Антон Ботев - Кот Шрёдингера

• Название: Кот Шрёдингера
• Автор: Антон Ботев
• Жанр: Разная фантастика
• Год: 2013

---

Стартовый толчок нашей науки — умственный поиск высшей истины, которую, как ни странно, не может дать интеллект: ищущий вынужден погрузиться глубже, минуя волны эмоций периодического сознания. Такое погружение сопряжено с трудностями, потому что он не знает, как и где погружаться. Он в полном замешательстве относительно того, что делать, пока неожиданно не натыкается на то, что открывает новую перспективу. Такой умственный тупик, сопровождаемый упорным, неутомимым и искренним поиском, является самым необходимым фактором, обусловливающим постижение квантовой механики.

Этот поиск, который и есть умственная предпосылка квантовой механики, открывает новый путь в жизни ученого. Поиск сопровождается интенсивным чувством беспокойства, или, скорее, наоборот, это чувство беспокойства истолковывается умом как поиск. Так или иначе, все существо начинающего ученого сосредоточено на поисках чего-то такого, на что можно спокойно положиться. Ищущий разум взволнован до предела из-за своих беспощадных усилий, и когда это беспокойство достигает кульминации, он рушится или взрывается, и вся структура сознания принимает совершенно иной вид. Вот оно — постижение квантовой механики! Вопрос, поиск, созревание и взрыв! — таким образом развивается это переживание.

С точки зрения прагматики поиск часто принимает форму медитации, в которой умственного элемента меньше, чем самой сосредоточенности. Практикующий медитацию привязывает к чему-нибудь свои руки и ноги, как указано в известном руководстве Фрэнсиса Мэги «Как сидеть и размышлять». Такую же позу непроизвольно принимал Мерфи в одноименном труде Беккета — он привязывал себя к креслу. Такое положение, по единогласному мнению адептов квантовой механики, считается самым удобным; ищущий сосредоточивает всю свою умственную энергию на попытке выбраться из того умственного тупика, в который он попал. Поскольку разум оказался неспособным достичь этой цели, ищущий должен призвать на помощь другую силу, если он в состоянии ее найти, конечно. Разуму известно, как попасть в этот тупик, но он совершенно не способен вывести человека оттуда.

Сначала ищущий не видит никакого выхода, но правдой или неправдой он все-таки должен найти какое-то средство. Он достиг конца пути, и перед ним зияет темная пропасть. Нет света, который мог бы указать ему, как пересечь ее, а пути назад он тоже не знает. Он просто вынужден идти вперед. Единственное, что он может сделать сейчас — это просто прыгнуть, рискуя потерять жизнь. Может быть, это означает верную смерть, но и жить он тоже больше не в силах. Он в отчаянии. Однако что-то его все еще удерживает: он не может всецело отдаться неизвестному.

Когда он достигает этой стадии, всякое абстрактное мышление прекращается, так как мыслитель и мысль больше уже не противопоставляются друг другу. Все его существо представляет собой саму мысль. Лучше даже сказать, что все его существо представляет собой отсутствие всякой мысли. Дальше мы уже не можем описать это состояние на языке логики или психологии. Здесь начинается новый мир личного переживания, который может быть назван «скачком» или «прыжком в пропасть». Период созревания пришел к концу.

Эдик, главное понять, что этот период созревания, начинающийся с метафизического поиска и заканчивающийся должным постижением квантовой механики, не представляет собой пассивного спокойствия, а является периодом интенсивного напряжения, когда все сознание сосредоточивается в одной точке. Пока все сознание не достигает этой точки, оно продолжает упорную борьбу с вторгающимися идеями. Сознание может не сознавать:) этой борьбы, но упорный поиск, или постоянное всматривание в бездонную тьму, как раз свидетельствует о ней. Сосредоточение ума в одной точке достигается тогда, когда внутренний механизм созревает для конечной катастрофы. Она происходит (если посмотреть на нее поверхностно) случайно, то есть при ударе по барабанным перепонкам, когда произносят какие-нибудь слова или когда происходит какое-нибудь неожиданное событие, другими словами — когда происходит какое-либо восприятие.

На сем я заканчиваю свое второе письмо, посвященное интеллектуальной подготовке молодого квантового механика. Надеюсь, оно развлекло моего молодого ученика. Тут есть о чем поразмыслить! В третьем, и последнем письме я расскажу тебе о роли учителя в подготовке ученика и о ждущем тебя, даст Бог, интеллектуальном взрыве. Я чувствую, что ты уже почти готов. После этого ситуация с герром Э. должна разрешиться: или мы его находим, или понимаем, что делать дальше (и тут я очень рассчитываю на тебя, мой мальчик), или я открываю D.M.P. Помни, что судьба человечества всецело в твоих руках. Думаю, нет нужды напоминать тебе о необходимости строжайшей конфиденциальности!

