Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

Михайлов дань в старину являлся в некоторых славянских землях обычным сроком работ и наймов. Позднее это перешло к зимнему Юрьеву дню и к Покрову-зазимью, как и у нас на Руси.

Имя Михаила-архангела пользуется большим почетом среди простолюдинов в Дании, Исландии, на Скандинавском полуострове и в бывших некогда славянскими, а к настоящему времени совершенно онемеченных германских землях.

Михаил-архангел, по словам немецких народных сказаний, «держит связанного сатану в пекле», и лютому врагу рода человеческого остается только одно — греметь своими цепями, но сбросить их он не в силах. На Михайлов день деревенские кузнецы в Германии, при окончании работы, троекратно бьют молотом по наковальне: этим думают укрепить наложенные архангелами на сатану железные цепи. У чехов и сербов соблюдается повсеместно тот же самый обычай.

По русскому народному поверью, до сих пор повторяющемуся в северных губерниях, Михаил-архангел налагает на диавола цепи, скованные «кузнецами» — Косьмою и Дамианом. В день, посвященный церковью их памяти, зима зачинает сковывать землю и воды: «Михаило мостит мосты» (а иногда и «расковывает» оттепелью). На другие же сутки после Михайлова дня, «зима встает на ноги», и морозы отлетают «от железных гор», под которыми разумеются окованные стужею тучи.

XLVII Мать-пустыня

Русский пахарь-народ — хозяин-скопидом; к этому приучили его долгие века труда, связанного со всяким проявлением жизни, сопровождающего с первых осмысленных лет существования до могилы каждого из сынов его. Но в сокровенном уголке души русского скопидома таится мечтательность — качество, присущее стихийной народной душе, по самой ее природе. Непрестанные, «довлеющия дневи», заботы о куске насущного хлеба и беспрерывная упорная борьба с многообразными невзгодами, обступающими трудовую путину человека, кормящегося щедротами хотя и любвеобильной, но скупой на ласки, матери-земли, заглушают в пахаре мечтателя. Но нет-нет да и раздастся-замолкнет пред последним вся крикливая толпа злободневных забот — на диво, на недоумение всем верным, неизменным слугам рассудка, советующего крепко-накрепко «держаться земли» — в том расчете, что «трава (за каковую принимаются в этом случае мечтания) обманет». Заслушается внутренних голосов сын деревни и полей, поддастся Бог ведает откуда и почему зародившейся в его сердце «мечте», начнет тосковать — тоскою, совсем не свойственной крестьянскому обиходу, и до той поры не успокоится, покуда не найдет более или менее полного удовлетворения пытливым запросам смятенного духа. Немало таких мечтателей, отбившихся от потовых-страдных, прирожденных хлеборобу забот и стремящихся от земного к небесному, сбивается с проторенной веками тропы, ведущей к свету Истины, и уходит в туманные дебри раскола — в смутной надежде увидеть грядущий рассвет. Из их среды появляются и проповедники «новой веры» — вожди блуждающего в потемках сектанства. Но много «взыскующих града небеснаго» на земле остаются верными и священным заветам Православия, находя в боговдохновенной глубине его ясные — как белый день — ответы на все смутные вопросы своего отуманенного и в то же самое время просветляемого «мечтою» духа. Такими мечтателями светла духовная жизнь народа-пахаря, несмотря на всеобступающее и связующее ее с прошлым-стародавним суеверие. Ими жива народная Русь — в смысле творческого проявления смутно бродящих в ней могучих духовных сил.

Пытливый дух русского народа, ищущий себе удовлетворения вне охватывающей его трудовой обиход — пригибающейся к земле — жизни, недаром с давних времен задается вопросами о мироздании. Осматривается он вокруг себя, приглядывается-прислушивается ко всему, а неугомонная мысль ставит вопрос за вопросом: «От чего у нас зачался белый вольный свет? От чего у нас солнце красное? От чего у нас млад-светел месяц? От чего у нас звезды частыя? От чего у нас ночи темныя? От чего у нас зори утренни? От чего у нас ветры буйные? От чего у нас дробен дождёк?» И не только такими вопросами тревожит «мечта» этот мятущийся по земле и порывающийся к небу богатырски-могучий дух, — наряду с ними зарождаются в нем, вылетают на широкий светлорусский простор и такие, как:

«От чего у нас ум-разум?
От чего наши помыслы?»

