Анатолий Жигулин - Летящие дни

• Название: Летящие дни
• Автор: Анатолий Жигулин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00696-6

Эта книга составлена из стихов, которые неоднократно выходили в сборниках, проверены временем, пользуются любовью у читателя.

А. Жигулин — замечательный мастер слова, поэт, наделенный безупречным вкусом. Каждая строка, вышедшая из-под его пера, излучает глубокий свет истинного чувства.

---

Прозрачные дни

САНИ

И снова вижу: мимо озими,
Где вьюги землю замели,
Скрипит веселыми полозьями
Дорога санная вдали.

Ах, сани легкие, крылатые!
Куда летите вы, куда?
Туда, где белый дым над хатою
Как хвост сибирского кота.

Где пахнет сеном и овчинами,
Где старый ворон на суку.
Где солнце тонкими лучинами
Зажгло зальделую реку.

Ах, сани, сани!
Отзвук прошлого.
Возьмите, милые, меня
Из неуютного
И тошного,
Бензином пахнущего дня.

Возьмите, древние и быстрые, —
Ведь вам не стоит ничего —
От горьких дум,
Друзей неискренних
И от меня
От самого.

1967

* * *

По белокрылым перелескам
В густом снегу
За рядом ряд,
Подобно ангелам небесным,
Земные елочки летят.

И сам лечу я в этой сини,
Лыжней сверкающей бегу,
И стынут кустики полыни,
Слегка звенящие в снегу…

О, время зимнего покоя,
Когда, почти что не дыша,
Любовью, болью ли, тоскою
Не омрачается душа!

Прими меня в свой сон беспечный,
В свой зыбкий холод уведи,
Дорогой трепетной и вечной,
Где что-то мнится впереди.

1967

* * *

Душой распахнутой приемлю
Седой от стужи березняк,
Морозом скованную землю
И дальний-дальний лай собак.

Бежит вперед веселый Рыжик,
С которым я едва знаком,
И белый снег с опаской лижет
Горячим красным языком.

И грустно-грустно, чисто-чисто
У яркой лыжницы в руке
Поет игрушечный транзистор
На итальянском языке.

И впереди, за черной елью,
Вместила солнечная даль
Скупое русское веселье
И итальянскую печаль.

1967

* * *

Заколоченные дачи.
Дятел будит тишину.
Талым снегом сосны плачут.
Чуют близкую весну.

И идет со мной Татьяна
И о чем-то говорит.
Это весело и странно
Называется — «кадрит».

Эх, Татьяна! Хвостик рыжий,
Челка лисьего огня.
Ни черта не закадришь ты
Волка старого — меня.

Это все когда-то было:
И ресницы и глаза.
Это все, как прежде, мило.
Жаль, что вечно так нельзя.

Жаль березу, ту, чье семя
Пало в снежную постель.
Жаль, что время, время, время
Разбивается в капель.

1967

* * *

Все туманнее та страна,
Что придумали мы с тобой.
И давно уж мне не нужна
Ни сама ты,
Ни образ твой.

Только вижу издалека
В белоснежном сквозном лесу
Фантастического зверька,
Чуть похожего на лису.

Распушив золотистый хвост,
Не жалея волшебных сил,
Он бежал через сотни верст —
Письма мне твои приносил.

Разошлись на тропе крутой,
Где тяжелые облака…
И оставили сиротой
Нами созданного зверька.

Закружил его в пустоте
Наших ссор снеговой туман.
Где-то в пасмурной темноте
Сухо щелкнул стальной капкан.

И давно позабыли мы
Тот придуманный нами край…
Только слышится мне из тьмы
Тихий-тихий
Печальный лай.

1967

* * *

Ах, речка, речка Тебердинка!
Меня напрасно не зови.
В тебе растаял,
Словно льдинка,
Последний след моей любви.

Любви случайной, ненадежной
 И сердце тронувшей слегка,
Но светлой, звонкой и тревожной,
Как эта горная река.

Она ушла куда-то в небыль,
Как тонкий луч за край земли,
И стала соснами, и небом,
И пылью солнечной вдали.

И только в памяти небыстрой
Она осталась навсегда
Незамерзающей и чистой,
Как эта синяя вода.

1967

ВОСХОД ЛУНЫ

Был мир загадочным и древним.
Во тьме журчала Теберда.
И на зубчатом черном гребне
Возникла крупная звезда.

В сиянье зыбкое одета,
Она стремительно росла
Там, на хребте,
Где тьмы и света
Граница резкая прошла.

И четко-четко в лунном диске
Вдруг стали издали видны
Уступы скал,
Кустарник низкий
И ветка сломанной сосны.

1967

ДИКИЕ ГУСИ

Гуси плавают в горной речке,
Очень трудно плавать гусям.
Гуси жмутся по-человечьи
К неуютным седым камням.

Гуси, гуси! Какой бедою
Занесло вас в глухую падь
С неспокойной этой водою,
Где и пищи не отыскать?

По-над сопками ветер свищет,
Сыплет крупкой в худом леске.
Только гуси все что-то ищут
В каменистом сыром песке.

Туча с неба вот-вот завьюжит
У замшелой речной косы.
Все красней и красней от стужи
Их стремительные носы.

Видно, по сердцу им большая —
Пусть с крупинками злого льда,
Пусть холодная,
Пусть чужая —
Все равно живая
Вода.

1967

* * *

Все в этом мире ново, все здесь вечно.
Восходит солнце,
Словно жизнь моя,
Чтобы опять светло и быстротечно
Сгореть над вечным ходом бытия.

И краткий миг судьбы моей тревожной
И нов и вечен в этой чуткой мгле,
Как нов и вечен
Смятый подорожник
На влажной и суглинистой земле.

1967

* * *

Даль расширилась, раздвинулась
До предельной чистоты.
За окном роняет жимолость
Пожелтевшие листы.

