Джеральд Даррел - Три билета до Эдвенчер. Путь кенгуренка.

• Название: Три билета до Эдвенчер. Путь кенгуренка.
• Автор: Джеральд Даррел
• Издательство: "Мысль"
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1978

«"Три билета до Эдвенчер" — одна из ранних книг Джеральда Даррелла: она написана после поездки в Британскую Гвиану. В тот период Даррелл еще не чувствовал так остро опасности, надвигающейся на животных, и поэтому эти мотивы в настоящей книге не звучат. Она целиком посвящена впечатлениям от новой страны, от встреч с новыми животными, радости тесного общения с ними. И поэтому от книги веет ароматом экзотики в самом лучшем смысле этого слова. Как и другие книги Джеральда Даррелла, она займет свое место среди самых любимых книг.

Вторая предлагаемая читателям книга — "Путь кенгуренка" — своего рода отчет о поездке Джеральда Даррелла в  Новую Зеландию, Австралию и Малайю. Она также выдержана в типичных для Даррелла тонах. Автор особенно много внимания уделяет вопросам охраны природы, не забывая при этом о портретах животных и зарисовках самих этих стран. «Путь кенгуренка», на мой взгляд, — одно из лучших произведений Даррелла, — но… пусть об этом судит сам читатель! Во всяком случае, поклонники Даррелла укрепят  свою любовь, а те, кто встречается  с ним впервые, будут иметь возможность познакомиться с обаятельным  человеком, бескорыстным энтузиастом борьбы за спасение  животных».

В. Флинт

---

Однажды вечером нам очень повезло, и мешки быстро наполнились. Со дна каноэ неслось такое хрюканье и пыхтение, что дальнейшая охота стала невозможна. Поскольку время было еще не позднее, решено было отослать каноэ с уловом в деревню, а самим остаться и ждать. Каноэ со своим шумным грузом уплыло в деревню, а мы с Бобом, высадившись на удобном травянистом берегу, медленно побрели вдоль кромки воды, разыскивая лягушек.

Принято считать, что лягушка везде лягушка и что лягушка в Южной Америке ничем не отличается от своих европейских собратьев. Но это далеко не так. Лягушки, как и другие животные, разнятся от страны к стране, являя величайшее разнообразие форм, размеров, расцветок и повадок. В Азии, например, водятся так называемые летающие лягушки. Это большие, живущие на деревьях животные с удлиненными пальцами, соединенными широкой перепонкой. Полагают, что, когда лягушка перескакивает с дерева на дерево, она широко растопыривает пальцы, так что перепонки натягиваются и, словно крылья, позволяют ей планировать. В Западной Африке водятся гигантские лягушки-голиафы, они достигают двух футов в длину и могут съесть крысу, а в Южной Америке есть лягушки-лилипуты, которые свободно умещаются на ногте мизинца. Бока и лапы самца волосатой лягушки, которая родом тоже из Западной Африки, покрыты как бы толстым слоем волос, во всяком случае так кажется с первого взгляда, на самом же деле это не волосы, а тончайшие, словно нити, выросты кожи. Есть у них и втягивающиеся, как у кота, когти. Что же касается расцветки, то лягушки, пожалуй, единственные животные, которые могут серьезно соперничать в этом отношении с птицами: лягушки бывают красные, зеленые, золотистые, синие, желтые и черные, а их узоры могли бы сделать состояние любому художнику-декоратору. Но поистине замечательные достижения лягушки показывают в пестовании своего потомства. Так, европейская жаба-повитуха не мечет свою икру в первой попавшейся канаве, а поручает ее самцу, который наматывает ее на задние лапы и ходит в таком виде до тех пор, пока икра не созреет. Один вид древесной лягушки склеивает вместе два листка и, когда в такую «чашу» наберется вода, мечет икру в этот самодельный водоем. Другой вид свивает где-нибудь на верхушке дерева гнездо из пены и мечет икру в этот импровизированный инкубатор, причем момент икрометания выбирается так, чтобы внешний слой пены успел затвердеть, а внутренность инкубатора осталась влажной. Как только головастики достаточно подрастут, чтобы самим заботиться о себе, твердая внешняя оболочка растворяется, и они падают с дерева в воду.

