Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

• Название: Одиссей Полихроніадесъ
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: ТИПОГРАФІЯ В. М. САБЛИНА. Петровка, д. Обидиной. Телефонъ 131-34.
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

---

Кончивъ рѣчь, консулъ вѣжливо поклонился намъ и вернулся въ свои внутренніе покои.

На улицѣ отецъ пріостановился и сказалъ мнѣ:

— Этотъ старикъ, слушай, рѣдкое сокровище! Вотъ ядовитый старичокъ какой. Онъ прежде былъ лучше, съ годами сталъ хуже. Ничего, ничего!.. Терпѣніе!

Отъ Корбетъ де-Леси мы пошли къ м-сье Бреше, французскому консулу.

У него квартира была тоже недурна; но я не замѣтилъ у него тѣхъ рѣдкостей, древнихъ сосудовъ, монетъ, разнородныхъ ковровъ и ковриковъ, какъ у англичанина. Кавассы его были горды, суровы и одни изъ всѣхъ консульскихъ кавассовъ одѣты не по-албански, въ фустанеллы и разноцвѣтныя куртки, а въ низамское турецкое платье, въ панталоны и черные сюртуки, съ кривыми саблями сбоку. Въ городѣ говорили, что это ввела мадамъ Бреше отъ скупости; низамское платье проще и дешевле. Другіе говорили, что на это есть иная причина. Разсказывали, будто бы г-жа Бреше выражается такъ: «Je déteste l’habit Albanais; c’est trop Grec. Я ненавижу грековъ. Вездѣ простой народъ золъ, но злѣе парижскаго работника и простого грека ничего нѣтъ на свѣтѣ! стоитъ только послушать, какъ ссорятся и какимъ голосомъ люди кричатъ въ Пиреѣ, чтобы понять это».

Насъ провели въ холодную большую пріемную, въ которой не было ни печки, ни жаровни, и заставили ждать насъ однихъ, по крайней мѣрѣ, цѣлый часъ.

Все было тихо въ домѣ. Мы прислушивались. Консул не показывался.

Гордые кавассы не подали отцу даже табаку и бумажки, чтобы скрутить сигары, какъ дѣлаютъ всегда слуги гостепріимныхъ домовъ, чтобы гость не скучалъ, ожидая хозяина.

Видя это обращеніе, отецъ и свой табакъ не смѣлъ достать изъ кармана. Онъ сидѣлъ повѣсивъ голову и грустилъ. Долго тишина не нарушалась ничѣмъ; только разъ мы услыхали издали громкій женскій голосъ, который довольно сердито кричалъ: «Alfred». Мужской голосъ изъ другой комнаты отвѣтилъ на это: «Tout-à-l’heure, Mathilde!»

И потомъ опять все умолкло. Наконецъ дверь растворилась, и вошелъ г. Бреше гордой поступью и съ необычайною строгостью во взорѣ.

Мы стремительно вскочили съ дивана. Г. Бреше былъ худъ и довольно высокъ; онъ казался еще не старъ; волосы и борода его были еще не сѣды; но все лицо было въ мелкихъ морщинкахъ и, какъ мнѣ и тогда уже показалось, онъ втягивалъ себѣ внутрь животъ насильно, чтобы выставлять больше грудь впередъ и казаться гордѣе.

Онъ не сѣлъ, а сталъ у стола, оперся на него одною рукой и спросилъ у отца по-гречески, но очень неправильно и непріятно:

— У васъ есть дѣло? Что́ вамъ нужно?

— Дѣла у меня есть, это правда, г. консулъ, — отвѣчалъ отецъ почтительно. — Но на этотъ разъ я осмѣлился притти къ вашему сіятельству лишь для того, чтобы рекомендовать себя представителю одной изъ трехъ великихъ державъ, создавшихъ нашу свободную Грецію. Я загорскій уроженецъ и эллинскій подданный, а это мой единственный сынъ.

