Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

Подслушан собирателями памятников народного слова в тех же обильных сказаниями местах и другой разносказ этого причета: «Витаю тебе, гостю! Замовляю тебе, гостю! Иорданскою водою заливаю тебе, гостю! Пришел Господь в мир — мир его не познав, а святый огонь слугою своим назвав; Господь на небо вознесся, за Господом и слуга святый огонь понесся!»

Суеверная душа обитателя глухих-захолустных уголков подсказывает иногда ему, что в пожаре бывает виноват разгневанный хозяевами покровитель домашнего очага. Так жестоко мстит он, старый, только за самые тяжкие нанесенные ему обиды. Во избежание такой беды, чуть не разоряющей вконец и самого хозяйственного крестьянина, а бедняка пускающей со всею семьей по миру, соблюдается у белорусов особый обычай угощения Домового, охраняющего за это не только от пожара, но и от всякой другой Божьей немилости. В Симбирской и соседних с нею поволжских губерниях повсюду строго соблюдается обыкновение обжигать первые бревна каждого новостроящегося дома. Это, по уверению плотников, должно предохранять от грозного посещения «красного петуха».

В стародавние годы справлялся на Руси целый ряд особых праздников, связанных с обожествлением огня и воды. Яркие пережитки их до сих пор почти повсеместно сохранились в обычаях, приурочивающихся к Семику, ко Всесвятской (Ярилиной) неделе, к Ивану-Купале, к Ильину дню и некоторым другим дням месяцеслова. Тороватый на красное словцо да на присловье крылатое, русский хлебороб-простота сыплет направо и налево и на все стороны света белого меткими пословицами-поговорками об огне и воде, зачастую применяя их к определению всевозможных явлений жизни. «Сену с огнем не улежаться!» — говорит он о неподходящих друг к другу муже с женой, приговаривая: «Солома, с огнем не дружись!», «Мужик-то с огнем, а жена — с водой!», «Не с огнем к пожару соваться!» и т. д. Неправедно нажитую прибыль зовет народ огнем, поясняючи при этом: «Набил чужим достатком мошну, берегись — обожжешься!», «Краденая деньга — огонь, как раз с ней и сгоришь!», «У бедного отнять — огонь в дому держать!». Приглядывается простодушная мудрость народная к расточающему свое добро нехозяйственному человеку, а сама седой головою покачивает, глядючи, как он не к себе в дом, а все из дому тащит: «Глупому сыну не в помощь богатство», — говорит она, — «у него все, как на огне, горит, как по воде — плывет!», «Моту денег подарить — что в огонь кинуть, что на воду пустить!». Так и зовет-величает она расточивших-промотавших свое богатство «прогорелыми». «Как огнем обхватило!» — замечает народ о нагрянувшей на кого-либо беде-напасти: «Попал промеж двух огней!», «Огонь — не вода, охватит — не всплывешь!» О неосмотрительных, семь раз не примеряв — хватающихся порой и не за свое дело, людях также есть свое слово у поселыцины-Деревенщины, от поколения к поколению передающей красные речи. «Делать, что огонь — так и с делом-то в огонь!», «Скоро огонь горит да вода бежит!», «Не хватай картошку из огня — обожжешься, не пей кипятку — обваришься!» — наставляет она торопливый люд. Любит краснослов-пахарь побалагурить: ради красного словца — не щадит он порою матери-отца; но правда-истина для него всего дороже. Недаром сложилось о ней у его дедов-прадедов такое слово, как: «Правда («праведное» — по иному разносказу) на огне не сгорит, на воде не потонет». В этой поговорке слышится явный отголосок воспоминания о совершавшихся в старую старь на Святой Руси, — да и не только на ней, а и в других землях, — «судах Божиих» (испытаниях виновных и правых огнем и водою).

