Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

• Название: Одиссей Полихроніадесъ
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: ТИПОГРАФІЯ В. М. САБЛИНА. Петровка, д. Обидиной. Телефонъ 131-34.
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

---

— У великой имперіи османовъ есть два великіе сосѣда: Австрія и Россія. Османлисы — народъ чисто государственный, народъ военный. Они сначала доказали глубину своего политическаго смысла. Есть преданіе, что султанъ Магометъ II, завоеватель, вскорѣ послѣ взятія имъ нашей древней столицы, стоялъ въ прекрасномъ кіоскѣ съ нѣкіимъ старымъ шейхомъ, и они вмѣстѣ любовались на магическое зрѣлище Босфора. «Государь! — воскликнулъ наконецъ въ умиленіи шейхъ, — государь, если бы столькіе народы, подвластные теперь твоему жезлу и твоей десницѣ, стали всѣ правовѣрными мусульманами!» Тогда Магометъ II взялъ его за руку, обратилъ лицомъ къ роскошному цвѣтнику, который былъ виденъ изъ кіоска, и сказалъ ему: «Развѣ не красивѣе и не величественнѣе видъ этого сада теперь, когда цвѣты и растенія въ немъ такъ разнородны? Пусть роза лучше всѣхъ цвѣтовъ, но цвѣтникъ былъ бы хуже, если бъ онъ состоялъ изъ однѣхъ только розъ». Такъ изрекъ этотъ страшный и мудрый завоеватель. Османлисы были политически правы, разсуждая такъ: «Оставимъ этихъ невѣрныхъ, этихъ несчастныхъ людей торговать и пахать землю; мы же будемъ воевать, будемъ править, будемъ брать подати!»

(Говоря это, Хаджи-Хамамджи дѣлалъ опять жесты руками. «Воевать» — грозный взмахъ рукой; «править» — довѣрительный взглядъ въ обѣ стороны и горизонтальное движеніе руки, рѣжущей голову; «будемъ брать подати» — хватая пальцами что-то въ воздухѣ, онъ значительно и не спѣша набивалъ себѣ карманы.)

Всѣ понемногу начинали смѣяться и прерывали рѣчь его хохотомъ.

— Il est ravissant! — воскликнулъ Ашенбрехеръ. — Продолжайте, продолжайте, итакъ Россія и Австрія…

Хаджи-Хамамджи продолжалъ:

— Я сказалъ Австрія и Россія, а не Россія и Австрія ибо Австрія ближе къ Турціи во многихъ отношеніяхъ: мѣстность, родъ населенія и многія другія дѣла… и другія дѣла.

Улыбки на этотъ разъ были сдержаннѣе.

— Чисто государственный военный характеръ османлисовъ имѣетъ, однако, свои худыя стороны. Эти свойства ихъ, не смягченныя ничѣмъ другимъ, слишкомъ ѣдки и остры. Они дѣйствуютъ на окружающую среду слишкомъ разъѣдающимъ образомъ. Подвластные имъ народы были слишкомъ угнетены. И мы всѣ должны быть благодарны Австріи и Россіи за тѣ войны и за тѣ дружескія ходатайства, которыми эти державы способствовали смягченію государственнаго ига османлисовъ. Но тутъ явилось неожиданное обстоятельство, имперіи османовъ стало грозить разрушеніе… Великіе сосѣди имѣютъ право позаботиться о наслѣдствѣ халифовъ; имѣютъ право спросить себя: что́ будетъ? Обѣ державы вынуждены бросить взглядъ на зеленые всходы, которые видны уже изъ-подъ расшатаннаго зданія. Я понимаю, что онѣ должны, можетъ быть, даже поддержать это зданіе, чтобы быстрое его разрушеніе не повредило ихъ собственному жилищу; но, поддерживая его, онѣ изъ собственныхъ выгодъ, какъ державы христіанскія и сосѣднія, должны не терять той свѣжей зелени, тѣхъ всходовъ, о которыхъ я говорилъ. Это наблюденіе не есть вражда, не есть интрига; это есть законная мѣра предосторожности.

Ашенбрехеръ просилъ заключенія.