Тихой горечью охваченный,
Я смотрю, смотрю в упор
В этот мир переиначенный,
В этот сломанный забор.

Неприкаянные грешники,
С покосившихся шестов
Уцелевшие скворечники
Грустно смотрят на восток.

Старый пруд зарыт бульдозером.
Ветхий дом сожжен дотла.
Лишь вдали, где было озеро,
Все качается ветла.

1967

* * *

О, Родина! В неярком блеске
Я взором трепетным ловлю
Твои проселки, перелески —
Всё, что без памяти люблю:

И шорох рощи белоствольной,
И синий дым в дали пустой,
И ржавый крест над колокольней,
И низкий холмик со звездой…

Мои обиды и прощенья
Сгорят, как старое жнивье.
В тебе одной — и утешенье
И исцеление мое.

1967

* * *

Вот и снова мне осень нужна,
Красных листьев скупое веселье,
Словно добрая стопка вина
В час тяжелого, злого похмелья.

Вот и снова готов я шагать
По хрустящим бурьянам за город,
Чтобы долго и жадно вдыхать
Этот чистый целительный холод…

Тяжелее струится вода.
Горизонт недалек и прозрачен.
И полоскою тонкого льда
Тихий берег вдали обозначен.

А вокруг ни единой души.
И обрывы от инея белы.
И в заливе дрожат камыши,
Словно в сердце вонзенные стрелы.

1967

* * *
                             А. Яшину

Иду в полях. Куда — не знаю.
Межой хрустящею иду.
Я все о чем-то вспоминаю,
Я все чего-то не найду.

Наверно, я ищу рябину,
Степной обветренный дичок.
Вот подойду и сердце выну,
Повешу сердце на сучок.

И буду жить без слез, без тягот.
Дроздов веселая семья
Обрадуется цвету ягод,
А это просто — кровь моя.

1967

ПОЛЕ БОЯ

О, поле боя, поле боя!..
Воронеж. Мне двенадцать лет.
И солнце светится рябое
На змейках пулеметных лент.

Нам повезло невероятно.
Растаял снег, ушла зима.
Винтовочных и автоматных
Патронов всюду
Просто тьма.

Наверно, в тех кустах полынных
По комьям плачущей земли
Меж черных проволочек минных
Нас божьи ангелы вели.

Там был один окоп оплывший,
И в нем, откинувшись назад,
Стоял, как памятник,
Застывший,
Погибший осенью солдат.

Худой, остриженный, белесый…
И прямо в середину лба
Осколком черного железа
Его отметила судьба.

Песок по брустверу ссыпался.
Былинки ежились, шурша.
Сжимали скрюченные пальцы
Чуть поржавевший ППШ…

Немая горечь той картины
Из детской памяти ушла,
Но, словно взрывом старой мины,
Сегодня сердце обожгла.

…Я вижу вновь перед собою,
Уже не в детстве — наяву,
То роковое поле боя,
Сухую ржавую траву.

Путем извилистым и длинным —
Уже который год подряд! —
Я вновь и вновь иду по минам
Моих печалей и утрат.

И понимается до боли,
До горьких дум в конце пути,
Что жизнь —
Она как это поле,
И надо поле перейти.

1967

* * *
                             И. Н.

Обманулась ветка ивы —
Осень теплая была.
Ветка ивы торопливо
В день ноябрьский расцвела.

А метель вот-вот завьюжит,
Лед заблещет на воде.
Мне, как ветке, нынче нужен
Друг, что выручит в беде.

Вот мороз трещит над миром
Все грозней и все сильней.
А в бутылке от кефира —
Нитки тонкие корней.

Мне не надо утешенья, —
Друг мой милый,
Помоги:
Сохрани мое цветенье
От мороза и пурги.

1967

ГАДАНИЕ

Смешное древнее искусство,
Пустая вера в чудеса!..
В мою ладонь ты смотришь грустно,
А я смотрю в твои глаза.

И в них, печальных и усталых,
Сквозь пелену былых обид
Лукавства маленький кристаллик
Легко и весело дрожит…

Гадай, пожалуйста. Вот руки.
Судьбу неясную зови.
Смотри, как линия разлуки
Подходит
К линии
Любви.

1967

* * *

И пусть была лишь одурь пьяная,
Пусть вовсе не было любви, —
Возникло тонкое и странное,
Что не изучено людьми.

Неощутимое, невнятное,
Неразличимое почти,
Как та звезда голубоватая,
Едва мелькнувшая в ночи.

Ее как будто бы и не было,
Но, догоревшая дотла,
В холодном мраке, в черной небыли
Она ведь все-таки была.

1967

* * *

Себя ни капли не жалея,
Припомнив боль недавних дней,
Я стал серьезней и честнее
В холодной осени моей.

И то, что мнилось мне видением,
Вторым явлением с небес,
Вдруг оказалось наваждением,
Где вовсе не было чудес.

Где были беды и усталости,
Мои печали и твои,
Где не было лишь самой малости —
Звенящей капельки любви.

1967

* * *
                                                  Л. О.

Поднимается белый холодный рассвет.
В мерзлых лужах Пожухлая стынет трава.
Словно в жизни хорошего больше и нет,
Только грудь все болит,
Да болит голова.

Обещая сиянье сентябрьского дня,
Скоро хлынет заря —
На больницу, на парк…
Милый доктор! Домой отпустите меня, —
Я бы с сыном сегодня пошел в зоопарк.

Посмотрели бы белых полярных лисиц
И попили с печеньем в кафе молока.
Покормили бы первых осенних синиц
На площадке подросшего молодняка…

И плясал бы медведь.
И смеялся бы сын.
Очень весело было бы мне и ему.
Я бы очень толково ему объяснил
Все его бесконечные «как?», «почему?»

