Н. Северин - Перед разгромом

• Название: Перед разгромом
• Автор: Н. Северин
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00607-6, 5-300-00606-8

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В третий том Собрания сочинений вошли романы «В поисках истины» и «Перед разгромом».

---

— Долгов у меня так много, что дарованной мне суммой все равно всех не удовлетворишь, и, чем обижать людей несправедливостью, не лучше ли со всеми обойтись поровну?

— То есть никому не платить?

— Вот именно. Ну разве я не прав? А если вы к тому же возьмете в соображение, что я обещал княжне Гедвиге дивный бриллиантовый парюр, а графине Юлии — заграничную коляску и пару серых лошадей, не говоря уже о проигранном на пари пани Розалии загородном домике…

— А знакомство с таинственной красавицей? Не мешает вашему величеству и на этот предмет отложить несколько десятков тысяч, — со смехом подсказал Аратов.

— Правда, надо и об этом заранее позаботиться.

— Нечего, значит, и думать об уплате долгов?

— Очень рад, что вы теперь и сами убедились в этом. Впрочем, мы еще успеем поговорить об этом, а сегодня нам предстоит еще столько дел до приезда гостей, что ни минуты нельзя терять. Мне хотелось бы знать ваше мнение относительно вечернего представления. Вы знаете, как хорошо изучил я роль Париса в интермедии, которая должна была быть представлена на несостоявшемся спектакле у Любомирских? Я для этой роли выписал костюм из Парижа. Не найдете ли вы возможным предложить Браницкому уступить мне эту роль?

— Попробую. Но кому же, ваше величество, вы намереваетесь предложить яблоко? Богинь готовятся изображать такие красавицы, что выбор между ними довольно затруднителен.

— Это — мой секрет.

Они обошли весь парк, останавливаясь то тут, то там перед работающими над его украшением и выслушивая их объяснения о готовящихся эффектах при вечернем освещении. Наконец король привел своего спутника к скамейке в одном из отдаленных уголков парка. Эта скамейка из простого дерева была особенно красиво разубрана зеленью и цветами, и над нею спускался пунцовый шелковый с золотой бахромой шатер, на котором золотыми буквами красовалась надпись: «В память первого свидания».

— Догадываетесь вы, для кого я приготовил этот сюрприз? — спросил король, самодовольно усмехаясь.

— Как не догадаться! — угрюмо ответил Аратов. — Да и все догадываются. Впрочем, вашему величеству, может быть, это и угодно? — прибавил он с оттенком презрения.

— Вы думаете, что ей это будет неприятно? — нерешительно спросил король, смутившись.

— Я думаю, что надо быть совсем потерянной женщиной, чтобы обрадоваться такому афишированию.

— Вам как будто обидно за нее? Точно вы ее знаете! — сердито процедил сквозь зубы король, отвертываясь, чтобы не встречаться взглядом с насмешливыми глазами Аратова, и направляя свой путь дальше по тенистой аллее к фонтану, где несколько рабочих под наблюдением декоратора оканчивали устройство иллюминации. Тут он остановился и приказал декоратору снять шатер с надписью над скамейкой. — Вы мне, может быть, и цветы прикажете убрать? — с усмешкой обратился он с Аратову.

Однако тот, пожимая плечами ответил, что здесь никто не может приказывать его величеству.

Дмитрий Степанович не мог не видеть, в какое раздражение приводит короля перемена его обращения с ним, но его враждебное настроение ко всему окружающему, начиная от цветов, на каждом шагу лезших ему в глаза, и кончая самодовольной красивой фигурой его коронованного друга, с каждой минутой усиливалось, и язвить его неприятными, но правдивыми замечаниями доставляло Аратову наслаждение. Великие мира сего не переносят правды и жестоко мстят за нее; он знал это, но сегодня как будто задался целью навсегда поссориться с первым человеком в королевстве. Это непременно удалось бы ему, если бы появление гостей не заставило короля поспешно удалиться от него.

Начался праздник. Шумной, веселой толпой рассыпались приглашенные по аллеям парка и покоям дворца; всюду запестрели красивые французские наряды дам в высоких напудренных прическах; маленькие ножки на высоких каблучках атласных башмачков топтали усеянную цветами мураву на лужайках и мелькали под сводами столетних деревьев, осыпанные золотым дождем солнечных лучей. Веселый смех и говор не смолкали ни на минуту, сливаясь со звуками оркестров, игравших во всех концах парка. Программа увеселений исполнялась с удивительным ансамблем и одушевлением. Все точно сговорились способствовать торжеству. Дамы соперничали в красоте, свежести, грации, веселости и любезности, и Станислав Август порхал между ними, как мотылек промеж цветов, расточая на все стороны изысканнейшие комплименты и страстные взгляды. Каждая женщина, к которой он обращался, могла думать, что он с радостью отдаст за нее жизнь, — такими влюбленными глазами смотрел он на нее, предлагая ей цветок, чашку бульона или бисквит.

Карусель удалась как нельзя лучше. Даже старики и старушки, принимавшие участие в блестящих каруселях, устраиваемых в Дрездене покойным королем для несчастной графини Козель, не могли не согласиться, что ничего лучшего они не видывали. Прекрасно выдрессированная прислуга в красивых ливреях ловко лавировала промеж публики с серебряными подносами, уставленными прохладительными напитками, фруктами, мороженым, предугадывая желание гостей освежиться. Ожидание предстоящих вечером наслаждений усиливало всеобщее удовольствие.