— Заключеніе мое вотъ какое, — сказалъ Хаджи-Хамамджи, наливая себѣ изъ графина: — Заключеніе мое то, что великіе христіанскіе сосѣди Турціи имѣютъ право больше всѣхъ другихъ державъ Европы вмѣшиваться въ дѣла мусульманскаго сосѣда. Я скажу даже болѣе, — изъ всѣхъ другихъ державъ Запада только Австрія и Россія имѣютъ право вмѣшиваться въ дѣла Турціи, стараясь смягчать своимъ миротворнымъ вліяніемъ тѣ слишкомъ разъѣдающія свойства, которыя обнаруживаетъ мусульманская государственность, предоставленная лишь самой себѣ. Обѣ державы эти должны стараться дополнить своимъ вліяніемъ лишь то, чего недостаетъ туркамъ, — онѣ должны способствовать развитію и росту того племени въ Турціи, которое болѣе всѣхъ способно къ умственному труду, къ торговлѣ и мореплаванію, промышленности и философіи, къ словесности и къ изящнымъ искусствамъ, возвышающимъ духъ нашъ и украшающимъ нашу жизнь. Мнѣ не нужно, я полагаю, послѣ этого перечисленія объяснять болѣе, про какое племя я говорю. Подвиги эллиновъ и творенія ихъ издревле сами говорятъ за себя. Zito!

И онъ выпилъ сразу весь стаканъ.

Тогда и всѣ архонты встали съ шумомъ и всѣ закричали:

— Zito! Zito Россія! Zito Австрія! Zito Эллада! Ура, господинъ Благовъ! Да здравствуетъ господинъ Ашенбрехеръ! Zito, господинъ Киркориди! Zito, Zito!

— Музыку! — воскликнулъ господинъ Благовъ.

Музыка заиграла героическую пѣснь, стаканы звенѣли, архонты продолжали кричать: Zito, Zito! Консулы стоя благодарили и кланялись.

Господинъ Благовъ, увидавъ меня, подалъ мнѣ полстакана вина и сказалъ:

— И ты пей, и ты кричи Zito!

И я пилъ, и я кричалъ Zito.

XVII.

Послѣ рѣчи Хаджи-Хамамджи и всѣхъ этихъ тостовъ вечеръ еще болѣе оживился. Кольйо и кавассы разносили вино, кофе и сладкое; огни все сіяли; музыка все играла; печи все топились, и чугунъ ихъ раскалялся все краснѣе.

Танцовщицы танцовали то по очереди, выходя одна за другою, то всѣ разомъ. Подъ звонъ музыки, все болѣе и болѣе громкой, подъ унылое пѣніе цыганъ и подъ ихъ радостные, дикіе возгласы, къ которымъ присоединялись часто восторженные голоса архонтовъ, выходили одна за другой: Эисме́, Ферземинъ и Зельха́. То наша нарядная царевна кружилась долго на мѣстѣ, бряцая своими тарелочками и поднимая высоко руки въ шелковыхъ перчаткахъ; то изъ-за нея являлась, прыгая, бѣлая и стройная Ферземинъ, также простирая руки съ звонками и также кружась; и она снова удалялась, обойдя Зельху́, а на мѣсто ея выходила Эисме́, широко и мягко ступая; и она звонила, и она кружилась, и она выгибалась назадъ, гордо сверкая узкими черными очами. А сынокъ ея, въ фескѣ и широкой одеждѣ, кружился между ними, какъ маленькій дервишъ мевлеви́, такъ искусно, что ни разу ни въ чемъ не ошибся и не помѣшалъ ни одной изъ нихъ. И едва только обращалась къ намъ спиной суровая Эисме́, опять съ другой стороны, закинувъ голову назадъ и на сторону, прыгала Ферземинъ, и опять Зельха́ восхитительно гнулась вся назадъ предъ нами, какъ нѣжная вѣтвь молодого растенія… И снова кружился мальчикъ въ зеленой ряскѣ. И цыгане, сами одушевляясь ихъ пляской; вскрикивали пронзительно, и все громче и громче била старуха въ тамбуринъ…