Урок этот опять пошел мне впрок; контуры понимания квантовой механики, а также истинных причин желания де Селби найти Эйнштейна, замаячили передо мной, но вдали, вдали. Это было как обещание счастья. Для окончательного просветления я решился удалиться в леса в поисках ответа на вопрос, правда, пока, подобно физику Дэвиссону, я еще не знал даже самого вопроса. В любом случае он никоим образом не должен быть связанным с Ильмой, это очевидно. Чтобы миновать волны эмоций периодического сознания. Что касается того, куда идти, это я уже придумал, это придумалось само собой. В моем номере ждал меня Илья, и прибиралась на заднем плане Нина. В другое время я бы с удовольствием уделил ей внимание, например, шлепнул по попе, а она бы радостно взвизгнула, но сейчас было не до того: я стал расспрашивать у Ильи, где его брат нашел второй ботинок, и где он живет сейчас (брат, а не ботинок). Илья охотно объяснил, что брат его живет отшельником в горах Пётсёвара, это недалеко. Нужно доехать до Харлу, движение по трассе оживленное, ходят автобусы, грузовики и легковые автомобили, а потом километра три шлепать по грязи (тут как раз оказались кстати резиновые сапоги), и за сараем выйти на тропу, ведущую вверх, все вверх и вверх. Сначала Илья рисовал план на бумажке, потом, вслух поражаясь моей тупости, отправился домой за крупномасштабной картой. В течение всего нашего разговора (я к тому времени сносно говорил по-карельски, но теперь, увы, забыл этот прекрасный язык) Нина перестала мыть пол, подошла и стала слушать, трогая то правой рукой левую руку, то левой рукой правую руку, не зная, куда их деть. Стоило Илье уйти, как она с подозрением спросила, значит ли это все, что я скоро ухожу. Значит, сказал я. И… надолго? спросила она. Вероятно, надолго, сказал я. А… сказала она и замолчала. И стала снова мыть пол, но как-то медленно и печально, отчаянно вздыхая. Я собирал вещи в рюкзак и чувствовал неловкость, но говорил себе, что мне же нужно сосредоточиться на поиске ответа на незаданный вопрос| но, впрочем, чем громче говорил мой внутренний голос, тем более неловко мне было. Наконец я сказал: давай, что ли, чаю попьем, и она с готовностью села напротив, уставив мне в лицо вырез с большой грудью, и стала разливать чай. Мы пили чай, и мне нечего было сказать ей. Я спросил: ты расстраиваешься? Конечно, нет, сказала Нина, а руки ее дрожали. Не расстраивайся, сказал я. Я не расстраиваюсь, сказала Нина. Ты один хочешь идти? Я уткнулся в кружку. В чем преимущество большой кружки? Вот, например, ты научился управляться с голосом, ты научился управляться с мелкой моторикой, но лицо все равно тебя выдает; мышцы лица — самые большие предатели. Если лицо не очень маленькое относительно кружки — тогда то нос вылезает, то глаза, то уши, то скулы. Особенно глаза. В этом преимущество большой кружки или маленькой головы. Один пойду, да, сказал я в кружку. Что, не расслышала Нина. Один! Что-что? Один пойду! А. Ну вот. я не расстраиваюсь. Давай пить чай. И я убрал кружку от лица, чтобы пить чай, и я увидел, что Нина и сама говорит в кружку. И она хлюпала чаем, и руки ее, повторяюсь, дрожали, и даже когда чай по всем приметам должен был закончиться, и пришел Илья, передал мне топографическую карту и ушел, она все равно умудрялась им потихоньку хлюпать. Потом слабо встала, и, поминутно падая, принялась мыть пол, печально раскачивая большими сиськами. Я знал, что она жила рядом с гостиницей, пять минут. Полчаса на сборы, сказал я как будто в кружку. Иду обедать в «Лас-Вегас», выхожу оттуда и никого не жду.

В «Лас-Вегасе» я один последний раз увидел Ильму, сначала меня привычно пронзила боль от ее недоступности, но потом я решил, что самодисциплина важнее всего, и мне действительно стало легче. Ильма была обеспокоена; я впервые видел, как она проявляла какие-то чувства, впрочем, внешне слабые. Не видел ли я Рамзанчика, спросила она. Какого еще Рамзанчика, подумал я про себя с каким-то даже новым раздражением. Час от часу не легче. Конечно, я не видел никакого Рамзанчика. Нина явилась очень быстро, через пятнадцать минут, я пригласил ее сесть рядом, приобнял и как будто случайно кинул взгляд на Ильму; она, впрочем, не обращала на нас особого внимания (по крайней мере, внешне) (да и с чего бы) и скоро ушла; никогда не скажешь, что у нее внутри, так она бесстрастна.