Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

• Название: Белая свитка (сборник)
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Исторические приключения

Имя Петра Николаевича Краснова (1869–1947) и сегодня многие произносят с большим уважением. Боевой генерал, ветеран трех войн, истинный патриот своей Родины — он до конца не изменил своим убеждениям и принципам. И когда пришлось повесить на стену верную шашку, Петр Николаевич нашел другое, не менее сильное оружие для борьбы — слово.

Роман «Белая свитка» можно назвать своеобразным ключом ко всему творчеству Краснова, он «…является как бы мечтой, вымыслом, построенном на фактах, на бывшем, существовавшем и существующем…». Белая Свитка — это альтер-эго самого Краснова, который всю свою жизнь положил на то, чтобы однажды услышать: «Господин атаман, когда прикажете начинать?..»

---

— Таких лошадей больше нет и не будет, — всегда говорит, рассказывая про него, Семен Данилович.

Тут же висят и снимки с косяков, некоторых любимых кобыл с сосунками и молодежи, получившей премии ремонтной комиссии или медали на выставках. Под их фотографиями в маленьких рамочках в плюшевом фоне вделаны и их медали.

В гостиной стоит софа с кавказскими вышивками, круглый стол со старомодной керосиновой лампой, другой стол с книгами и журналами и несколько кресел. Журналы специальные — «Журнал Коннозаводства и Коневодства», «Русский Спорт», «Сельскохозяйственный Вестник», аккуратно за многие годы получается «Нива» и «Русское Слово», пожелтевшие, покрытые пылью, положенные высокою стопкою. Читать и следить за жизнью и политикой некогда. То оторвет поездка в станицу за несколько дней, то работы в степи, то весь день прошел в табуне, а когда не читаешь газеты изо дня в день — она и не тянет. Да и почта приходит неправильно. Больше с «оказией». То неделю нет ничего, то сразу завалит газетами.

Живут слухами. Живут тем, что «говорят», и как ни нема и безлюдна на первый взгляд черная степь, в ней так много «говорят»…

3

Семен Данилович с Ахметом Ивановичем медленно прошли через грязный двор к высокой и светлой, недавно построенной конюшне для заводских жеребцов. Когда они открыли большие ворота, на них пахнуло теплом, запахом полыни и тем особым запахом степной травы, соломы, навоза и лошади, который только и бывает в степных конюшнях. Запахом приятным, свежим и бодрящим.

Со всех денников раздалось ржание. Первым отозвался старик Абрек, за ним Калиостро и Гомер, и пошло по всем восьми денникам радостное гоготание.

Красивые конские головы с большими темными, как сливы, блестящими глазами уставились в железные решетки денников, ожидая ласки человеческой руки и подачки.

К хозяевам со двора пришел старый калмык нарядчик.

— Ну, что же — Ашаки, выводку, — сказал Семен Данилович.

Это любимое развлечение Тополькова. Смотреть дорогих, выхоленных, раскормленных на овсе жеребцов, вспоминать их победы на скачках, любоваться их формами, еще и еще раз запечатлевать эти формы в своем мозгу, чтобы потом легче было весною под каждого подобрать соответствующих кобыл. Кричать властным голосом: «А ну проведи! поставь, возьми на длинный повод, не давай играть», бранить конюхов и хозяйским взглядом примечать каждую пылинку на шерсти, незамытое копыто, какую-нибудь царапину или помятость.

Там сотни лошадей ходили в степи, грязные с длинной шерстью, облипшей черноземом и глиною, тощие и худые, питаясь старою травой, которую копытом приходилось выбивать из-под ледяной коры, здесь эти восемь красавцев, отборных жеребцов, холились и береглись, как картинки.

— Нельзя выводку, — печально сказал калмык.

— Почему нельзя? — спросил Семен Данилович.

— Там, бачка, такое дело, такое дело! Лошадей и не чистили сегодня совсем, я напоил, корма задал, вот и все.

— Почему же не чистили? Что они, пьяны, что ли?

— Хуже чем пьяны. У нас, бачка, бунт будет.

— А вот оно что! Позови Парамоныча.

Давно ходили по степи слухи, что коннозаводчикам конец. «Довольно землей владели казачьей, наша теперь земля», — говорили казаки и крестьяне и жадно приглядывались к необьятному степному простору… Но это были давнишние разговоры. Коннозаводчики и военное министерство аккуратно платили войску арендную плату и «справедливое вознаграждение», приезжали и уезжали ремонтные комиссии, брали лошадей «на войну», и степь жила прежнею, медленною, размеренною жизнью. Мало ли что говорили, на все есть закон и право.

Парамоныч пришел не один. С ним была старуха Савельевна, экономка и домоправительница. Она плакала, и старик Парамоныч был не весел.

— Что случилось? Почему ребята не были на чистке? Где они? — спросил Семен Данилович.

— У себя в избе. Заперлись еще с вечера, не выходят. Не хотим, говорят, буржуям служить. Сами все возьмем.

— Ой, батюшки, — заголосила Савельевна, — да что замышляют-то! Бить, говорят, будем буржуев да коннозаводчиков. А мы, родный, как же будем-то! Нас-то ведь с цалмыками, почитай, сорок душ возле завода кормится, мы-то куда денемся. Старые мы люди, куда мы пойдем?