«Суды Божий» велись на Руси с незапамятных времен. Еще Перун-громовник, грозный повелитель огней небесных и дожденосных туч, призывался в свидетели-судьи их. Каратель злой нечисти, переходившей пути-дороги труду народа-пахаря, он являлся и бичом людских пороков и преступлений. Огню и воде, этим находившимся под его властью стихиям, придавалась сила обличения лжи. Потому-то и обращались наши отдаленнейшие предки в затруднительных случаях к их нелицеприятному посредничеству. Как и у других соседних народов — не только славян, а и немцев, — огненное испытание виновности и правоты подсудимых производилось в древней Руси таким образом. Обвиняемый должен был пройти голыми ногами по раскаленному железу: народ верил, что в случае невиновности всякий человек сделает это без вреда для себя. Судимый водою должен был или достать камень со дна котла с кипящей водою, или войти в реку в самом широком месте ее и плыть к другому берегу. Виноватого должна была утопить, в последнем случае, сама его кривда. Зачастую бывало так, что обвиняемые, страшась кары небесной, сознавались в своих повинностях и соглашались лучше нести наказание от судей земных, чем погибнуть от суда Божия. Впоследствии, с течением времени, испытание стало производиться более легким способом — бросанием на воду жребиев, по которым и решался суд. Следы существования «судов Божиих» на Руси сохранились как в некоторых памятниках древнерусской письменности («Русская Правда»[16] и др.), так и в изустном народном письменном слове, занесенном на скрижали истории литературы «калитами»-народоведами. В захолустных уголках северо-восточного края и до сих пор еще кое-где прибегают к подобию Божьего суда: заставляют заподозренных в краже целовать дуло заряженного ружья, дают двоим тяжущимся зажженные лучины одинаковой величины и следят: чья сгорит раньше, тот и считается обвиненным. Каких-нибудь шестьдесят — семьдесят лет тому назад были, по соседству с чувашской или мордовской округою, и такие русские деревни, где существовал обычай бросать в мельничный пруд старых баб, заподозренных в колдовстве. Если брошенная начинала идти ко дну, это считалось ее оправданием, и ее спешили спасти, а если не тонула, то признавалась за ведьму — виновницу какой-либо «напущенной» на деревню беды. «Ведьму — колдунью вода не принимает!» — можно и теперь слышать отголоск этого обычая в народной крылатой молви.

Вознося правду-матушку на недосягаемую для кривды высоту могущества, эта молва не прочь оговорить самое-себя поговорками вроде: «Правда-то правдой, а и про милость не забудь!», «На правду напирай, да часом и помилуй!», «Милость над грехом — что вода над огнем!». В этих и им подобных словах явственно сказалась неисчерпаемая доброта сердца народного, и сквозь заскорузлую оболочку свою блещущего чистым золотом. «Где огонь — там и дым!», «Не бывать дыму без огня!» — замечают умудренные жизнью старые люди об идущей про кого-нибудь худой молве-славе. «Не огонь железо калит, а мех!» — оговаривают они надеющегося на одну свою силу неискусного работника.

Труд упорный, потовой труд, всегда поведет в хату достаток, если жить с умом да о Боге не забывать, — думает народная Русь тысячелетнюю думу. «Где вода была, там и будет; куда деньга пошла, там и копится!» — поучает она только еще выходящих на поле жизни: «Ручей поит речку, речка поит море, море — окиян-море; труд копейку ведет, копейка рубль бережет, не меняй береженый рубль — детей-внуков накормишь досыта!». Но не всякий раз прислушивается к старой воркотне да на ус мотает молодежь, — от нее не диво услыхать в ответ и такую отповедь: «Пора придет — вода пойдет!», «Что копить — не два века жить!», «Руки будут — деньги будут; всей воды не выпьешь, всей казны в карман не уложишь!». Такие беспечные ветрогоны и слушать даже не станут умудренных опытом стариковских речей, что-де: «Ждать воды — не беда, да пришла бы вода!».

Любит деревня тех за ухватку, кто на белом свете живет — не тужит: знай работает за троих и хоть не в красной одежде ходит, не сладко ест, да не только на судьбу не жалуется, а еще сам над собой смехи строит, прибаутками сердце тешит. «Хлеб да вода — молодецкая еда!». «Сыт крупицей, пьян водицей!», «Богато живем — с плота воду пьем!», «Хлеб с водою, да не пирог с лихвою!», «Пей ты водку, а я воду; ты покраснеешь, я пьян буду!»… Да мало ли наберется и других таких пословиц-поговорок, готовых летать из конца в конец по неоглядной родине пахаря!.. До чего ни коснись, на всякое дело у него найдется слово, а то и целый короб… «У князя были, да воду пили!» — ведет он рассказ про скупых хозяев, не тороватых на угощенье. «Хоть на воде, да на сковороде!» — кивает он в сторону привычных к нескромным замашкам, живущих напоказ. «Воду толочь — вода и будет!» — смеется он над непонятливыми слушателями, которым надо каждое слово разъяснять-разжевывать да в рот класть. «От воды навару не будет, от бестолочи — толку!». «Спроси его, отчего ты глуп? — У нас, скажет, вода такая!». Не щадит народ ни друга, ни ворога, не помилует на словах и самого себя. «Мир силен — как вода, а глуп — что дитя!» — говорит он о сельских сходках, где крикуны-галманы верх привыкли надо всем брать: «Мир, что вода — пошумит да и разойдется!», «Народ, как вода на начовках, переливается!» и т. д. «После пожара да за водой!» — говорят в деревне о тех, кто уж слишком задним умом крепонек. «Бросай барыш с камнем и воду!» — о деле, за которое не стоит и браться; «Вода с водой — не гора с горой: сольется!» — о задумывающихся над одним и тем же, подходящих друг к другу людях; «По которой реке плыть, ту ему и воду пить!» — о подлаживании к тому, с кем ведется дело.