Лукас Берфус - Сто дней

• Название: Сто дней
• Автор: Лукас Берфус
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1089-0

Молодой швейцарец Давид Холь приезжает в африканскую страну Руанду, чтобы вместе со своими соотечественниками помочь местным жителям строить школы, больницы, прокладывать дороги, разводить леса, словом, сделать их жизнь более цивилизованной. В скором времени между ним и молодой африканкой Агатой возникает пылкий роман. В апреле 1994 года в Руанде обостряется вражда между жителями страны. Одна народность начинает истреблять другую. Коллеги Холя спешат покинуть страну. В кромешном аду, который длится сто дней, Давид остается один…

---

Приматы им до барабана, сказал Мисланд, когда мы, пробираясь через последние поля пиретрума, начали восхождение к подернутому туманной дымкой лесу. Они смеются над нашей любовью к обезьянам, и, если бы я был крестьянином, человеком, живущим тут в дерьме, я бы тоже ненавидел обезьян. Весь мир едет в эту африканскую глухомань, только чтобы поглазеть на своих мохнатых собратьев — богатые американцы, страстные любительницы животных из Европы, съемочные группы, ученые, — и хоть кто-нибудь из этой публики поглядел бы, как живут тут крестьяне. То, что он тоже принадлежал к этому охочему до сенсаций люду, его, похоже, не волновало. Кстати, средняя продолжительность жизни горилл, заметил он, значительно выше, чем у местного населения. И неудивительно. Денег, выручаемых от туризма, люди тут не видят. Ни школ, ни больниц, вся валюта остается в Кигали, продолжал Мисланд. Правда, обезьян холят и лелеют, нянчатся с ними как с малыми детьми. Туристов с насморком на экскурсию не берут — из опасения, что те могут заразить горилл. Видеть их можно с одиннадцати до половины двенадцатого — единственное время дня, когда они не едят. Разговаривать тихо. Не курить, не есть, не пить. Тот, кому надо облегчиться, сначала выкапывает ямку глубиной тридцать сантиметров.

Миновали последние селения. Погода стояла, как на наших альпийских лугах в конце лета: было прохладно, ветрено, неуютно. Мы находились на высоте двух тысяч метров над уровнем моря. Егеря, сопровождавшие нас, были, конечно, вооружены. Винтовки, объяснили они, могут понадобиться, чтобы отразить нападение буйволов: иногда те не убегают, а бросаются в атаку. Крестьяне при нашем приближении останавливались на обочине, смотрели на нас с недоверием, и я даже повеселел, когда мы оставили за собой последние террасы и нас поглотил тропический лес. Однако вскоре мы оказались под прицелом других глаз: за нашим продвижением вперед следили пятипалые сцинки, чешуйчатые хамелеоны и другие рептилии с острыми, гибкими язычками. Они недвижно сидели на огненно-красных «божьих» цветах, дряквенниках, оправдывая свое имя, ибо назывались на местном наречии «земляными львами». Целый час мы поднимались сквозь подбитый разными видами зверобоя пояс из хагений, очень высоких деревьев с зубчатыми листьями, вдыхая пьянящий аромат дикого фенхеля и гигантского сельдерея. Казалось, где-то поблизости в огромном котле варили овощной суп.

Кроны деревьев становились меж тем все гуще, сами деревья — ниже, потом их сменил кустарник. И сквозь пелену тумана пробился солнечный свет. Никогда больше я не видел такого обилия красок, хотя единственным цветом был зеленый! Палитра зеленого с оттенками, которым не было числа, от 487 до 566 нанометров — именно в этом спектре мы воспринимаем зеленый цвет. Природа открывает простор тончайшим нюансам, и потому каждый лист и листочек был уникален, не похож ни на одного из своих собратьев.

Наконец мы добрались до зоны бамбука, и егеря призвали нас соблюдать тишину. Сами же начали издавать звуки, похожие то на хрюканье, то на громкую отрыжку, — предупреждали горилл о нашем появлении. Вскоре мы сидели на обрывистой прогалинке в окружении десятка черноволосых троллей, которые оглядели нас так, будто мы были группкой неспешно шествующих мимо обезьян. А через минуту другую они уже вновь занялись своим делом: детеныши резвились в кустах, самки, усевшись группами, начали выбирать друг у друга блох.

Не помню, сколько времени прошло, прежде чем я тоже оказался обращенным. Помню только, что вдруг увидел в двух метрах от себя серебристую спину вожака. Он сидел на выступе скалы и смотрел вниз — туда, где гора плавно переходила в равнину и где в этот момент стайка ребятишек начала набирать кувшинами воду из ручья. Шесть девочек примерно в возрасте от шести до четырнадцати лет и мальчик лет шести делали то, что обязаны делать ежедневно, помогая родителям по хозяйству. Тут вожак устало оглянулся, и, прежде чем я успел отвести взгляд, как нас учили егеря, наши глаза на долю секунды встретились, и я замер, силясь издать что-то вроде хрюканья и соображая, как в такой ситуации можно исчезнуть быстро и незаметно. Однако в те же мгновенья я понял, что меньше всего хочу этого и что стою как вкопанный вовсе не из страха, но из любви — из любви к этому чуду природы, к этому покою во плоти. В ту же минуту дети, должно быть, попрощались с жителями маленькой хижины, как всегда это делали, покидая руго, и тронулись вверх по тропе к склонам Бизоке, где их уже ждали — с дубинками, мачете и мотком веревки. А я продолжал неподвижно стоять, очарованный присутствием этого Будды, этого человека гор, и больше не верил, что идея спустить нас с деревьев, к которой пришла эволюция, была правильной. Куда как лучше было бы, если б мы остались теми, кем мы были, вновь обретя такое же спокойствие, такую же невозмутимость, такую же способность раствориться во времени… И не жили бы в страхе — том страхе, который, несомненно, почувствовали дети, когда дорогу им преградили мужчины с неизменной улыбкой на лицах, очень нехорошей улыбкой, ибо она скрывала истинные намерения, успокаивая детей и прогоняя из их сердечек страх.