Я сидѣлъ въ большомъ креслѣ какъ упоенный и ни о чемъ уже не думалъ. Мнѣ казалось, что я былъ не на землѣ! Я слышалъ звонъ и пѣсни, видѣлъ танцовщицъ и не видѣлъ ихъ… я слышалъ старшихъ: «Браво, Зельха́! браво! Zito, Ферземинъ! Эисме́, однако, пляшетъ лучше ихъ всѣхъ… Хорошо! аферимъ88, дитя мое, аферимъ! Еще, еще! Браво!..» Но кто кричалъ — я уже не разбиралъ и видѣть не могъ. Г. Благовъ, проходя мимо меня, спросилъ: «Ну что́, Одиссей?» И, не дождавшись моего отвѣта, пошелъ дальше; я вскочилъ и потомъ, опустившись опять въ кресло мое, предался снова созерцательному, тихому восторгу.

Наконецъ меня вывелъ изъ этого полусна Исаакидесъ. Онъ коснулся рукой плеча моего и, подавая мнѣ газету, шепнулъ:

— Прочти послѣ, Одиссей, здѣсь идетъ рѣчь о тебѣ.

— Обо мнѣ? — спросилъ я съ изумленіемъ.

— Да, о тебѣ! — отвѣчалъ Исаакидесъ, улыбаясь. — Это изъ Аѳинъ; секретно. Поди, прочти. Но прошу тебя, милый сынъ мой, напиши еще разъ отцу за Дунай, чтобъ онъ возвращался скорѣе. Ты видишь, какой господинъ Благовъ дѣятельный; онъ разомъ наше дѣло съ Шерифъ-беемъ покончитъ.

Я взялъ газету, ушелъ поспѣшно въ мою комнату и сталъ читать. Корреспонденція изъ Эпира была обозначена крестикомъ. Вотъ что́ въ ней было:

«Христіанство рѣшительно подавлено въ Турціи. У насъ въ Эпирѣ христіанинъ — парія, которому запрещено имѣть человѣческія права. Всѣ народы просвѣщенной Европы живутъ въ XIX вѣкѣ: только злополучные греки продолжаютъ влачить свое плачевное существованіе среди мрака среднихъ вѣковъ! Увы! Гатти-гамаюны и гатти-шерифы — слова, лишенныя смысла! Пусть не говорятъ намъ объ ужасахъ, совершаемыхъ друзами мусульманами въ Дамаскѣ, Горанѣ и другихъ мѣстностяхъ Сиріи! Здѣсь въ нашей несчастной странѣ не сразу хотятъ истребить христіанъ; здѣсь турки стараются постепенно довести ихъ до отчаянія и гибели. Это еще вѣрнѣе, потому что менѣе привлекаетъ вниманіе общественнаго мнѣнія Европы; кабинеты великихъ державъ, не видя предъ собою потоковъ крови, остаются равнодушными и не спѣшатъ смыть позорное пятно варварскаго владычества съ европейской карты».

Далѣе описывалась кратко, но со всевозможными преувеличеніями, исторія Назли и мои приключенія… Упомянуто было опять и о казни «невиннаго юноши» (и опять не сказано было, что его звали Саидъ, что онъ турокъ, а не грекъ). Про меня было написано такъ:

«Благородный этотъ юноша, по имени Одиссей Полихроніадесъ, отчизной не будетъ забытъ! Всѣ проливали слезы при видѣ отроческой красоты его, изувѣченной звѣрскими побоями изверговъ. Яніоты толпами окружали его страдальческій одръ. Жизнь его долго была въ крайней опасности. Его почтенная матерь, можетъ быть, навсегда разстроила свое здоровье, видя его на одрѣ. Мужественный юноша однако оставался вѣренъ идеѣ, одушевлявшей его. Онъ сказалъ друзьямъ, окружавшимъ его: «Я счастливъ, досточтимые господа мои, что пострадалъ такъ жестоко за вѣру и родину!» Наконецъ усилія почтенныхъ врачей возстановили его здоровье, и эпироты могутъ поздравить себя, что у нихъ однимъ благороднымъ патріотомъ больше. Да здравствуетъ молодой Одиссей Полихроніадесъ, и да хранитъ Богъ благороднаго юношу для блага христіанскаго Востока!»