Полыхает заря,
Тонко-тонко звеня.
В нежном розовом свете
Березовый парк…
Милый доктор!
Домой отпустите меня, —
Я бы с сыном сегодня
Пошел в зоопарк.

1967

* * *

Желтый дом. А стены белые.
Белых стен неровный круг.
Да рябины обгорелые
Поразбросаны вокруг.

Вдалеке на почве глинистой
Чахнут желтые цветы.
Мыслью тонкой и извилистой
Вновь и вновь приходишь ты.

Старый друг с грибной корзиною!
Ты зовешь меня с горы.
И укол аминазиновый
Сам прошу я у сестры.

Тонкий шприц. И все закончено.
И тяжелый долгий сон.
И бурьян густой, всклокоченный
Все шуршит со всех сторон.

1967

* * *

Отсюда выпишусь не скоро…
И будет долго мне видна
Высоковольтная опора
Из запотевшего окна.

А если солнце глянет выше —
Увижу дальние кусты,
За пашней — розовые крыши,
На клумбах — чахлые цветы.

И вовсе незаметный раньше,
Предстанет вдруг, как наяву,
Холодный поздний одуванчик,
Упавший в мокрую траву.

1967

* * *

За рядом желтокорых яблонь,
Вдруг оказавшись на виду,
Пожухли, скорчились, озябли
Кусты сирени на ветру…

А мне сегодня тридцать восемь…
Считаю медленно в тиши,
В который раз приходит осень
В звенящий сад моей души.

Святое время листопада,
Горенье буйное в листве!
Пусть все свершается как надо
В твоем могучем торжестве.

Бушуй огнем своим нелетним,
Греми железом крыш пустых.
Одно прошу: не будь последним
В шеренге осеней моих.

1967

* * *

В середине перелеска,
Словно память о былом,
Осень, чистая, как детство,
Клены трогает крылом.

Не осенний
И не летний
Бродит ветер по траве.
Все заметней,
Все заметней
Жилки красные в листве…

Как мне быть
И что мне делать?
Как я жил
И что я смог?..
И бодрит больное тело
Неосенний ветерок.

Ветер носит птичьи перья,
И вдали кричит сова…
Но живут еще деревья,
И растет еще трава.

В середине перелеска,
Словно память о былом,
Осень ясная, как детство,
Клены трогает крылом.

1967

ИРИНЕ

В тумане плавают осины,
И холм маячит впереди.
Неудивленно и несильно
Дрожит душа в моей груди.

Вот так, наверно, и застыну,
И примет мой последний взгляд
Морозом схваченную глину
И чей-то вырубленный сад.

Издалека, из тьмы безгласной,
Где свет качается в окне,
Твой лик печальный и неясный
На миг приблизится ко мне.

Уже без вздоха и без мысли
Увижу я сквозь боль и смерть
Лицо, которое при жизни
Так и не смог я рассмотреть.

1967

* * *

Дохнул на лес прохладный ветер.
Притихли бойкие дрозды.
И огоньками бересклетин
Зажглись поблекшие кусты.

И за рябиной придорожной,
За тенью старого плетня
Прозрачней, чище и тревожней
Блестит осенняя стерня.

1967

* * *
                              Вере Ивановне

Как сердце устало!
Как нужно покоя.
Хотя бы на несколько ранних минут,
Чтоб выйти в осеннее чистое поле
И знать, что тебя не зовут и не ждут.

Чтоб лес вдалеке.
Хорошо, если сосны.
Чтоб просто идти, никого не виня.
Чтоб было прозрачно, легко и морозно.
Чтоб тихо у ног шелестела стерня.

Как сердце устало!
Как нужно минуту:
Уйти, раствориться в туманной заре,
В чернеющем поле, ветрами продутом,
В просторном, холодном, седом ноябре.

1967

* * *

Наконец пришло спокойствие.
Листья падают, шурша.
И рябиновыми гроздьями
Наслаждается душа.

Спит ручей за тонкой наледью,
Сонно, медленно струясь.
Между ним и давней памятью
Есть таинственная связь.

Сердце чувствует согласие
Свежих ран и дальних вех…
Снегири сидят на ясене,
Сыплют семечки на снег.

1968

* * *
                     А. Твардовскому

Осень, опять начинается осень.
Листья плывут, чуть касаясь воды.
И за деревней на свежем покосе
Чисто и нежно желтеют скирды.

Град налетел. Налетел и растаял
Легким туманом в лесной полосе.
Жалобным криком гусиная стая
Вдруг всполошила домашних гусей.

Что-то печальное есть в этом часе.
Сосны вдали зеленей и видней.
Сколько еще остается в запасе
Этих прозрачных стремительных дней?

Солнце на миг осветило деревья,
Мостик, плотину, лозу у пруда.
Словно мое уходящее время, —
Тихо в затворе струится вода.

1969

* * *

Кто занес тебя, береза,
На такую высоту —
Выше леса,
Выше плеса,
Прямо к самому кресту?

Хорошо ль тебе живется
На старинных кирпичах?
Что за птица рядом вьется
В белых солнечных лучах?

И куда ведет дорога
Вдоль синеющих столбов?
Что там слышно возле бога,
Возле ржавых куполов?

Может быть, сквозь грозы злые
Видно с гулкой высоты
Все года мои былые,
Все начальные мечты?..

Черный пруд в наплывах тины.
Отраженья облаков.
Ребятишки у плотины
Ловят сетками мальков.

Может, это я у хлева
Тихим мальчиком стою
И ломоть ржаного хлеба,
Глядя на небо, жую?

И смотрю на край откоса,
И никак не ясно мне:
Почему растет береза
На разрушенной стене?

1969

* * *

Приехала мать из Воронежа,
Из милой моей стороны.
И мысли притихли тревожные,
И вспомнились детские сны.