Г. Бреше молча кивнулъ головой. Онъ наводилъ на меня ужасъ. «Французы никого и ничего не боятся», говорили яніоты. «Они дѣлаютъ вездѣ что́ хотятъ. А м-сье Бреше не только вспыльчивъ; онъ жестокъ и бьетъ людей крѣпко, не разбирая ни вѣры, ни званія, ни возраста».

— Eh bien? — сказалъ г. Бреше. — Ваши дѣла? Ваши тяжбы? Говорите. Быть можетъ, васъ турки оскорбили или ограбили? Скажите смѣло. Я выучу ихъ обращаться получше съ людьми. Русскіе учили ихъ, но мало. Теперь возьмемся мы. Говорите! у меня мало времени (онъ взглянулъ на часы).

Изъ другой комнаты опятъ раздалось восклицаніе: «Alfred! Dois-je encore attendre?» И консулъ отвѣчалъ опять: «Tout-à-l’heure!»

— Я могу зайти въ другое время, — поспѣшилъ сказать отецъ. — Извините, что я осмѣлился обезпокоить васъ.

— Нѣтъ, это ничего, — отвѣчалъ г. Бреше все такъ же сурово. — Говорите, если у васъ есть дѣло, не терпящее отсрочки. Консульство императора французовъ открыто всегда для тѣхъ, кто нуждается въ поддержкѣ. Тотчасъ же по пріѣздѣ моемъ сюда, при первомъ посѣщеніи, которое мнѣ сдѣлали здѣшніе христіанскіе старшины, я сказалъ имъ: «Здѣсь вашъ паша! Здѣсь вашъ конакъ! Идите сюда смѣло и будьте увѣрены, что вамъ будетъ всѣмъ хорошо. Франція никогда не будетъ потворствовать неразумію преждевременныхъ греческихъ стремленій. Турки, при всей ихъ необразованности, имѣютъ больше государственнаго смысла, чѣмъ вы, и свобода была бы гибельна для васъ самихъ. Но ваши личныя, ваши гражданскія права, ваша жизнь и собственность обезпечены отнынѣ!.. съ той минуты, какъ я здѣсь, говорю вамъ, нѣтъ болѣе конака! я низвергъ уже трехъ пашей въ разныхъ мѣстахъ и выгналъ изъ ихъ епархій двухъ греческихъ архіереевъ, которые дѣлали свои поповскія глупости. Въ этомъ домѣ теперь, повторяю я, вашъ конакъ! Entendez vous!? — грозно прибавилъ онъ, возвышая голосъ и стуча по столу рукой.

Отецъ мой въ отвѣтъ на это поклонился и отвѣчалъ:

— Кому же неизвѣстно, г. консулъ, что Франція теперь преобладающее государство въ Европѣ?

— Теперь? — повторилъ г. Бреше съ презрительнымъ выраженіемъ въ лицѣ. — Теперь? Франція была такой и прежде, государь мой, и будетъ вѣчно! Франція была всегда во главѣ человѣчества. Она предназначена распространять всегда и вездѣ свободу и равенство, противодѣйствовать всѣмъ вреднымъ и варварскимъ началамъ, откуда бы они ни исходили…

— Alfred! Je pars! — произнесъ въ дверяхъ женскій голосъ, и вслѣдъ за этимъ черезъ комнату прошла поспѣшно сама г-жа Бреше. Она была очень нарядно одѣта. Шелковое платье ея было такое широкое и длинное, какого я никогда до тѣхъ поръ не видывалъ… Развѣ только на царскихъ портретахъ. Серьги у нея были длинныя, самой нѣжной работы; на плечахъ дорогой мѣховой воротникъ; а шляпка просто игрушка!

Зато лицомъ она была очень некрасива: худа, блѣдна; носъ слишкомъ длиненъ. Проходя, она едва-едва отвѣтила на нашъ почтительный поклонъ и сказала мужу что-то вполголоса по-французски. Я тогда еще говорить по-французски не могъ; но понималъ уже немного, когда предметъ разговора былъ не очень трудный.

Вслушиваясь въ то, что́ сказала француженка мужу, я запомнилъ два слова: «se morfronde» и «ces individus». Потомъ, разспрашивая, я узналъ, что первое значитъ что-то въ родѣ «возиться», «связываться», а второе «эти недѣлимые, эти люди», но съ оттѣнкомъ пренебреженія.