Живет-трудится, в поте лица ест хлеб насущный пахарь-мечтатель, отдыхаючи за своей мечтою, — приглядывается к жизни. И все-то представляется сокровенным для его пытливого духа, — все, что ни остановит на себе его мысленный взор, парящий на трепетных крылах неясных, но все сильней и сильнее обуревающих его бессознательных исканий. То и дело проходят перед ним сны наяву. И не одна, а две жизни видятся в этих снах: две жизни, стоящих одна против другой — как два непримиримых врага, как два лютых зверя, привидевшиеся во сне Володумеру князю Володумеровичу «Голубиной Книги», — два зверя: один — «с той страны со восточной, а другой со страны с полуденной», — сбегавшиеся-бившиеся, одолеть один одного хотевшие. Народная мечта вложила в уста Давыда Евсеевича разгадку этого сна, являющуюся воплощением-олицетворением возвышенного взгляда народа-пахаря на свет и тьму и на грядущее торжество первого над последнею. Эта разгадка в то же самое время является и отражением взгляда, каким смотрит народная Русь на обступающую ее действительность. «Не два зверя собиралися, не два лютые собегалися», — гласит она: «это кривда с правдою соходилися, промежду собой бились, дралися; кривда правду одолеть хочет; правда кривду переспорила. Правда пошла на небеса, к самому Христу

Царю Небесному; а кривда пошла вся у нас по всей земле, по всей земле по свет-русской, по всему народу христианскому»… И вот, — продолжает народ-сказитель устами «перемудраго» царя: «от кривды земля всколебалася; от того народ весь возмущается, от кривды стал народ неправильный, неправильный стал, злопамятный: они друг друга обмануть хотят, друг друга поесть хотят. Кто будет кривдой жить, тот отчаянный от Господа; та душа не наследует себе царства небеснаго, а кто будет правдой жить, тот причаянный ко Господу, та душа и наследует себе царство небесное!»…

Общение с матерью-природой, неизменно поддерживающееся у нашего крестьянствующего народа, не могло не заронить в его стихийное сердце сыновней любви к ней. И пытливый дух русского мечтателя привык искать ответа на свои вековечные вопросы прежде всего в ней и в слиянии с ее вещим дыханием. Как русские языческие жрецы обращались к стихиям природы во всех смущавших их разум обстоятельствах, — вопрошали волны речные, вслушивались в шепот леса и шелест трав, вглядывались в пламя костров на земле и в мерцание звезд на небе, — так внимали голосам несказанным с шорохами безвестными и наши древние пустынножители, отрясавшие прах земных забот и удалявшиеся от соблазнов мира сего и удостаивавшиеся Божественного откровения. Их примеру следуют и современные народные мечтатели, сердцу которых любезна прекрасная мать-пустыня, открывающая им тайны бытия человеческого, загадочно-таинственного и не только для одних простодушных детей Матери-Сырой-Земли, трудящихся на ее груди по завету дедов-прадедов, но и для многодумных мудрецов, постигших всю глубину современной учености. Уединенное самоуглубление окрыляет прозорливостью и смущенную своей беспомощностью, чуткую к голосам природы, душу простеца-мечтателя, сына-внука-правнука отцов-дедов-прадедов, всю многотрудную жизнь свою проведших за сохою на родимой полосе.

У нас прекрасной мать-пустынею всегда являлись для взыскующих града небесного дремучие леса, открывавшие пытливому духу свои широкие объятия. В их зеленых стенах развертывалась перед мысленным взором отшельников необъятная книга природы, представлявшаяся в тоже самое время и книгою судьбы мира. Из лесных «пустыней» в глухие времена татарщины распространялся по Святой Руси немеркнущий свет веры Христовой; в них находили тихий приют великие подвижники русской Церкви, на именах которых — как на незыблемых устоях — зиждется ее слава. Большинство древних монастырей русских возникло из лесных скитов-«пустынек», в первобытном своем виде представлявших собою одну уединенную келью, сооруженную благочестивой рукою «Божьяго трудника», возгоревшегося подражанием отцам Церкви, оставившего дом свой и всех близких своих и пошедшего на подвиг во имя Распятого Учителя учителей земных.

Подврижнические в своем роде труды неутомимых собирателей памятников русского простонародного изустного творчества сохранили от забвения целый ряд песенных-стиховных сказаний, посвященных воспеванию неизреченных, по словам сказателей, красот матери-пустыни и возвеличению подвигов — труждавшихся в ней ради искания Бога-Истины. Их этих сказаний в первую голову идет особая цепь духовных стихов, на свой лад спевшихся, на свою стать сложившихся в словесности других, зарубежных, народов, про индийского царевича Иоасафа[80]. Этот последний — в своем обрусевшем виде — является прообразом русских пустынножителей, наособицу любезных вдумчивому взору искусившегося в книжном начетчестве пахаря-мечтателя. Подобно св. Алексею — человеку Божию — он, этот променявший престол на тишину пустыни царевич, прирос к пытливому русскому духу, предающемуся мечте, встосковавшейся на земле по небесном. Сказ стиховный о нем поется-сказывается во многом-множестве разносказов-разнопевов по всем уголкам неоглядной родины народа-сказателя — что служит лучшим свидетельством долговечности этого сказа, проникшего в сокровенные глубины открытого веянию правды сердца народного.