Сидим, говорим про забытую,
Седую почти старину,
Про давние годы несытые,
Про дом, про родню, про войну…

И теплым дыханием родины
Согрет мой нерадостный быт…
Да, много нелегкого пройдено,
И много еще предстоит.

Но все же какие хорошие
Нам в жизни минуты даны!..
Приехала мать из Воронежа,
Из милой моей стороны.

1969

УГЛЯНЕЦ

За стылым лесом, за болотом,
Где сизый дым в траву упал,
Ходили куры под заплотом
Из старых прокопченных шпал.

Еще там мельница стояла —
Четыре сумрачных крыла.
И сено желтое пылало
На взгорке около села.

Мы просто мимо проходили.
Был виден домик и заплот.
И весело зенитки били
В большой зеленый самолет.

И не попали, не попали,
Хотя так низко он летел!
И черные дымки пропали
Вдали, где ельничек редел.

И плечи тер тяжелый ранец,
И на ходу сказали мне,
Что рядом здесь село Углянец,
Оно осталось в стороне.

Лишь помню руки сбитых веток,
Шальную кошку на избе.
Да был ли он, Углянец этот,
Когда-нибудь в моей судьбе?

Но в памяти, где брезжит юность,
Все догорает тот стожок,
Который там
Тот самый «юнкере»
Своими пулями зажег.

1969

* * *

Сухая внуковская осень.
На взгорках убраны овсы.
На славу вымахала озимь
До самой взлетной полосы.

Резвится ветер в небе чистом,
Чужие флаги шевеля.
Какого-то премьер-министра
Встречает русская земля…

За грозным ревом самолетным
Никто не видел, как прошли
Неясным клином перелетным
В холодном небе журавли.

И на обветренных покосах
Блестит стерня со всех сторон.
И тихо светится в березах
Седая боль былых времен.

Но все как будто бы забыто
Землей, природой и людьми.
И даль и сердце — все открыто
Покою, свету и любви.

1969

* * *

Поле, поле. Свет спокойный
Розовеет на стерне.
Словно все огни и войны
Грохотали в стороне…

Может, это только снится —
Эти желтые поля,
Эти узкие бойницы
Белого монастыря?

Может, вдруг ударит выстрел,
Словно гром над головой,
И растает в небе чистом
Серый дым пороховой?..

1969

* * *

Спит рядами теплый ельник,
А у края, на юру,
Сиротинка можжевельник
Зябко ежится к утру.

Невысокий, неказистый,
Сизоватый от росы
Одинокий куст смолистый
Среднерусской полосы.

Можжевельничком зеленым
Посыпали в старину
Путь последний, похоронный,
В неуютную страну…

Вот какой обычай дальний
На холодном на ветру
Вдруг напомнил мне печальный
Можжевельник на юру.

1969

ВИНТОВКА СВТ

Когда-то ею на парадах,
Пока не грянула война,
Новейшей, десятизарядной,
Так любовалась вся страна!

О, ряд штыков, блестящих, плоских!
Он с детства памятен и мне.
И звонкий шаг у стен кремлевских,
И первый маршал на коне…

Но трудный опыт горькой правды
С годами памятней вдвойне:
То, что годится на парадах,
Не все годится на войне.

И в грозный час военной стужи
У огневого рубежа
То неудачное оружье
Сменил надежный ППШ…

Но почему-то так непросто,
Так странно стало на душе,
Когда тяжелый длинный остов
Нашел я в старом блиндаже.

Я этот ствол стальной и ржавый
Не мог спокойно обойти:
В нем наша боль,
И наша слава,
И веха нашего пути.

1969

* * *

Ржавые елки
На старом кургане стоят.
Это винтовки
Когда-то погибших солдат.

Ласточки кружат
И тают за далью лесной.
Это их души
Тревожно летят надо мной.

1969

* * *

Кукует поздняя кукушка.
Клубится пар грибных дождей.
Дубы качают на верхушках
Пучки зеленых желудей.

И я иду тропинкой хвойной,
Травинку горькую грызу.
И так чудесно, так спокойно
В согретом солнечном лесу!

Но не могу переупрямить
Ту боль, что сердце мне свела, —
Моя измученная память
Гудит во все колокола.

Гудит во мне глухим набатом
О днях ошибок и потерь,
О том, что сделано когда-то
Не так, как сделал бы теперь…

А лес шумит на косогоре…
Скажи, кукушка, сколько дней
Еще мне жить,
Еще мне спорить
С жестокой памятью моей?

1969

КОЛОМЕНСКОЕ

А за окошком — родина:
Подъемный кран да глина.
Да желтая болотина,
Да красная калина.

А поправей немного,
В серебряной росе —
Веселая дорога —
Каширское шоссе.

И листья кружат в танце,
И ветки — словно сеть.
И едут иностранцы
На церковь поглазеть.

Летящая, как слава,
Из глубины веков,
Для них она — забава,
А для меня — любовь.

И вдалеке за горкою —
Поля, поля, поля…
Полыни ветка горькая
Она — как жизнь моя.

Привет родному краю!
Я весь навеки твой,
Я медленно сгораю
С березовой листвой.

1969

* * *

По лесному перелогу,
По ракитовым кустам
Прямо выйду на дорогу
К дорогим моим местам.

С ручейком посередине
Сыроватый редкий бор.
Там сорока на осине
Мне знакома с давних пор.

Удивляясь, словно чуду,
Всяким травам и хвощам,
Понемногу позабуду,
Что кому наобещал.

Позабуду день, что прожит
В бестолковой толкотне,
И друзей моих хороших,
Что злословят обо мне.

Ничего она не стоит,
Вся на свете суета,
Рядом с мудрой красотою
Придорожного куста.

1969

* * *

Зеленые дали померкли.
Но осень суха и чиста.
По старой разрушенной церкви
Узнаю родные места.