— Ну, успокойся, Савельевна, — сказал Семен Данилович, — все это вздор.

— Какой же это, батюшка, вздор, когда ко мне приходили… Три дня, говорят, тебе, старуха, сроку жить в твоей хате, а потом, чтоб и духу твоего здесь не было, комитет какой-то здесь станет, — голосила Савельевна.

— Комитет? Что за комитет, — спросил у Парамоныча Топольков.

— Да, видите, Семен Данилович, дела какие. Пришли вчера ночью с хутора двое. Казак да солдат и всех замутили. Вышел, мол, приказ делить землю и все от коннозаводчиков забирать. И лошадей, и скот, и овец — все поделить.

— У Полякова, бачка, — вмешался калмык, — вчера казаки лошадей разобрали.

— Каких лошадей, кто говорил?

— Калмык их нашему калмыку говорил. Большевики какие-то с фронта пришли, первое жеребцов забрали и ремонтную молодежь угнали, Поляков поехал в Черкасск жаловаться.

— Но по какому праву! — вырвалось у Тополькова.

— Права, Семен Данилович, они никакого не признают, — заговорил Парамоныч. — Довольно, говорят они нашим ребятам, буржуи кровушку нашу пили. Пошабашим с ними и все ихнее нам достанется.

— Что за слово такое — буржуи? Никогда у нас такого и слова в степи не было, — сказал Семен Данилович.

— Да и не было, истинная правда, батюшка, — воскликнула Савельевна. — Все это от него, от антихриста этого самого.

— Ну вот что. Неча пустое брехать, не собаки. Пойдем, Иванович, сдурел, видать, народ.

— Ох, не ходили бы, Семен Данилович, — посоветовал Парамоныч, — волками большевики смотрят.

Но Топольков пошел по натоптанной в грязи тропинке к большой избе, где помещались конюха, казаки и пленные австрийцы рабочие.

Когда он властным хозяйским движением распахнул дверь, австрийцы выскочили один за одним через заднюю комнату, трое наемных парней, живших с малых лет при экономии, встали и взявшись за шапки попятились к дверям, а на лавке за столом остались сидеть два молодых человека, незнакомых Тополькову. Они оба были в солдатских шинелях без погон и петлиц, смахивавших на арестантские халаты.

Один с круглым тупым лицом, с узким лбом, на который выпущена была длинная челка тщательно расчесанных и подвитых, как у девушки, волос сидел, опершись обоими локтями на стол и, положив голову на ладони, улыбаясь смотрел на Тополькова. Другой, такой же безусый и безбородый, с черными дугообразными бровями над длинным и тонким носом, как у хищной птицы, сидел, откинувшись спиною к стене хаты. Какая-то тупая мысль копошилась в его мозгу и отражалась на лице, носившем печать совсем не идущей к нему важности.

— Что вы за люди? — строго спросил Топольков. Сидевший, опершись на локти, поднял глаза на Тополькова, улыбнулся циничной улыбкой, скосил глаза на конюхов и сказал.

— Этот, что ль, и есть буржуй-то самый?

— Этот, — ответил Прошка Минаев, самый молодой из Топольковских людей, любимец Семена Даниловича, не раз ездивший с ним в Москву за жеребцами.

Наглый ответ взорвал Семена Даниловича и ободрил конюхов, которые придвинулись ближе к сидевшим, а Прошка, будто играя, взял лежавшее на лавке ружье с примкнутым штыком.

— Ну вот что, товарищ, — заговорил примирительно черный, с глазами хищной птицы и с таким же хохлом, пущенным на лоб, как у первого, но Топольков прервал его.

— Я вам не товарищ, — резко сказал Семен Данилович, — и я вас спрашиваю, на каком основании… — но сидевший за столом человек перебил его:

— И вы нам не начальник, чтобы кричать на нас. Потому как теперь все равны, всеобщая революция провозгласила равенство демократии всего мира и социалистические проблемы решены властью советов, выявленных народом, земля и капитал стали всеобщим достоянием, не вы правомочны спрашивать у нас, на каком основании, а это мы, трудовое казачество и крестьянство, явились спросить, и не спросить даже, а указать вам ваше место и отобрать от вас те земли, которыми вы не по праву владеете, и тот капитал, который вы нажили кровью крестьян и казаков. — Голос его звучал резко и звонко. Речь лилась длинными периодами, чаруя конюхов и вызывая какую-то мучительную сосущую боль в сердце Тополькова. Если бы перед ним остановился баран и, не давая ему дороги, стал бы упорно блеять ему в лицо, вероятно, так же заныло бы у него сердце от сознания невозможности и бесполезности возражений, диспута, от бессилия человеческой речи и человеческого разума перед этим упорным бараньим блеянием.

— Гы, — восторженно гмыкнул Прошка, — довольно кровушки нашей попили!

Топольков оглянулся. Он был один в комнате конюхов. Ахмет Иванович, Прохорыч, Савельевна как-то незаметно исчезли и на всем дворе, видном в открытую дверь, не было ни души. Мертвая тишина была на нем, в саду и у его дома. Даже гуси притихли и курица перестала кудахтать.