Одному только Аратову было тоскливо и скучно среди всеобщего веселья. Все это ему приелось, казалось пошло и глупо, бесцельно. Фальшь улыбок накрашенных губ, белила и румяна на щеках, искусственный блеск подмалеванных глаз невыразимо раздражали его. Противны были ему расфранченные куклы с кокетливыми взглядами и рассчитанными на эффект движениями, но еще гаже и смешнее казались ему мужчины, их подражание французам, кривляние, старание замаскировать мысли, чувства и стремления под заученными фразами и взглядами. Всех их он знал хорошо, и карикатурная комедия, разыгрываемая ими, казалась ему отвратительной.

Вот с превеликой помпой подъехали к воротам парка Чарторыские — знаменитый князь Адам с сыном, супругом очаровательной Изабеллы — в золоченой коляске, окруженные блестящей свитой всадников, предшествуемые скороходами. Все глаза устремляются на короля, который с плохо скрываемым волнением и торжествующей улыбкой спешит навстречу своим заядлейшим врагам, радушно протягивая им руки, приветствуя их напыщенной фразой, которую он с умыслом произносит так внятно и громко, что сотни людей могут слушать ее и с прикрасами разнести по всему городу. Многие приехали сюда единственно для того, чтобы быть свидетелями этой знаменитой встречи. Она происходит у мраморной лестницы большой террасы, с которой его величество сошел в ту самую минуту, когда из соседней аллеи появилось блестящее шествие. Объятиям и поцелуям нет конца. Из присутствующих многие не в силах скрыть ехидную улыбку. Кому же не известно, что «фамилия» отказалась от своих замыслов против Понятовского только на время и что при первом удобном случае король не преминет попытаться утопить Чарторыских, чтобы не погибнуть от них?

Его величество ведет почетных гостей во дворец, где при их появлении раздается музыка. Чтобы сесть за стол, ожидают только одну почетную гостью да князя Радзивилла. И все находили это в порядке вещей, влиятельнее и богаче «пана Коханку» в Речи Посполитой нет магната, и нет также женщины, более уважаемой, чем та, что приехала вскоре после Чарторыских и к которой также с выражением глубочайшего уважения и безграничной преданности вышел навстречу король.

Об этой женщине, хотя она была еще жива, не удалилась в монастырь и жила в своем варшавском дворце, окруженная детьми и верными друзьями, уже успела составиться легенда, венчавшая ее ореолом мученицы, почти святой. Даже злейшие враги ее, а такими были все развратники и развратницы страны, не говорили о ней дурно.

Во все времена и во всех обществах всегда были и будут личности, олицетворяющие собой идеал добра и правды, и такие сверкают яркими звездами среди глубочайшей тьмы заблуждений и порока. И чем растленнее общество, чем гнуснее его вкусы и стремления, тем чище и светлее горят эти светочи христианских добродетелей.

В польском обществе того времени эта женщина была именно таким светочем. Без слов, одним своим примером, говорила она несчастным жертвам сластолюбия короля, барахтавшимся во лжи, разврате и отчаянии: «Делайте, как я, искупите свой грех покорностью и терпением, откажитесь от уязвленного самолюбия и мести за обиду, отвернитесь от зла и сотворите благо, и вы успокоитесь. Счастья я вам не обещаю, но за душевный мир вам ручаюсь».

Сама она была бы даже счастлива, если бы душевный покой, купленный ею ценой мучительной душевной борьбы, не нарушался по временам жестокими требованиями света, которым она подчинялась как справедливому возмездию за минутное заблуждение. Одним из этих требований, самым мучительным для нее, была необходимость принимать у себя в доме раза два в год виновника ее несчастий — короля — и показываться в его дворце на торжественных праздниках. Проводить несколько часов кряду в среде любовниц ветреного Станислава Августа, в тех самых покоях, где он клялся ей самой в вечной любви, было для нее мучительной пыткой. Но она принадлежала к высшей аристократии, имела знатное и влиятельное родство, и лишать своих детей покровительства этого родства не считала себя вправе. Поэтому после постигшего ее, как любящую женщину, горя она безропотно заняла в обществе положение, приличествующее ее рождению и состоянию, не унижаясь и не выставляясь, никого не презирая и ни в ком не заискивая, не вызываясь на услуги, но никому не отказывая в помощи и поддержке и пользуясь своим влиянием на неверного, чтобы его именем делать как можно больше добра. Полюбила она Станислава Августа первой любовью, и эта любовь была последней. С летами ее чувство к нему не изменялось, и, если бы нужно было отдать за него жизнь, она не задумалась бы перед такой жертвой. Недавно еще она была одной из замечательнейших красавиц в стране, и до сих hop была еще прекрасна, но теперь красота ее ни в ком не возбуждала иных чувств, кроме благоговейного восхищения, и, продолжая вращаться между людьми, знавшими ее раньше жизнерадостной счастливицей, она душой отошла от них так далеко, что ни зависть, ни злословие, ни клевета не могли коснуться ее.