Лицемерие, обман, морок — вот что мы получили, как только избавились от шкуры и грубых черт лица. У нашей утонченной мимики была только одна цель: скрывать наши истинные намерения. Лицо, с которым мы с тех пор смотрели на мир, смотрело и на нас самих, оно было нам враждебно, ибо истолковать его выражение мы не могли. Вожак же горилл, поднявшийся во весь рост на крохотном выступе скалы, знал, что оно выражало: он сам был этим лицом, он сам был тем, что он видел. Он не был отделен от творения всего сущего, как были отделены убийцы; как были отделены дети; как отделен каждый из нас, обреченный на одиночество.

Пришло время возвращаться, наши полчаса истекли, и, пока мы спускались вниз, люди, преградившие детям дорогу наверх, убили их — шесть девочек и мальчика. В те минуты, когда меня переполняло воодушевление от встречи с мудрецами гор, мужчины сделали с девочками то, что мужчины всегда делали с девочками. И когда по прошествии двух-трех дней по городу распространилась весть о том, в каком виде солдаты в голубых касках нашли детей — с глубокими ранами на голове, с багровыми следами удушения вокруг шеи, — то я был потрясен не только жестокостью, с которой негодяи сделали свое черное дело. Меня ошеломило сообщение, что возле тел детей убийцы оставили перчатку — такую же, какие носили мятежники. И как только это стало известно, разговоры об убиенных прекратились. Вопрос теперь стоял ребром. Кто совершил злодеяние? «Тараканы» или все же ополченцы, которые хотели, чтобы подозрение пало на «тараканов», и пожертвовали шестью собственными детьми, желая отомстить за их гибель убийством шестидесяти ибьитсо.

Преступление скрылось за маской обмана, о котором никто не мог сказать, был ли он совершен на самом деле, и тогда можно было бы примириться с человеческой жестокостью, но никак не с игрой, что велась вокруг изнасилованных, задушенных детей. И я вспомнил о разговоре, состоявшемся у нас с Мисландом за несколько месяцев до этого злодеяния — в марте девяносто третьего, в тот день, когда Международная федерация по правам человека опубликовала свой доклад. Уже тогда всем нам было ясно, какая велась игра. Уже тогда мы понимали, что массовые убийства в Кибилире и Бугесере не были стихийными актами насилия, но были организованы сверху.

История этой страны пронизана ложью, сказал Мисланд и посмеялся над экспертами, требовавшими от президента принятия мер против «эскадронов смерти». Человек, от которого они этого требуют, сам командует этими «эскадронами» — разумеется, скрытно, объяснил он. Умникам из федерации полагалось бы знать, что в этой стране никогда не было ничего похожего на правду. Каждый рассказывает историю, которая устраивает его в данный момент, в результате они и сами верят в свои сказки. Откуда взялись и те и другие? Что послужило тому причиной? Из-за чего они режут друг другу глотки? Почему была убита Дайан Фосси? Является ли колдуньей старая карга в президентском дворце? Возделывает ли сыночек генерал-майора коноплю? Продает ли марихуану французам? Какие слухи только не ходят — хранить их в памяти невозможно. Плевать! Люди тут столько раз перекраивали свою историю, что уже сами не знают, какого они рода или племени. А все эти случаи массового убийства служат лишь для того, чтобы появилось хоть что-то более или менее правдивое. Есть только один более очевидный факт, чем еще не остывший труп, — это сто трупов. Им как воздух нужны неопровержимые факты — вот причина их неодолимого желания убивать и убивать. Не вздумайте ссылаться на племенное сознание, напряженные отношения между этническими группами, нехватку земли и тому подобное — все это чепуха! Европейская пресса кипит от возмущения, потому что не видит для случаев массовых убийств уважительной причины. А нужно ли ее искать? Положим, она найдена. Разве это улучшило бы общее положение вещей? Учинили резню, что ж, коли нельзя было без нее обойтись… Только будьте любезны представить нам какое-то объяснение. На изгнание людей с обжитых земель и изнасилования на Балканах они склонны смотреть сквозь пальцы, в конце концов за этим стоит идея — великосербский национализм. Этнические чистки и прочие преступления — все это гадко, все это ужасно, однако существует некая цель, и, хотя люди гибнут по преступной причине, гибнут они все же не напрасно, ведь смертью своей они невольно возвышают идею. А главное, умирают они от выстрелов в затылок. Вот так рассуждают высоколобые писаки, сидя в своих теплых и уютных кабинетах. Бугесерские убийцы в их глазах — дикие звери, потому как пользуются мачете. Разве Карла Великого называли варваром из-за того, что своих врагов он убивал топором и копьем?