Гвиана поистине более чем богата лягушками, гораздыми на всяческие ухищрения, когда речь идет о сохранении икры и потомства, и край ручьев оказался как нельзя более подходящим местом для охоты на них. Этой же ночью, ожидая возвращения каноэ, мы сделали два первых открытия. Дело было так. Боб увлеченно прочерпывал ручей сачком на длинном черенке, я, крадучись, с алчно горящим взором бродил вокруг деревьев, полузатопленные корни которых, извиваясь, тянулись вдоль берега. С помощью карманного фонаря мне удалось поймать три крупные древесные лягушки темно-зеленого цвета, с большими выпученными глазами. Это были квакши Эванса, у которых самка носит икринки на спине уложенными в рядки, словно булыжники на мостовой. К сожалению, все лягушки были без икры. Не успел я порадоваться интересной добыче, как раздался крик Боба.

— Джерри, пойди-ка сюда, посмотри, что я поймал!

— Что там у тебя? — прокричал я, посадив своих лягушек в мешок и устремляясь к нему по берегу.

— Никак не разберу, — озадаченно ответил Боб. — Должно быть, какая-то рыба.

Он держал сачок наполовину в воде; и в нем плавало какое-то существо, с первого взгляда действительно напоминавшее рыбу. Я всмотрелся внимательнее.

— Это не рыба, — сказал я.

— Что тогда?

— Это головастик, — ответил я, еще раз внимательно оглядев странное существо.

— Головастик? — переспросил Боб. — Не смеши людей. Погляди, каких он размеров. Это какая ж лягушка из него вырастет!

— Говорю тебе, это головастик, — настаивал я. — Вот, взгляни.

Я запустил руки в сачок и вытащил странное существо из воды. Боб посветил на него фонариком. Как я и полагал, это был головастик, но какой! Таких больших и толстых я еще ни разу не видел. Он был дюймов шести в длину и с крупное куриное яйцо в обхвате.

— Головастиком эта штука быть не может, — сказал Боб, — а кем она может быть, просто ума не приложу.

— Это головастик, как пить дать, вопрос только: какой лягушки?

Мы стояли и глядели на гигантского головастика, который резво плавал в стеклянной банке, куда мы его посадили. Я усиленно напрягал память: мне казалось, что я где-то читал об этих чудовищных мальках. И несколько минут спустя я вспомнил.

— Знаю, — сказал я. — Это парадоксальная водяная жаба.

— Что-что?

— Парадоксальная жаба. Помнится, я где-то читал о ней. Ее называют так потому, что ее головастик, развиваясь, делается не из маленького большим, а наоборот.

— Наоборот? — в полном недоумении переспросил Боб.

— Ну да, развитие начинается с очень большого головастика, потом он делается все меньше и меньше и наконец превращается в средней величины жабу.

— Но это же абсурд, — возразил Боб. — Должно быть наоборот.

— Ну да. Поэтому ее и называют парадоксальной. Боб на минуту задумался.

— Ладно, сдаюсь, — наконец сказал он. — Как она выглядит?

— Помнишь тех маленьких зеленоватых жаб, которых мы ловили в Эдвенчер? Тех, величиной с наших английских? Ну так вот, по-моему, это они и есть, только тогда мне это и в голову не приходило.

— Невероятно, — сказал Боб, задумчиво разглядывая гигантского головастика, — ну да ладно, поверим тебе на слово.

