Эдит Уортон - Эпоха невинности

• Название: Эпоха невинности
• Автор: Эдит Уортон
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-227-01838-3

Графиня Эллен Оленская погружена в свой мир, который сродни музыке или стихам. Каждый при одном лишь взгляде на нее начинает мечтать о неизведанном. Но для Нью-Йорка конца XIX века и его консервативного высшего света ее поведение скандально. Кузина графини, Мэй, напротив — воплощение истинной леди. Ее нетерпеливый жених, Ньюланд Арчер, неожиданно полюбил прекрасную Эллен накануне своей свадьбы. Эти люди, казалось, были созданы друг для друга, но ради любви юной Мэй к Ньюланду великодушная Оленская жертвует своим счастьем.

---

— Я думаю, что решать это должна она сама.

— Хм… Вы отдаете себе отчет в последствиях? Если она решит развестись?

— Вы имеете в виду угрозу в письме ее мужа? Какой это может иметь вес? Это не более чем неопределенное обвинение злобного негодяя.

— Да, но могут пойти неприятные разговоры, если он вздумает предъявить встречный иск.

— Неприятные разговоры! — воскликнул Арчер, вне себя от ярости.

Мистер Леттерблэр вопросительно посмотрел на него исподлобья, и молодой человек, внезапно ощутив полную бесполезность любой попытки объяснить, что творилось в его душе, поклонился в знак согласия, и старик продолжал:

— Развод — дело вообще неприятное, — и, помолчав немного и не услышав никакой реакции, спросил: — Вы согласны?

— Разумеется, — сказал Арчер.

— Следовательно, я, как и Минготты, могу на вас рассчитывать? Вы употребите свое влияние, чтобы заставить ее отказаться от развода?

Арчер колебался.

— Я не могу брать на себя никакие обязательства до встречи с графиней Оленской, — выдавил он наконец.

— Мистер Арчер, я вас не понимаю. Вы хотите войти в семью, которой грозит скандальный бракоразводный процесс?

— Не понимаю, какое отношение это имеет к моей женитьбе.

Мистер Леттерблэр поставил на стол стакан с портвейном и уставился на партнера хмурым предостерегающим взглядом.

Арчер понял, что рискует лишиться своих полномочий, чего он решительно не желал, возможно из чистого упрямства. Раз уж он взялся за это дело, ему не хотелось бросать его, и, чтобы оградить себя от этой опасности, надо было успокоить старика, неспособного образно мыслить, усыпить эту ходячую юридическую совесть Минготтов…

— Будьте уверены, сэр, я не свяжу себя никакими обязательствами, прежде чем не переговорю с вами. Я всего лишь хотел сказать, что я бы повременил с изложением своего мнения до разговора с мадам Оленской.

Мистер Леттерблэр кивнул, одобряя подобную осторожность — в лучших нью-йоркских традициях, но несколько чрезмерную даже для них; и молодой человек, взглянув на часы, сослался на деловое свидание и попрощался.

Глава 12

Старомодный Нью-Йорк обедал в семь, и хотя в кругу Арчера высмеивали обычай наносить послеобеденные визиты, он почему-то сохранялся. Когда молодой человек шел от Веверли-Плейс по Пятой авеню, эта главная артерия города была пуста, если не считать нескольких карет у особняка Чиверсов (которые давали обед в честь герцога) да изредка попадавшихся фигур пожилых джентльменов в теплых пальто и шарфах, карабкавшихся по лестницам к дверям особняков из коричневого камня и исчезавших в освещенных газом прихожих. Пересекая Вашингтон-сквер, Арчер заметил старого дю Лака, который шел навестить своих кузенов Дагонетов, а завернув за угол Западной Десятой улицы, он увидел своего коллегу Скипуорта — тот наверняка шел навестить старушек Лэннинг. Немного дальше вдоль Пятой авеню Бофорт, фигура которого резким силуэтом возникла на фоне освещенных дверей его дома, вскочил в свою карету и укатил в неизвестном направлении. Оперы в этот вечер не давали, приемов ни у кого не было, так что прогулка Бофорта явно заключала в себе что-то запретное. Арчер предположил, что она связана с небольшим домиком за Лексингтон-авеню, где недавно появились занавески с рюшами и ящики с цветами, а у свежеокрашенных дверей часто видели коляску мисс Фанни Ринг желтого канареечного цвета.

За маленькой скользкой пирамидой, внутри которой был мирок миссис Арчер, лежал почти не изученный мир, населенный художниками, музыкантами и «пишущей братией». Эти рассеянные вокруг осколки человечества никогда не выказывали ни малейшего желания влиться в структуру общества. Они считались приличными людьми и предпочитали держаться друг друга. Медора Мэнсон в дни процветания пыталась устраивать что-то вроде «литературного салона», но эта идея умерла, поскольку литераторы не стремились регулярно посещать его. В основном они предпочитали свободу и тяготились условностями.