Динамик гремит у дороги
О первых полетах к Луне.
Давно позабыли о боге
В родимой моей стороне.

Трава зеленеет привольно
В проломах заброшенных стен.
Взбираются на колокольню
Рогатые черти антенн.

И только у края покоса
Над желтой осенней парчой
Тревожно мерцает береза
Нетающей тонкой свечой.

1969

* * *

Заигрался камышинкой
Ветер с самого утра.
(Называется Лапшинкой
Деревенька в три двора.

Здесь ромашкам нет помехи
На заброшенном гумне.
Здесь я словно в прошлом веке,
В дальней дедовской стране.

Если б только над карнизом,
Где ютятся воробьи,
Не топорщил телевизор
Рожки тонкие свои;

Если б только хриплым свистом
В этот тихий край берез
Не врывался сквозь транзистор
Мир сомнений и угроз;

Если б не было тревожно
От сегодняшних примет,
То и вправду было б можно
Превозмочь движенье лет.

1969

* * *

Невыразимой сладкой тишью
Полны осенние луга.
И с высоты следит за мышью
Проворный сокол пустельга.

То на высокий провод сядет,
То снова вьет свои круги…
А у болота ветер гладит
Сухие заросли куги.

И ничего не надо больше:
Смотреть на чистые поля,
На облетающие рощи
Желтеющего сентября.

Смотреть бездумно и беспечно,
С ребячьей радостью вокруг —
Как будто жизнь чиста и вечна,
Как этот золоченый луг.

Как будто может повториться
На том печальном рубеже
И эта даль,
И эта птица,
И этот лютик на меже.

1969

* * *

Черные листья осины.
Зелень кукушкина льна.
Дивной, неведомой силы
Русская осень полна.

Птицы ли вдаль улетают,
Жгут ли на поле жнивье, —
Эта пора наполняет
Нежностью сердце мое.

Как бы прошел я все муки
В той неуютной дали,
Если б не помнил в разлуке
Запах родимой земли?

Да и сегодня, пожалуй,
Жить мне трудней бы пришлось,
Если бы грудь не дышала
Светом притихших берез.

Если бы снова и снова
Не осыпал я росу
С зонтиков болиголова
В этом осеннем лесу.

1969

* * *

Капустная синяя свежесть.
И красные клены вдали.
Последняя кроткая нежность
Притихшей осенней земли.

И сердцу легко и тревожно.
И в речке густеет вода.
Неужто когда-нибудь можно
Все это забыть навсегда?

И эти намокшие колья,
И стадо на том берегу,
И зелень свекольного поля
На сизом остывшем лугу?

И эти кусты, и осинки,
И берег с холодной травой,
И женщину в красной косынке
Над свежей зеленой ботвой?

1969

* * *

Туман слоится тонко,
И сумерки свежи.
И плачет перепелка
В голубоватой ржи.

И сумрак незаметно
Дорогу заволок.
И не дрожит от ветра
Осиновый колок.

Уже притихли дачи,
И свет зари угас.
На башне водокачки
Зажегся красный глаз.

Но солнце свет прощальный
Еще на землю шлет,
Неярко освещая
Летящий самолет.

1969

* * *

Желтоватые покосы,
Ежевика в старых рвах.
И качаются березы
На разрушенных церквах.

Как прекрасна эта доля:
Видеть каждый божий день
Это небо,
Это поле,
Этот ивовый плетень.

Уходить,
Зарю встречая,
В эти стылые леса.
Слушать нежное звучанье
Серебристого овса.

1969

* * *

Лает собака с балкона,
С девятого этажа.
Странно и беспокойно
Вдруг встрепенулась душа.

Что ты там лаешь, собака?
Что ты мне хочешь сказать?
Кто-то высоко, однако,
Вздумал тебя привязать!

Падает снег осторожно
В белые руки берез…
Но почему так тревожно
Лает привязанный пес?

Вспомнилась черная пашня,
Дальних собак голоса,
Маленький одноэтажный
Домик, где я родился.

1969

* * *

Здесь, на окраине, над лугом,
Был дом, украшенный резьбой.
И был рассыпан черный уголь
Под водосточною трубой.

И доносился сладкий привкус
С далеких нив, где зрела рожь.
И выносили пыльный фикус
На теплый пенный летний дождь.

Здесь тополя цвели в истоме,
В том чистом мире детских лет,
Здесь я родился, в этом доме,
Которого давно уж нет.

А мне он так сегодня нужен,
Тот ранний мир моей души,
Где я с восторгом шел по лужам,
Не зная горечи и лжи.

Он где-то здесь, под пепелищем,
В глубинах сердца, в толще дней…
Мы все его тревожно ищем
В суровой зрелости своей.

1969

* * *

Называлась улица
Касаткина Гора.
Домики сутулятся
На краю бугра.

Революционные
Митинги прошли.
Авиационная —
Гору нарекли.

Желтая акация,
Тишь да соловьи.
Где тут авиация,
Милые мои?

Рядом церковь древняя…
Но табличка та
Памятником времени
Стала навсегда.

Время было дивное,
Буйное, как хмель,
Славное, наивное…
Где оно теперь?

1969

* * *

Над улицей галки кричали,
Был солнцем булыжник согрет.
То было в далеком начале
Моих убывающих лет.

Запомнились семечки вяза
На влажной и теплой земле:
Такие кружочки ни разу
Еще не встречалися мне.

Те семечки блеклого цвета
Мне виделись давней весной
Пистонами для пистолета,
Игрушки моей жестяной…

А нынче под деревом этим
Я сына за ручку веду.
И есть у него пистолетик —
Такие и нынче в ходу.

И сын удивляется странным
Кружочкам в воде дождевой.
И мир — золотой, первозданный —
Шумит над его головой.

