Игорь Гамаюнов - Именем закона. Сборник № 2

• Название: Именем закона. Сборник № 2
• Автор: Игорь Гамаюнов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Детектив
• Год: 1992
• ISBN: 5-265-02666-5

Во втором сборнике «Современный детектив» опубликованы повести современных советских авторов, рассказывающие о борьбе правоохранительных органов с уголовной преступностью, частном расследовании преступления и о той, далеко не простой ситуации, которая сложилась сегодня в системе правосудия и милиции.

---

Эксперт ждет, пока санитары установят их на тележку, а я тем временем замечаю, как занавески на нескольких окнах вагона раздвигаются. За стеклами видны размытые белые пятна — лица пассажиров. Наконец тележка отъезжает, и я повторяю свой вопрос. В ответ эксперт демонстрирует свои способности по части дипломатии.

— В данном случае утверждать это я бы не стал, но и полностью исключить такую возможность было бы ошибкой.

Мне приходится менять тактику:

— По показаниям свидетелей, смерть наступила от падения с верхней полки в двадцать три часа. Из ваших же слов получается, что на час раньше.

— Хотите сказать, что с полки в одиннадцать часов упал уже труп? Едва ли такое возможно.

— Почему? Это очень важно.

— Дело в том, что под труп натекло много крови. Такое количество могло излиться только сразу после падения, а смерть наступила в десять. Повторяю, в десять, а не в одиннадцать. Ошибка в шестьдесят минут исключена. Если он и упал, как утверждают ваши свидетели, то только в двадцать два часа.

— Как быстро наступила смерть?

— Мгновенно, — не задумываясь, отвечает эксперт.

— А кровь на вещах?

Я понимаю, что сморозил глупость и что Геннадий Борисович не замедлит этим воспользоваться.

— А это, извините, уже в вашей компетенции, — ехидно щурится он. — По-моему, ясно, что человек, получивший смертельную рану, за которой последовала мгновенная смерть, не может копаться в собственном чемодане. Или у вас другое мнение?

Я признаю свое полное поражение.

— На сегодня, к сожалению, все. — Он разводит руками. — Добавить мне нечего. Остальное завтра — после вскрытия.

Последние его слова перекрывает дребезжащий удар гонга, за которым следует объявление об отправлении поезда. Пассажиров просят занять свои места. «Будьте внимательны и осторожны», — советует диктор. «Постараюсь», — мысленно отвечаю ему я.

— Ну, с богом, — говорит Волобуев и пожимает мне руку.

Я хочу напомнить о звонке домой, но он уже подталкивает, обещает, что будет поддерживать связь по поездному радио.

Состав плавно трогается.

Вместе с сержантом из дорожного отдела милиции мы прыгаем на подножку пятого вагона.

Двадцать три часа пятьдесят минут

Гаврилыч — проводник пятого вагона — сидит напротив меня и разливает свежезаваренный чай. Темно-янтарная жидкость заполняет тонкостенные стаканы, ее верхняя кромка покачивается в такт движению поезда, превращается поочередно то в правильную окружность, то в эллипс: окружность — эллипс, окружность — эллипс…

Мы молчим уже несколько минут. Мне необходимо собраться с мыслями и привести в систему противоречивые данные, которые успел собрать за время стоянки.

Итак, первое: смерть Виталия Рубина наступила не позже двадцати двух часов. Это установлено.

Второе: труп обнаружен в двадцать три часа, то есть спустя час после смерти Рубина. Обнаружили его двое с разницей, по их словам, в пределах минуты. Возможно, часы Янкунса отстают? На целый час? Но даже если это действительно так, часы Жохова не могут отставать тоже ровно на один час. Да и сообщение о случившемся поступило в милицию сразу после одиннадцати.

Третье: смерть наступила мгновенно. Однако на вещах Рубина, на подушке, простыне и наволочке — следы крови.

Четвертое обстоятельство: и Жохов, и Янкунс, обнаружившие труп, утверждают, что непосредственно перед этим слышали шум. Эта версия не выдерживает критики: кровь на полу под трупом свидетельствует, что покойник лежал там с двадцати двух часов.

Но если Рубин не падал с полки в двадцать три часа, то какой шум могли слышать Янкунс и Жохов?

Если Станислав Иванович ослышался — зачем тогда он заходил в восьмое купе? В то же время, если Янкунс в самом деле спал, то почему он не проснулся в десять, почему не дал знать о случившемся несчастье?

И главное: кто рылся в чемодане и постели погибшего? Что там искали? Из протокола осмотра видно, что ничего особенного, заслуживающего внимания среди вещей покойного нет. Может, потому и нет, что кто-то успел взять?

Как всегда, любое дело начинается с вопросов. Они кажутся сложными, неразрешимыми. Правда, в конечном счете ответы, как правило, найти удается, но в том-то и особенность, что гарантий нет никогда, каждый раз начинаешь с ноля: ждет ли тебя удача или ты потерпишь сокрушительное фиаско — этого не знает никто, в том числе и ты сам…

Проводник достает горсть пакетиков с сахаром. Я вскрываю один из них, опускаю в стакан два белоснежных кирпичика и жду, когда они растворятся и осядут на дно, — пить чай, не размешивая сахара, научил меня один знакомый медик: никакого вреда и полная иллюзия, что ни в чем себе не отказываешь.

