Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

• Название: Одиссей Полихроніадесъ
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: ТИПОГРАФІЯ В. М. САБЛИНА. Петровка, д. Обидиной. Телефонъ 131-34.
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

---

Консулы остановились, и Бреше, повелительно обратясь ко мнѣ, съ уничтожающимъ взглядомъ и строгимъ голосомъ сказалъ:

— Voyons de quoi s’agit-il?

Я сказалъ только, что отвелъ въ митрополію одну турчанку, которая желаетъ обратиться въ христіанство…

— Et ce coquin de Déspot-effendi que fait-il maintenant?

Я сказалъ:

— Je n’en sais rien, monsieur le consul. Меня не онъ прислалъ, я самъ пришелъ.

— Онъ, я думаю, ничего не дѣлаетъ! — продолжалъ monsieur Бреше. — Онъ любитъ только, какъ всѣ они, чтобъ ему говорили: «Севасміотате! Паніеротате! Qu’en dites-vous monsieur Ашенбрехеръ? Vous en savez quelque chose vous aussi? Пусть будетъ такъ, мы займемся этимъ дѣломъ…

И потомъ прибавилъ съ презрѣніемъ и гадкою усмѣшкой:

— Надо, однако, согласиться, что все это ужасно глупо. И я полагаю, что перспектива стать вѣчно невинною и ежедневно обладаемою гуріей въ раю Магомета гораздо забавнѣе, чѣмъ проводить время въ томъ блаженствѣ созерцательномъ, которое обѣщаетъ намъ христіанскій клиръ… Sont-ils bêtes ces gens-la avec leurs conversions… Если бы тутъ была еще любовь какая-нибудь, какъ часто бываетъ, я еще понимаю… Ne serait-elle pas la maitresse de ce petit jeune homme par hasard? Cele serait moins bête…

Я съ недоумѣніемъ и горестью слушалъ, какъ попиралъ этотъ отвратительный человѣкъ наши священныя чувства, стоялъ въ почтительномъ молчаніи и съ радостью замѣтилъ, что Бакѣевъ даже и не улыбнулся въ отвѣтъ на грязную и безстыдную рѣчь Бреше; что касается до Ашенбрехера, то онъ улыбнулся насильно, покраснѣлъ и смутился; онъ былъ папистанъ, и жена его славилась у насъ какъ набожная католичка, которой чувство, съ одной стороны, доходило до фанатизма и противу насъ, а съ другой — принуждало ее иногда искать молитвы и въ православномъ храмѣ.

Помолчавъ Ашенбрехеръ обратился ко мнѣ очень вѣжливо и даже искательно и началъ разспрашивать: изъ какого квартала Назли и все, что́ я о ней знаю.

Обо всемъ томъ, что́ я зналъ про нее, я сказалъ, но, не теряя головы, я продолжалъ умалчивать и о томъ, что́ я видѣлъ и слышалъ въ митрополіи, и объ участіи попа Ко́сты и отца Арсенія. Я не хотѣлъ никого запутывать и боялся испортить дѣло. Но Ашенбрехеръ былъ лукавъ и льстивъ. Онъ очень тонко (и все съ самою сладкою улыбкой склоняясь ко мнѣ) разспрашивалъ меня, и такъ и иначе стараясь проникнуть въ какую-нибудь тайну, которую онъ подозрѣвалъ во всемъ этомъ.

— Вы, значитъ, сами отвели ее въ митрополію?

— Самъ отвелъ.

— А какъ же вы съ турчанкой вмѣстѣ по улицѣ шли? Здѣсь сейчасъ на это обращаютъ всѣ вниманіе.

— Она была въ христіанской одеждѣ.

— А! она была въ христіанской одеждѣ! Хорошо. А гдѣ жъ она переодѣлась?

— Она дома такъ была уже одѣта.

Я начиналъ лгать и съ ужасомъ чувствовалъ, что краска приливаетъ мнѣ въ лицо.