1969

* * *

Послевоенная Россия,
Буханка хлеба — сто рублей.
Но если бы сейчас спросили, —
Дней не припомню веселей.

Наверно, жизнь лишь в раннем детстве
Так первозданна и свежа,
Что никаких утрат и бедствий
Не хочет принимать душа.

Я убегал тогда с урока
В запретный ельник за селом.
И ржавый танк с пробитым боком
Не увезли в металлолом.

Над обездоленной равниной
Дымок струился от села.
И блиндажей сырая глина
Еще травой не заросла.

Но я судьбою был доволен,
И сердце прыгало в груди.
И жизнь весенним теплым полем
Еще синела впереди.

1969

* * *

Загорелась листва на березах.
Засветился в низинах туман.
И в предчувствии первых морозов
Помрачнел придорожный бурьян.

И за ветками черных осинок,
За сырым и холодным жнивьем
Пробивается зелень озимых,
Словно память о детстве моем.

Вспоминается звон у колодца
На далекой-далекой заре,
Безымянная речка, болотце,
Голубая трава в серебре…

И в предчувствии вечной разлуки
На краю убывающих дней
Вспоминаются нежные руки,
Руки матери милой моей.

1969

* * *

Трещит горящая берёста.
Звенит вдали бензопила.
И кажется: все в жизни просто
И нет ни горечи, ни зла.

Нет ни заботы, ни помехи.
И на душе так хорошо,
Как на осенней лесосеке —
Просторно, чисто и свежо.

А если ствол упавший хрустнет,
То это все не страшно мне, —
Должна же быть хоть капля грусти
В прозрачной этой тишине.

Ведь рядом с тихою печалью
О том, что жизнь кратка моя, —
Торжественней, необычайней
Земная радость бытия.

1969

* * *

Редко-редко покажется солнце.
От дождей почернели плетни.
И хромой журавель у колодца
Вспоминает весенние дни.

Скоро вьюги засвищут, засеют,
Заиграют шальной хоровод.
И покроется жухлая зелень
Первым снегом осенних невзгод.

Безымянная речка застынет.
И над белой землей поутру
Только черные былки полыни
Будут тихо шуршать на ветру.

1969

* * *

После дней сырых и грязных,
После горечи и слез
Вдруг пришел —
Как светлый праздник —
Звонкий утренний мороз.

Там, где черные бурьяны
Шелестели на ветру,
Белым инеем
Поляны
Засверкали поутру.

И печали улетели,
Улетели далеко.
И на сердце
В самом деле
И просторно и легко!

И звенит ручей в овраге.
И туман стоит в бору.
И рябины —
Словно флаги —
Полыхают на ветру.

1969

* * *

Там, за окраинным домом,
Легкая снежная мгла.
Чем-то до боли знакомым
Пахнет сырая ветла.

Там кольцевая дорога,
Черточки синих столбов.
Вечная чья-то тревога,
Вечная чья-то любовь.

Ветер у старой церквушки
Снежную стелет постель.
Кровью рябин по опушке
След не моих ли потерь?

А за пригорком покатым —
Леса далекий рубеж.
Там, над последнею хатой,
Дым не моих ли надежд?

1969

* * *

За вербным перелеском
Куски речного льда
Несет с веселым плеском
Весенняя вода.

Стоит дымок в березах,
И солнце вдоль реки
Горит на красных лозах
Пушистой шелюги.

И от глухой обиды,
От всех моих забот
Остался только битый
Голубоватый лед.

Изломанный и острый,
С подтаявших низин
Его вода уносит
До следующих весен,
До следующих зим.

1969

* * *

Тихое поле над логом.
Чистый холодный овес.
И за обветренным стогом
Рощица тонких берез.

Родина! Свет предосенний
Неомраченного дня.
Желтым потерянным сеном
Чуть золотится стерня.

Бледные ломкие стебли
Жмутся к косому плетню.
Эту неяркую землю
Каждой кровинкой люблю.

Если назначена доля
Мне умереть за нее —
Пусть упаду я на поле,
В это сухое жнивье.

Чтобы уже не подняться,
Чтобы в последней беде
Нежно щекою прижаться
К пыльной сухой борозде.

1969

* * *

Опять в полях светло и пусто.
Солома, ветер и песок.
И в синем холоде капуста,
И в желтом пламени лесок.

И незабытый, изначальный,
В тиши прозрачной и сырой —
Далекий ровный и печальный
Стук молотилки за горой.

Сырой лужок о трех ракитах,
Осока стылая в воде.
И ряд колосьев, позабытых
На обнаженной борозде…

Когда еще, какие дали
Помогут мне хотя б на миг
Забыться в праздничной печали
От невеселых дум моих?

И на какой другой излуке,
В каком непройденном пути
Смогу забыть о той разлуке,
Что неизбежна впереди?

И на каком другом рассвете,
В какой неведомой глуши
Так ощущается бессмертье
Колосьев, ветра и души?

1970

* * *
                    Памяти Б. Батуева

Голубеет осеннее поле,
И чернеет ветла за рекой.
Не уйти от навязчивой боли
Даже в этот прозрачный покой.

Потемнела, поблекла округа —
Словно чувствует поле, что я
Вспоминаю погибшего друга,
И душа холодеет моя.

И кусты на опушке озябли,
И осинник до нитки промок.
И летит над холодною зябью
Еле видимый горький дымок.

1970

* * *
                             Л. Аннинскому

Белеет зябь морозными ожогами.
За голым лесом дымная заря.
Опять иду звенящими дорогами
Бесснежного сухого декабря.

Опять, наверное, погибнут озими,
Промерзнут обнаженные поля.
От этой долгой,
Бесконечной осени
Устала и измучилась земля.

Уже дубы в последнем редком золоте
На пустыре застыли не дыша.
И беззащитна,
Как свеча на холоде,
В глухом просторе хрупкая душа.

