Сергей Соловьев - Император Александр I. Политика, дипломатия

• Название: Император Александр I. Политика, дипломатия
• Автор: Сергей Соловьев
• Жанр: История

Знаменитый русский историк, ректор Московского университета (1871 - 1877), академик Петербургской АН (с 1872 г.). Основатель яркой литературной династии, к представителям которой следует отнести его детей: Всеволода, Владимира, Михаила и Поликсену (псевдоним - Allegro), а также внука Сергея.

В предлагаемое вниманию читателей трехтомное собрание сочинений великого русского историка С.М.Соловьева (1820-1879) вошли либо не переиздававшиеся после их первого выхода в свет произведения автора, либо те его труды, число переизданий которых за последние сто лет таково, что они все равно остаются неизвестны массовой аудитории.

 Подбирая материалы к трехтомнику, составители, прежде всего, стремились как можно более полно (разумеется, с учетом компактности данного издания) представить взгляды С.М.Соловьева на различные проблемы истории России, начиная с эпохи Киевской Руси и заканчивая царствованием императора Александра I. При этом, по возможности, соблюдался хронологический принцип распределения подобранного материала первого, второго и третьего томов. Исследовательским работам С.М.Соловьева предпосланы его автобиографические записки, позволяющие читателю взглянуть на личность великого историка его собственными глазами. Издание снабжено комментариями и открывается вступительной статьей, содержащей краткую характеристику научного наследия С.М.Соловьева.

---

Шведский вопрос был решен; но оставались — Турецкий и Польский. Император Александр ввиду неминуемой борьбы с Наполеоном желал как можно скорее кончить Турецкую войну, так же скоро приобресть Дунайские княжества, как приобрел Финляндию; но успех не соответствовал его желаниям: война затянулась. Приступы к Журже и Браилову не удались. Главнокомандующий, старик князь Прозоровский, плакал от отчаяния; находившийся при нем Кутузов утешал его: «Я и Аустерлицкое сражение проиграл, да не плакал». Так как было известно, что турки отлично защищаются в крепостях, то государь требовал, чтобы Прозоровский, не занимаясь их осадой, переходил Дунай и Балканы, угрозой Константинополю побудил Порту заключить скорее мир. Но Прозоровский медлил; он боялся высадки англичан где-нибудь на северном берегу Черного моря, боялся даже австрийцев, тогда как в Петербурге боялись больше всего Наполеона. Военный министр граф Аракчеев писал: «Если падение Австрии совершится, прежде нежели мы окончим войну с турками, то Наполеон вмешается в наши дела и затруднит их, и даже может случиться, что после всех нами сделанных пожертвований мы будем принуждены очистить Молдавию и Валахию. Совсем иное будет, если падение Австрии застанет нас в мире с турками. Тогда Наполеон уже не станет вмешиваться в это дело. Очевидно, как полезно для нас побудить турок к неотлагательному заключению мира». Пророчеству Аракчеева суждено было исполниться с черной его стороны. Прозоровский умер; но преемник его князь Багратион не успел сделать многого, и в конце кампании виднее была неудача русских, которые сняли осаду Силистрии и перешли назад, на левый берег Дуная, тогда как Наполеон торжествовал Венский мир. Ему не нравилось окончание Шведской войны; но он был очень доволен ходом дел на Дунае и говорил в ноябре русскому послу кн. Куракину: «Эти турки умеют биться только в крепостях и за ретраншементами; итак, вы получите Молдавию и Валахию, как получили Финляндию». Куракин не догадался, что тут была насмешка.

Но кроме турецких дел, в которые боялись вмешательства Наполеона, и боялись совершенно основательно, был еще важный вопрос — Польский. Одним из главных побуждений к Тильзитскому миру и союзу было желание удержать восстановление Польши Наполеоном по крайней мере на первой стадии — образовании герцогства Варшавского под властью саксонского короля. Понятно, что Александр должен был стараться, чтобы дело не переступило на вторую стадию вследствие Австрийской войны. С лет ранней молодости Польский вопрос сильно занимал его, и нельзя думать, что в этом отношении он находился под исключительным влиянием Чарторыйского. Последний, как человек, помешанный на вопросе, мог только наскучить Александру своею неотвязчивостью. В отношениях Александра и Чарторыйского по поводу Польского вопроса мы ясно видим в Чарторыйском человека, страстно относящегося к делу, а в Александре — человека, спокойно обдумывающего его, соображающего все благоприятные и неблагоприятные условия, испытывающего то или другое средство для приведения его к концу, в связи со многими другими вопросами. Решение Польского вопроса, как оно было задумано Александром и после исполнено, проистекало прямо из природы Александра, постоянною целью которого было примирение интересов, улаживание. С лет ранней молодости Александр слышал различные толки о Польском вопросе, о разделах Польши. С одной стороны, русские люди выставляли свое право и свой интерес, против которых возражать было нельзя; с другой стороны, с запада слышались громкие вопли против распоряжений трех держав относительно Польши, и этим воплям подле Александра вторил не один Чарторыйский: были и русские, которые, по каким бы то ни было побуждениям, относились неодобрительно к политике Екатерины относительно Польши, — вспомним Воронцовых, имевших большое влияние.