— А! она была дома такъ одѣта? Вы ее, значитъ, прямо изъ дома взяли…

— Изъ дома прямо, господинъ консулъ… — продолжалъ я, какъ бы увлекаемый въ бездну этимъ жирнымъ и ласковымъ демономъ.

— Изъ Канлы-Чешме́? — сказалъ Ашенбрехеръ, особенно лукаво прищуривъ глаза (я понялъ: это предмѣстье имѣетъ очень дурную славу); но я рѣшился стоять на своемъ и сказалъ:

— Да! оттуда.

Консулы всѣ улыбнулись. Бреше сказалъ:

— Je vous disais du’il y a quelque chose!

Но Бакѣевъ спасъ меня, сказавъ имъ:

— Не будемъ больше мучить этого бѣднаго юношу; онъ сконфуженъ. Къ тому же я полагаю, что надо заняться этимъ дѣломъ поскорѣе, пока фанатизмъ мусульманъ не разгорѣлся… Это и пашѣ облегчитъ дѣло, если только онъ захочетъ быть справедливымъ.

Бреше сказалъ:

— Это правда! — И, тотчасъ же обратясь къ своему кавассу, послалъ за своимъ драгоманомъ, monsieur Кака́чіо, и вслѣдъ затѣмъ всѣ они трое ушли, оставивъ меня одного.

Я сказалъ себѣ: «слава Богу! все хорошо!» И пошелъ домой въ церковь св. Марины.

Но едва только я поравнялся съ домомъ одной турецкой школы, которая была не очень далеко отъ насъ при мечети, какъ вдругъ выбѣжала изъ нея толпа дѣтей и начала кричать мнѣ: «гяуръ! море́! гяуръ! бре́! гяуръ!» и осыпала меня камнями. Одинъ изъ нихъ попалъ мнѣ въ спину и крѣпко ушибъ; другой, поменьше, въ голову. Я не зналъ, куда мнѣ бѣжать: дѣти были со всѣхъ сторонъ и прыгали, и кричали, и дразнили меня. Сбоку раздался громкій смѣхъ. Я оглянулся. На углу стояли двое молодыхъ турокъ; младшій былъ сеисъ56, другой немного постарше, софта57, въ бѣлой чалмѣ. Обернувшись къ нимъ, я сказалъ по-турецки: «На что́ жъ такой стыдъ и срамъ… Что́ я сдѣлалъ?..» Едва я только вымолвилъ это, лицо молодого сеиса остервенилось, онъ оглянулся туда и сюда, кинулся на меня, повалилъ меня однимъ ударомъ и началъ бить ногами и руками такъ сильно, что я не въ силахъ былъ уже защищаться… Я началъ кричать… Но и дѣти подняли такой общій вопль, что, конечно, голоса моего разслышать было нельзя… Наконецъ, усладивъ свою злобу, сеисъ всталъ и ударивъ меня еще разъ ногою въ грудь, сказалъ: «собака!» и отошелъ. Софта не билъ меня; онъ стоялъ около, смотрѣлъ и смѣялся. Потомъ, когда сеисъ всталъ съ земли, на которой онъ такъ безжалостно попиралъ меня, софта помогъ мнѣ встать и, только давъ мнѣ одну пощечину, толкнулъ и сказалъ: гидъ! пезевенгъ!» (пошелъ! сводникъ!)

Я пошелъ домой, поправляя на себѣ одежду со слезами на глазахъ. Лицо мое было исцарапано, и бокъ очень сильно болѣлъ. Когда я пришелъ домой, онъ весь былъ красный, и послѣ того еще долго не могла сойти чернота отъ крѣпкаго ушиба.

VII.