Итакъ, г-жа Бреше, мало заботясь о томъ, что мы могли бы и хорошо знать по-французски, такъ невѣжливо и дерзко выражалась о насъ въ нашемъ присутствіи. И эти люди, эти чиновники императора, эти защитники просвѣщенія и свободы хотѣли пріобрѣсти популярность у насъ на Востокѣ. Чѣмъ же? Хвастовствомъ, дерзостью, оскорбленіями и… католическою проповѣдью, прозелитизмомъ вѣры, которую (какъ будто мы не знаемъ этого!..) они у себя въ государствѣ всячески потрясли и стѣснили.

Не правда ли, какъ умно?

Г. Бреше тогда взялъ со стола свою шляпу и перчатки и сказалъ отцу:

— Если нѣтъ спѣшнаго дѣла, то извините меня. Зайдите въ другой разъ: я сдѣлаю вамъ нѣсколько вопросовъ, касающихся вашей родины.

Съ этими словами онъ вышелъ въ большую залу и вмѣстѣ съ женой и двумя кавассами важно спустился съ лѣстницы.

Осторожно, издали, спускались за ними и мы.

Поворотя изъ воротъ на улицу, мы увидали, что г. Бреше подалъ руку своей женѣ, и лицо его здѣсь на улицѣ, при видѣ встрѣчнаго народа, сдѣлалось уже не суровымъ, какъ дома, а вполнѣ свирѣпымъ. Кавассы махали бичами во всѣ стороны. Народъ разступался.

Не прошли мы и десяти шаговъ, какъ уже пришлось намъ быть свидѣтелями одной сцены, въ которой г. Бреше показалъ, какъ Франція защищаетъ вездѣ равенство и свободу.

Молодой деревенскій мальчикъ, куцо-влахъ, почти дитя, неопытный, повидимому, и совсѣмъ невинный, ѣхалъ на ослѣ своемъ, спустивъ ноги въ одну сторону съ сѣдла. Онъ, кажется, былъ утомленъ и дремалъ.

Консулу показалось, что онъ осмѣлился слишкомъ близко проѣхать по узкой улицѣ около шелковаго платья г-жи Бреше.

— Бей его! — закричалъ консулъ.

Кавассы тотчасъ же сорвали мальчика съ сѣдла и начали крѣпко бить его толстыми бичами своими по спинѣ и даже по головѣ, куда вздумалось. Несчастный молчалъ, пригибаясь. Мадамъ Бреше сперва посмѣялась этому, а потомъ сказала: «Assez!» И они пошли дальше.

Мнѣ до того было жалко бѣднаго мальчика (который былъ однихъ лѣтъ со мною), что я еще при консулѣ довольно громко закричалъ, всплеснувъ руками: «Боже мой! Что́ за грѣхъ! Что́ за жалость? За что́ это?»

Подошли, оглядываясь на удаляющагося француза, и другіе люди, и христіане, и турки, и евреи. Всѣ утѣшали мальчика, который сѣлъ на камнѣ и горько плакалъ. Его подняли опять на осла, старались шутками развеселить и говорили ему: «Айда! айда! дитя, добрый часъ тебѣ, паликаръ; не плачь, поѣзжай домой!»

Мы пошли дальше; отецъ задумчиво качалъ головой; а я съ изумленіемъ и ненавистью думалъ еще долго, долго о гордомъ и морщинистомъ лицѣ французскаго консула и о его нарядной, но злой и отвратительной мадамѣ.

VII.

Едва мы сдѣлали еще нѣсколько шаговъ по улицѣ, какъ вдругъ предъ нами предсталъ самъ Коэвино. Несмотря на всю необузданность и живость своего характера, докторъ по улицѣ ходилъ медленно и важно, въ pince-nez, въ новомъ цилиндрѣ, въ свѣжихъ перчаткахъ; серьезно, солидно, изрѣдка только и грозно сверкая бровями.