Александр, поставленный между двух сторон, по своему основному стремлению естественно должен был прийти к мысли примирить эти стороны, согласить интересы восстановлением Польши и вместе соединением ее с Россией под одним скипетром. А между тем борьба, поднятая Наполеоном и взволновавшая всю Европу, вызывала мысль о Польше и в других сферах, потому что пошла страшная ломка, переделка карты, создавались новые государства, изменялись границы старых; на Польшу не могли не обратить при этом внимания; о новых отношениях к ней толковали и в Берлине, и в Вене, и в Париже; каждое государство хотело воспользоваться ею для своих целей, поднимать ее против врагов, выменивать ее области на другие, более подходящие и т. п. Но понятно, что решение вопроса зависело от двух сильнейших государств, располагавших судьбою Европы, — России и Франции; для них Польша стала местом и причиною борьбы на живот и на смерть. Наполеон уже начал дело восстановления Польши в своих интересах; не допустить дальнейшего хода этого дела было жизненным вопросом для России.

Демонически искусительно было предложение Наполеона Александру в Тильзите — взять себе Польшу и отдать Пруссию на жертву Наполеону. «Единственная собственность государей» — честь — заставила Александра отвергнуть предложение; но Польский вопрос вместе с Восточным уже ставил обоих союзников в положение борцов, не спускающих глаз друг с друга, следящих взаимно за малейшим движением. Во время Австрийской войны 1809 года столкновение последовало при общем действии именно в Галиции, куда вступило русское войско под начальством князя Голицына (Сергея Федоров.), а с другой стороны, вступило польское войско Варшавского герцогства под начальством кн. Понятовского, который стал величать себя «главнокомандующим польской армии». Поляки хотели распоряжаться в польских областях Австрии, как уже в принадлежащих имеющему немедленно восстановиться Польскому королевству, и занимали их именем Наполеона, тогда как император Александр имел в виду одно: чтобы создание Наполеона, Варшавское герцогство, никак не усиливалось приобретением польских областей Австрии; чтобы восстановление Польши в интересах Наполеона не вступило таким образом на вторую стадию, ибо на третьей Варшавское герцогство принимало титул королевства Польского с претензиями на русские земли, принадлежавшие Польше до разделов. Претензии уже обнаружились немедленно: по знаку, данному Наполеоном, типографские станки Варшавского герцогства должны были работать неутомимо, печатая воззвания ко всем полякам — вооружаться для восстановления отчизны, разорванной преступною стачкою трех держав; поведение России в настоящей войне выставлялось в самом черном виде, как враждебное польским интересам, и, разумеется, прославлялся великий человек, посвятивший свой гений и силы для отмщения за Польшу. Зажигательные листы проникли в Литву, на Волынь, где польский слой народонаселения волновался. В Петербурге знали, что все это происходит по приказанию или по крайней мере с согласия Наполеона. Император Александр говорил Коленкуру: «Я не претендую, чтоб князь Понятовский занимал что-либо в Австрии моим именем; но точно так же я не могу согласиться, чтоб именем императора Наполеона занимали земли, завоеванные моим оружием. Какое намерение Франции? Что, она хочет удержать Галицию за собою? Но я никогда не соглашусь, чтоб на моей границе была французская провинция. Ни народ мой, ни потомство мне этого никогда бы не простили. Сколько пожертвований принесено мною французскому союзу: война с Англиею причинила страшный вред русской торговле; война с Австриею стоит огромных издержек. После таких пожертвований я имею полное право удивляться тому, что происходит в Польше: Варшава пылает бешеною ненавистию к русским — только о том и речей, чтоб возбудить восстание в Литве, и неужели это согласно с союзом между Россиею и Францией?» Граф Румянцев говорил Коленкуру еще сильнее: «Вы спокойно смотрите, как разгораются политические страсти во всех городах Варшавского герцогства; вы позволяете делать воззвания к жителям прежней Польши; я вам объявляю, г. посол: мы пожертвуем последним человеком, мы продадим последние наши рубашки, а не согласимся на восстановление Польши».

После заключения перемирия с Австрией Наполеон написал Александру письмо, в котором предлагал отправить русского уполномоченного для ведения сообща переговоров, или, быть может, Александр согласится быть включенным в договор в качестве союзника Франции. Александр отказался отправить уполномоченного: такие дела он любил вести сам; и действительно, трудно было выбрать человека, на которого можно было бы возложить ответственность за ведение дела при таких натянутых обстоятельствах. «Я, — сказал он Коленкуру, — вручаю интересы моей империи союзнику моему императору Наполеону и совершенно полагаюсь на его решения. Император Наполеон держит теперь в своих руках судьбу Австрии; мое личное желание, чтоб Франция ограничила военные силы этого государства, а не раздробляла его; впрочем, я ограничиваюсь здесь только выражением моего желания. Я выскажусь прямо относительно одного вопроса, в котором ничто не может меня поколебать: я буду против всякой меры, которая поведет к восстановлению Польши. Я не могу пожертвовать своей привязанности к императору Наполеону интересом и безопасностью своей империи. Пусть император даст мне по этому делу удовлетворительный ответ, и он может на меня положиться. Он говорит, что мир велик, можно уладиться; император Наполеон ошибается, если дело идет о восстановлении Польши: в этом случае мир не так велик, чтоб мы могли уладиться, ибо я ничего не хочу для себя».