— Гаврилыч, — спрашиваю я, отхлебывая обжигающую пахучую жидкость, — а правду говорят, что вы в заварку соду добавляете? Для цвета.

— Ежели кто экономит, так и добавляет, — философски отвечает Гаврилыч, — особенно в общем вагоне. — И уточняет: — Не сомневайтесь, я вам хороший заварил — «Бодрость» называется. В Москве для себя покупаю.

— Ну, спасибо. А что так мало пассажиров в вагоне?

— Так ведь южное направление. Да и октябрь уже на излете, — охотно объясняет он. — Это летом вся страна на колесах. Студенты, школьники, детишки с родителями. Солидная публика — та в сентябре отзагоралась, ну, может, октябрь чуть зацепила. А теперь вот почти порожняком гоняем — последних с курортов развозим. Так, середняк в основном, неудачники. Большому начальству поздно, а крестьянству рановато вроде, те зимой в основном.

Любопытные наблюдения, но пора переходить к делу.

— А что, все ваши пассажиры сели на одной станции?

— Да, как сели вместе, так и едут: от конечной до конечной. Если интересуетесь, билетики могу показать.

Он вытаскивает из ящика раскладную парусиновую сумку с множеством маленьких карманчиков и отдает ее мне. Я поочередно рассматриваю прямоугольники билетов, потом возвращаю в сумку. Все сходится.

— Постарайтесь вспомнить, что происходило в вагоне с девяти до одиннадцати часов.

Общительный и контактный Гаврилыч как-то сразу скучнеет, теряет интерес к разговору:

— А ничего особенного не происходило. Кто чай пил, кто спал, кто что…

— Так и запишем в протокол? — спрашиваю я.

— Протокол, протокол, — бурчит он, — чуть чего — сразу протокол. Я и так расскажу, скрывать мне нечего… Видно, скучно им было, пассажирам-то. Так они карты затеяли. Сели играть. Не положено, конечно. Азартные игры. Я им замечание сделал раз-другой, а им как с гуся вода.

— Ну вот, а говорите, ничего. Кто же играл в карты?

— Да все и играли.

— А где?

— В восьмом купе. До девяти резались. Ну да, до девяти, а потом разошлись.

— Виталий Рубин тоже играл?

— Это который того?.. — Проводник хмыкает: — А как же. Без него не обошлось. И парень этот, как его? Эрих, сосед, тоже, значит, там был. И грузин из четвертого, и муж дамочки из седьмого — фамилии, извините, не знаю — лысый такой.

— Жохов?

— Во-во, Жохов. Они вместе с Эрихом и пассажиром из пятого купе после карт в ресторан пошли ужинать.

— А остальные?

— Остальные по местам своим разошлись, куда ж тут еще денешься. У нас ведь не погуляешь, тесно.

— И когда эти трое вернулись из ресторана?

— Поздненько. — Гаврилыч пожевал губами, вспоминая. — Около одиннадцати. Как раз перед тем, как бедолагу этого, Рубина, значит, обнаружили.

— Давайте посчитаем, кто оставался в вагоне с девяти до одиннадцати, — предлагаю я и начинаю перечислять: — Рубин Виталий — раз, Тенгиз из четвертого купе — два. Кто еще?

— Жена этого лысого, — подсказывает Гаврилыч.

— Жохова — три. Еще?

— Ну и Родион. Вообще-то билет у него в седьмое купе был, с Жоховыми то есть, но он с самого начала попросил меня перевести его в свободное: неудобно, мол, с супругами, зачем мешать. А мне что — жалко? Если есть свободные места, я не против, пожалуйста. Открыл ему второе купе, постель выдал, там он и лег.

— Давайте-ка еще разок, что-то я совсем запутался. Значит, во втором купе едет Родион. В четвертом Тенгиз. В пятом кто?

— Не знаю, как его кличут. Тихий такой. Он в ресторан вместе с лысым и Эрихом ушел. В девять.

— Так, дальше. В седьмом — муж и жена Жоховы, — продолжаю я. — В восьмом — Эрих и Рубин. Правильно?

— Правильно. Больше никого. Посторонних в вагоне с самого отправления не было, только свои.

Я допиваю остатки чая и прошу проводника позвать ко мне Эриха Янкунса.

После разговора с Гаврилычем я окончательно убедился, что этот человек говорил мне неправду. Во всяком случае, не всю правду…

Ноль часов семь минут

В дверном проеме появляется Эрих.

Некоторое время мы молча смотрим друг на друга. Проносящаяся за окном цепочка огней отбрасывает на его фигуру резкие блики света, и, будь у меня фантазия побогаче, я назвал бы эту немую сцену зловещей… Его лицо трудно назвать красивым: узкий лоб, прямой крупный нос, капризно сжатые губы. Ему не больше тридцати — тридцати трех. Чисто выбрит, аккуратно подстрижен. Я не большой физиономист, но о таких людях почти безошибочно можно сказать, что они скрытны, самолюбивы, обидчивы и легко ранимы.