибочно приняла чувство уваженія за болѣе сильное чувство души? Мало этого: справедливо ли было бы съ моей стороны, еслибъ я, откинувъ всѣ людскія предположенія, взялъ бы за себя молодую и прелестную дѣвицу и навсегда заперъ бы ее въ угрюмомъ вашемъ домѣ, уничтожилъ бы въ ней природную ея веселость и постепенно пріучилъ бы ее къ моимъ старымъ привычкамъ? Я видѣлъ эгоизмъ во всѣхъ моихъ помышленіяхъ и рѣшился завсегда изгнать ихъ изъ моей души.