И словно нет предела безотрадности,
И страшно в этом холоде пропасть…
Пора бы сердцу отогреться в радости,
Пора бы снегу теплому упасть!

1970

* * *

Согрело мартовское солнце
Еще заснеженную степь.
Позолотило у колодца
Бадью обмерзшую и цепь.

Уже готовые для сева,
Рокочут где-то трактора.
И дух оттаявшего сена
Струится с дальнего бугра.

И после долгого ненастья
Опять простор широк и свеж.
Опять рукой подать до счастья,
До всех несбывшихся надежд.

И ждет душа отрады вешней,
Благословенного тепла,
Как почерневшая скворечня,
Как обнаженная ветла.

1970

* * *

Опять я подумал о родине,
Где стынет в росе лебеда,
Где в старой замшелой колодине
С утра холодеет звезда.

Там черные тени в дубраве
И белый над берегом сад.
И можно не думать о славе
И слушать, как листья летят…

Там речка прозрачна, как детство.
Там рыжим кустам камыша,
Наверное, точно известно:
Бессмертна ли наша душа.

1970

* * *

Значок ГТО на цепочках
На форменной куртке отца.
И тополь в серебряных почках,
И желтый песок у крыльца…

В эпоху сомнений и бедствий
До самого смертного дня
Нетленная память о детстве
Уже не оставит меня.

И видится, словно вначале,
Та первая в жизни беда,
Как будто по свету не мчали
Меня роковые года.

Все видится дымное небо,
Изломанный танками сад,
Горбушка казенного хлеба,
Что дал незнакомый солдат.

Видения дальнего детства
Опять меня сводят с ума,
Как будто не вдавлены в сердце
Россия, Сибирь, Колыма…

Как некое странное бремя,
С тревожным моим бытием
Дано мне застывшее время
В усталом сознанье моем.

Там хата с колючей соломой,
Поющий за печкой сверчок…
Какой-то солдат незнакомый.
Какой-то старинный значок.

1971

* * *

Здравствуй, степная деревня.
Белый сухой полынок.
Стали родные деревья
Черными пнями у ног.

Родина! Хатой саманной,
Стылой лозой у плетня,
Далью пустой и туманной
Снова ты манишь меня.

Ветер за старой поветью
Треплет кусты конопли.
Нет и не будет на свете
Ближе и горше земли.

Свет золотой и тревожный.
Что еще там впереди?
На обнаженные пожни
Скоро прольются дожди.

Все ли я сделал на свете,
Чтобы спокойно глядеть
В дали холодные эти,
В эту сентябрьскую медь?

Может, за далью размытой,
За луговиной степной
Что-то навеки забыто,
Что-то потеряно мной?

Что там темнеет у стога
Сквозь просяное жнивье?
Может быть, это дорога
В дальнее детство мое?

Что там вечерняя синька
Прячет в просторе полей?
Может быть, это косынка
Матери старой моей?

1971

* * *

Знакомый край с холодной далью,
С тревожным шумом камыша.
Твоей березовой печалью,
Как прежде, полнится душа!

Все те же выцветшие флаги
Качает ветер у крыльца.
И жгут костер в сухом овраге
Два босоногих огольца.

Как прежде, вьется дым летучий
На суходолы и лога.
И веет холодом из тучи
На прошлогодние стога.

И на безлюдном побережье
Опять волнуется лоза.
И холодит ладонь, как прежде, —
Дождинка, капелька, слеза.

1971

* * *

Как жалобно ястреб кричит
На этой опушке глухой.
И ветер полынью горчит
И трогает вереск сухой.

Здесь черные листья дрожат
На старых кустах бузины.
Здесь черные гильзы лежат
В окопах последней войны.

Как много простора для глаз!
Какое безлюдье кругом!
И снова в назначенный час
За лесом гремит полигон.

И клочья колючей стерни
Взлетают над полем седым.
И давние горькие дни
Напомнил тротиловый дым…

А к ночи — опять тишина.
Лишь ветер гуляет в бору.
Как будто уснула война
И снова проснется к утру.

1971

МЕЛЬНИЦЫ

Машут крыльями мельницы
В сорок третьем году.
В чистом поле чернеются
На юру, на виду.

За холодными хатами
Ветра зимнего стон.
От былых элеваторов —
Обгорелый бетон.

Но пока не рассеется,
Не откатится враг —
Машут крыльями мельницы
В черноземных степях.

Ветряные, старинные,
На скрипучей оси.
Словно в годы былинные
На Великой Руси.

Словно заново найдены
Силы древней земли.
Словно дальние прадеды
К нам на помощь пришли.

Пусть вдали за покосами
Дыма траурный креп.
Будет поле с колосьями,
И победа, и хлеб!

Машут крыльями мельницы
Сквозь лихие года.
Вся беда перемелется
Навсегда, навсегда.

1971

* * *

Воронеж, детство, половодье.
Зеленый плавающий лед.
И солнце держит за поводья
Над белой тучкой самолет.

Военный — маленький, двукрылый, —
Защита грозная страны…
А вдалеке за рощей стылой
Поля озимые видны.

Там, за рекой, село Придача
За гулкой дамбой,
За мостом.
И церковь белая маячит,
Сияет золотым крестом.

И тихий звон летит по свету,
В упругом воздухе плывет.
И знаю я,
Что бога — нету…
И кружит в небе самолет…

И жизнь моя еще в начале.
И даль аукает: «Иди!..»
И нет ни бога,
Ни печали.
И все, что будет, —
Впереди.

1972

* * *

Больше многих других потрясений,
Что отпущены щедрой судьбой,
Помню солнечный день предвесенний,
Помню город разрушенный мой.

Бело-розовый, зыбкий — от снега.
От кирпичных разрубленных стен, —
Он теснился до самого неба,
Словно в белом тумане летел.