Я шелъ домой, пылая мщеніемъ. Не боль одна, не воспоминаніе о страхѣ за жизнь мою, который я испыталъ, когда этотъ сильный конюхъ повалилъ меня на мостовую; нѣтъ, гордость моя, мое самолюбіе было глубоко оскорблено… Какъ! меня, который считалъ себя сыномъ архонтскимъ, меня любимаго и единственнаго сына загорскаго торговца, эмпора58, меня, котораго самъ господинъ Благовъ удостоивалъ брать благоухающею рукою своей за плечо и съ которымъ онъ дружески шутилъ въ Загорахъ… меня избилъ на улицѣ безграмотный варваръ, обрѣзанный турокъ, оборванный и вонючій конюхъ… Какъ защититься?.. Какъ отомстить ему? Какъ преувеличить даже мои страданія, чтобъ его наказали строго?.. Въ волненіи моемъ, въ смятеніи и гнѣвѣ я вдругъ забылъ обо всемъ, что́ могло меня утѣшить и ободрить… Я забылъ о томъ, что я потерпѣлъ побои и оскорбленія во имя Христа, заботясь о спасеніи души человѣческой; я забылъ и о русскомъ флагѣ, котораго тѣнь и меня хоть немного осѣняетъ, ибо хотя я самъ не что́ иное, какъ жалкій райя, но отецъ мой теперь драгоманъ русскій и уравненъ временно въ правахъ со счастливыми подданными того великаго православнаго Самодержца, котораго сіяющій портретъ грозно красуется въ черкесской одеждѣ на стѣнѣ нашего загорскаго жилища!.. Я обо всемъ этомъ забылъ и, думая лишь о боли въ груди и спинѣ, сокрушаясь только о стыдѣ моемъ и безсиліи, пришелъ домой къ отцу Арсенію и, сѣвъ въ кухнѣ у параманы, горько заплакалъ…

Когда добрая женщина эта съ участіемъ спросила, что́ со мной, я показалъ ей царапины на лицѣ моемъ, молча снялъ одежду и показалъ ей знаки на тѣлѣ и, закрывъ лицо руками, снова заплакалъ.

На политическія дѣла у насъ всѣ люди смышлены и всѣ понимаютъ ихъ съ быстротою молніи… Парамана тотчасъ же сказала:

— Раздѣнься, ложись скорѣе въ постель; задавятъ русскіе турокъ за это дѣло… Будь покоенъ… Только ты больше стони и жалуйся, а я сейчасъ пойду въ консульство.

И, накинувъ платокъ, тотчасъ ушла. Не прошло и получаса, какъ моя комната была полна людей. Отецъ Арсеній сидѣлъ около моего изголовья и твердилъ: «За Христа, святую вѣру ты понесъ это, за Христа»… И смѣялся, и веселился, и бороду свою знаменитую гладилъ. Маноли стоялъ, опершись на саблю, и, приподнимая усы, бранилъ турокъ и называлъ ихъ «необразованные звѣри». Парамана вздыхала, пригорюнившись у моихъ ногъ; скоро и докторъ Коэвино взошелъ, сверкая глазами и никому не кланяясь и ни на кого не глядя, весь преданный наукѣ и дружбѣ ко мнѣ, склонился надо мной заботливо и ощупалъ мой пульсъ.

Бостанджи-Оглу и тотъ пришелъ, и тотъ былъ внимателенъ и повторялъ: «Видите, видите! Не перерѣзать ли надо всю эту агарянскую сволочь?»

Сосѣди нѣкоторые пришли; даже дѣти чужія набѣжали въ отворенныя двери, потому что внучата отца Арсенія извѣстили ихъ о томъ, что турки «убили нашего Одиссея».

Наконецъ и самъ господинъ Бакѣевъ показался въ дверяхъ; всѣ встали и разступились передъ нимъ. Отецъ Арсеній спѣшилъ очистить ему мѣсто около меня; онъ первый поклонился доктору и спросилъ его, опасны ли побои для моего здоровья… Коэвино сказалъ, что они ничуть не опасны, но что если хотятъ дать дѣлу законный ходъ, то лучше послать за другимъ докторомъ, который состоитъ на турецкой службѣ, чтобъ онъ освидѣтельствовалъ меня скорѣе, пока всѣ знаки свѣжи…

Господинъ Бакѣевъ тотчасъ же послалъ за этимъ докторомъ, а самъ началъ разспрашивать меня о томъ, какъ было дѣло. Кто были эти турки, я не зналъ, но другіе по описанію моему сейчасъ догадались.