Мы снова принялись работать сачком и, когда каноэ вернулось, могли похвастаться еще двумя огромными головастиками. Вернувшись домой, мы внимательно рассмотрели головастиков при ярком свете. За исключением своих колоссальных размеров, они ничем не отличались от головастиков, которых можно наловить весной в любом английском пруду, вот разве что цветом они были не черные, а крапчатые, зеленовато-серые. Прозрачные края их хвостов были как заиндевелое стекло, а губастые рты смешно надуты, словно они посылали нам через стекло воздушные поцелуи. Вид таких вот громадных головастиков, которые, извиваясь, без устали крутятся в банке, вселяет чувство некоторой жути. Вообразите себе свой испуг, если, гуляя по лесу, вы столкнетесь носом к носу с муравьем величиной с терьера или со шмелем величиной с дрозда. Они вроде бы и обыкновенные, но, увеличенные до фантастических размеров, производят ошеломляющее впечатление, и вы невольно спрашиваете себя, уж не снится ли вам все это.

Мы до того обрадовались своему новому приобретению, что на следующую ночь вернулись на то же место с сачками, банками и прочими причиндалами и в первые же полчаса поймали еще двух квакш Эванса, а после долгого прочерпывания ручья — еще одного гигантского головастика. После этого мы в течение трех часов не вычерпали ничего, кроме веток и чудовищного количества отвратительного ила со дна ручья. Боб, не теряя надежды, продолжал цедить воду сачком, а я отделился от него и, пройдя дальше вниз по течению, наткнулся на мелкий и узкий, чуть пошире сточной канавы, приток, сплошь забитый листьями. Он, извиваясь, отходил от основного ручья и терялся в группе низкорослых деревьев. Решив, что на притоке охота может оказаться более удачной, я позвал Боба, и мы вместе принялись прочерпывать его, продвигаясь вверх по течению. Но казалось, живности в нем было еще меньше, чем в основном ручье. Я вскоре присел покурить, а Боб упорно продолжал работать сачком, уходя все дальше и дальше от меня. Вот он вытащил сачок, как и следовало ожидать, полный набухших влагой листьев, вывалил его содержимое на берег и уже собирался вновь погрузить сачок в воду, как вдруг остановился и стал пристально рассматривать что-то в куче листьев, только что выуженных из воды. Потом бросил сачок и с радостным воплем стал копаться в листьях.

— Что там у тебя? — спросил я. Боб схватил что-то в пригоршни и заплясал от радости.

— Это она! — вопил он. — Это она!

— Кто она?

— Жаба пипа.

— Врешь, — недоверчиво сказал я.

— Ну так поди да посмотри, — сказал Боб. Его так и распирало от гордости.

Он раскрыл ладони, и я увидел странное и уродливое существо. Честно сказать, выглядело оно совсем как бурая жаба, но такая, по которой проехался очень тяжелый паровой каток. Ее короткие тоненькие лапы жестко торчали по углам квадратного тела, словно охваченного трупным окоченением. Морда у нее была острая, глазки крохотные, и вся она была плоская, как блин. Боб не ошибся: это был крупный самец пипы — пожалуй, самой интересной из всех амфибий на свете. Боб гордился и волновался не зря: с первого дня нашего пребывания в Гвиане мы старались раздобыть это животное, но безуспешно. А теперь, в самом, казалось бы, неподходящем месте, когда мы и думать забыли о пипе, мы нашли ее. Легко себе представить наше восторженное беснование и самоупоение по поводу уродины, лежавшей в горстях у Боба, между тем как всякий другой на нашем месте наверняка проникся бы отвращением к такой добыче и поспешно выбросил ее. Несколько придя в себя, мы засучили рукава и принялись с яростным ожесточением протраливать каждый дюйм маленького притока, воздвигая на его берегах пирамиды гниющих листьев, которые мы перебирали с рвением двух обезьян, ищущих друг у друга в шерсти. Наше упорство было вознаграждено: за час работы мы нашли еще четыре фантастические жабы, причем одна из них оказалась самкой с икрой — добыча, не имевшая цены в наших глазах, потому что самое необыкновенное в пипе — это ее способ выведения потомства.