Подобные попытки предпринимали и другие, и у Бленкеров — семейства с энергичной говорливой мамашей и тремя весьма упитанными дочками, которые во всем ей подражали, можно было встретить Эдвина Бута,[39] Патти, Уильяма Винтера[40] и нового актера Джорджа Ригнольда, игравшего в шекспировских пьесах, редакторов журналов, музыкальных и литературных критиков.

Миссис Арчер и ее круг слегка робели перед ними. Они были эксцентричны, ненадежны; никто, собственно, не знал, что они такое на самом деле. В окружении Арчера глубоко почитали литературу и искусство, а миссис Арчер всегда повторяла своим детям, каким приятным и изысканным было общество, когда в нем появлялись фигуры Вашингтона Ирвинга, Фитц-Грина Галлека[41] и автора «Преступного эльфа».[42] Наиболее известные авторы этого поколения были «джентльменами»; теперь же их сменили незнакомцы со странными манерами. Их внешность, их прически, их происхождение, их близость к Опере и сцене не позволяли применить к ним никакие критерии нью-йоркского общества.

«Когда я была девушкой, — говаривала миссис Арчер, — мы знали каждого между Бэттери и Кэнэл-стрит, и те, кто имел собственные кареты, были наперечет. В то время было очень просто определить место каждого в обществе; теперь это невозможно, да я и не пытаюсь».

Только старая Кэтрин Минготт с ее пренебрежением к моральным предрассудкам и почти полной, свойственной лишь выскочкам, индифферентностью к тончайшим нюансам, могла бы перебросить мост через эту бездну, но она никогда не открыла ни одной книги, не взглянула ни на одну картину, а музыка интересовала ее ровно настолько, чтобы напоминать ей о феерических представлениях актеров итальянского театра в дни ее триумфа в Тюильри. Может быть, это удалось бы Бофорту, который не уступал ей в дерзости, но его огромный дом и лакеи в шелковых чулках не способствовали непринужденности общения. Более того, он был так же необразован, как и старая миссис Минготт, и считал, что «парни, которые что-то там пишут», существуют только для развлечения богачей. И никто из этих богачей ни разу не счел нужным разуверить его в этом.

Ньюланд Арчер знал это с тех пор, как себя помнил, но считал сие незыблемой частью мироздания. Он знал, что есть общества, где художники, поэты, писатели и даже великие актеры так же в чести, как и герцоги; он часто размышлял о том, каково было бы жить в обществе, где собирались в гостиной, просто чтобы поговорить с Мериме (чьи «Письма к незнакомке» были одной из его любимых книг), Теккереем, Браунингом[43] или Уильямом Моррисом.[44] Но в Нью-Йорке это было невозможно, и глупо было на это надеяться. Арчер знал большинство из «пишущей братии», музыкантов и художников; он встречал их в «Сенчери»[45] или крохотных музыкальных и театральных клубах, которые уже начали появляться. Там он наслаждался общением с ними; тогда как у Бленкеров, где они были окружены пылкими безвкусно одетыми женщинами, которые разглядывали их, как привезенных напоказ зверей в клетке, они казались ему необычайно скучными. И даже после весьма интересных бесед с Недом Уинсеттом у него всегда появлялось чувство, что их мир так же узок, как и его, и единственный метод расширить и тот и другой — это достичь такой ступени развития нравов, когда они оба смогут соединиться.

Он попытался представить себе этот мир, рисуя в воображении общество, где графиня Оленская жила и страдала и — возможно — изведала тайные наслаждения. Он вспомнил ее веселый рассказ о том, как ее бабушка Минготт и Уэлланды возражали против ее жизни в «богемном» квартале, где обитают «те, кто пишет». Родных беспокоили не столько опасности, сколько царившая вокруг неприятная нищета; но она не поняла этого — ей казалось, что они всего лишь боятся, как бы эти литераторы не скомпрометировали ее.

Сама она этого не боялась. А книги, в основном романы, разбросанные по ее гостиной, что было не принято в Нью-Йорке, будили любопытство Арчера новыми именами авторов — Поля Бурже, Гюисманса, братьев Гонкур. Размышляя обо всем этом, он подошел к порогу дома графини Оленской и еще раз подумал, что каким-то непостижимым образом она перевернула в его голове все вверх дном и что если он хочет помочь ей, ему нужно знать все подробности жизни, столь не похожей ни на какую другую, известную ему.

Настасья открыла ему дверь, таинственно улыбаясь. На скамейке в прихожей лежала подбитая соболем мужская шуба, складной оперный цилиндр из тусклого шелка с золотыми буквами «Дж. Б.» на подкладке и белый шелковый шарф, что безошибочно указывало на то, что вещи принадлежат Джулиусу Бофорту.

Арчер рассердился; рассердился так, что готов был черкнуть на карточке несколько слов и уйти.

Но потом он вспомнил, что в записке Оленской не просил ее принять его наедине. Так что ему не на кого было пенять, кроме себя, за то, что двери ее дома были открыты и для других визитеров, и он переступил порог гостиной, твердо решив дать понять Бофорту, что он помешает беседе, и дождаться, пока тот уйдет.