Незнакомый, притихший, суровый —
Словно призрачный дымный погост…
А вдали золотился сосновый,
Наведенный саперами мост.

На ступенях знакомого спуска,
Ах, как сердце забилось тогда!
Вот и домик на улице узкой…
Но была за углом — пустота…

Только виделись дальние дали —
Необычно, просторно, светло.
Только черные птицы летали
И поземкой с обрыва мело.

Тополей обгорелые руки.
Обнаженный пролет этажа…
В первый раз
Содрогнулась от муки
Защищенная детством душа.

1972

* * *

У степного переезда
Предвечерняя полынь.
И откуда — неизвестно,
Слишком ранняя теплынь.

Год назад пришла победа…
Паровоз свистит вдали.
Теплый руль велосипеда,
Дух горячий от земли.

Еду тропкой пришоссейной,
Задеваю лебеду.
А велосипед — трофейный,
Очень легкий на ходу…

Я живу, еще не зная,
Что дорога нелегка,
И полынь в начале мая
Не особенно горька.

Впереди иные грозы.
Дышит с юга суховей…
Тихо светятся березы
По окраинам полей.

Непонятна, неизвестна
Отуманенная синь.
И дрожит у переезда
Придорожная полынь.

1972

* * *

Снова дрогнуло сердце от боли.
Снова падают листья в ручей.
На изрытом картофельном поле
Собираются стаи грачей.

Впереди, за лугами пустыми,
Где кончается желтый покос,
Что там видится в розовом дыме
За вершинами стылых берез?..

Вот и вечер пришел незаметно.
И просторы уснули в тиши…
Может, все-таки вправду бессмертна
Хоть какая-то память души?

Может, в чем-то возможна бескрайность,
Над которой не властны года?
Если в смерти забудется радость,
Пусть продлится хотя бы беда.

Чтоб лететь и лететь по раздолью
Под стихающий крик журавлей
Этой вечной березовой болью
Над просторами сонных полей.

1972

* * *

Качается мерзлый орешник,
Стучит на холодном ветру.
И я — неприкаянный грешник —
Опушкой иду поутру.

Блестит на дороге солома,
Деревья стоят в серебре.
И все мне, как прежде, знакомо
В пушистом седом январе:

Болотца замерзшее блюдце
И в теплом снегу — камыши…
Но только уже не вернуться
В прозрачную юность души.

Растаяла в годы скитанья,
Как этих дерев серебро,
Блаженная радость незнанья,
Начальная вера в добро.

И только по склонам бесснежным,
Где стога замерзший комок,
Еще не угасшей надежды
Струится наивный дымок.

1972

* * *

Холодный день на Иссык-Куле
И волны с просинью свинца!
Когда-нибудь забыть смогу ли
Полынный запах чебреца?

Как у высоких гор киргизских
Меня нежданно потрясло
В сухих плетнях, в оградах низких
С названьем Липенка село!..

И впрямь живут в семье единой
Потомки тех, кого сюда
В начале века с Украины
Вела суровая беда.

И все знакомо в поле черном —
Посевы, вербы, камыши…
Как будто я в родном Подгорном,
В степной воронежской глуши.

Вот только горы, что застыли
За планкой крайней городьбы…
А впрочем, горы тоже были
В нелегкий час моей судьбы.

На перепутьях горных тропок
И я судьбу свою искал.
Среди колымских круглых сопок,
Среди иркутских желтых скал.

И все сошлось в прибрежном гуле
На странной точке бытия.
Как будто здесь,
На Иссык-Куле,
И вправду жизнь прошла моя.

1972

* * *

Спугнул я зайца на меже
На предвечернем тихом поле.
И что-то дрогнуло в душе,
Как от давно забытой боли.

И вспомнился далекий год.
Послевоенный мокрый грейдер.
Седая ива у ворот.
Над пустырем холодный ветер.

И вспомнилось: иду босой,
Иду в поля по чернозему.
А дождь — сверкающий, косой —
На крышах вымочил солому.

И весь в окопах был покос,
За ним бурьян стоял стеною…
А сколько зайцев развелось
В полях, истерзанных войною!..

О, эти комья на стерне
И эта черная дорога!
И вдруг ожившая во мне
Та позабытая тревога!..

…А заяц прыгал через лен
И скрылся в низеньких ракитах.
Как будто он —
Из тех времен,
Из тех полей полузабытых.

1972

* * *
                   Ал. Михайлову

Еще не все пришли с войны.
Не все прогоны были сжаты.
Среди июльской тишины
Стояли сумрачные хаты.

И пожелтели огурцы
На приовражном суходоле.
И были сложены в крестцы
Снопы на бедном нашем поле.

Потом на глиняном току
Цепами женщины стучали.
И бесконечное «ку-ку»
Кукушки дальние кричали…

И ясно слышится теперь,
Как возле тока у колодца
Скрипел и плакал журавель
О тех, кто вовсе не вернется…

Открыты новые миры.
Покорены глухие дали.
Но журавель —
До сей поры —
Мелькнет вдали
Как знак печали.

И на любой тропе судьбы
Все вижу — явственно до боли, —
Как ровно сложены снопы
В послевоенном бедном поле.

1972

* * *

Деревья с черными грачами
И горечь тающего льда.
И размываемый ручьями
Остаток санного следа.

А за темнеющим сараем
В тумане пойменных низин —
Кора зеленая, сырая
Уже оттаявших осин.

И на окраине селенья,
Где тучи теплые висят,
Тревожным духом обновленья
Уже окутан сонный сад.

И рядом с древней колокольней,
Где синий свет и высота,
Опять надеждою невольной
Душа наивно занята…

О, если б все-таки оставить
В грядущей неизбежной мгле
Пускай не жизнь,
Хотя бы память
Об этой жизни на земле!

1972

Калина красная — калина черная