Игорь Голомшток - Воспоминания старого пессимиста. О жизни, о людях, о стране

• Название: Воспоминания старого пессимиста. О жизни, о людях, о стране
• Автор: Игорь Голомшток
• Издательство: «Знамя» 2011 №2-4, 2013 №6-7
• Жанр: Биографии и Мемуары

Игорь Наумович Голомшток (род. 1929), советский и английский историк мирового искусства, автора книг “Тоталитарное искусство (М., 1994, указываются даты выхода книг в России), “Искусство авангарда в портретах его представителей в Европе и Америке” (М., 2004), “Английское искусство от Ганса Гольбейна до Дэмиена Херста” (М., 2008). С 1972 года живет в эмиграции.

---

— А хочешь, я сейчас тебя прирежу? И сделал жест рукой, как бы вскрывая консервную банку.

— Иди на х…

— Но ты же еврей?

— Иди на х…

Он несколько опешил, помолчал, плюнул в меня и убежал. Вот такой диалог.

С другой стороны, когда я встретился с Леонидом Бажановым, то на короткий момент поверил в положительные возможности перестройки.

В мое время Леня работал в нашем музее подсобным рабочим, потом окончил искусствоведческое отделение МГУ, работал у Юрия Максимилиановича Овсянникова в редакции «Вопросов искусствознания». Я плохо его помнил, но он всегда передавал мне через Юру приветы, а позже сам приезжал в Англию, где мы с ним окончательно познакомились. Леня был одержим идеей создать в Москве Центр современного искусства, и уже сделал первые шаги на этом поприще. И он показывал мне свои владения.

Улочка где-то в Замоскворечье. Поперек, выступая из стены жилого дома, вывеска — «Галерея Эрмитаж». Двухкомнатная обшарпанная московская квартирка, где происходит вернисаж выставки какого-то художника-абстракциониста: радостные лица, речи, тосты, атмосфера дружбы и энтузиазма. Фотовыставки в двух бывших районных Дворцах культуры… Свежие ростки, пробивающиеся сквозь засохшую корку официальной культуры.

Через год, когда я во второй раз приехал в Москву, Центр Бажанова значительно расширился. Теперь ему принадлежало целое каре домов с огромным двором где-то на Пятницкой. Уже действовали три выставочных зала, в одном из которых проходила выставка Злотникова, стучали молотки, отделывались помещения для издательства, библиотеки, комнаты для приезжих гостей… Потом все это рухнуло. Леня не говорил мне о причинах краха. Думаю, что по обычаям того времени все это приватизировали его сотрудники. После чего Бажанов поступил на работу в Министерство культуры России в качестве начальника отдела искусств с единственной целью — выбить государственный бюджет для Центра современного искусства. Он рассчитывал на три года, понадобилось пять. Но в результате Центр получил бывшее имение художника Поленова недалеко от московского зоопарка с тремя зданиями, которые со временем были переоборудованы под выставочные помещения, лекционные залы, научные лаборатории, библиотеку, архив… Сейчас это самый крупный в России некоммерческий культурный центр с филиалами в Екатеринбурге, Калининграде и ряде других городов. Для меня в течение многих лет это был единственный в Москве культурный очаг, где можно было встретиться со старыми друзьями, знакомыми и молодыми энтузиастами, бескорыстно преданными искусству.

Все эти мои впечатления шли от поверхностных явлений перестроечной России. То, что лежало в ее глубине, я увидел воочию, когда осенью 1989 года друзья пригласили меня участвовать в демонстрации, посвященной открытию привезенного с Соловков камня на площади Дзержинского.

Часов в шесть вечера мы собрались у Красных Ворот, и огромная толпа потекла по Кировской к Дзержинке. Демонстранты несли в руках плакаты и лозунги — «У КПСС руки в крови!», «Долой КГБ», «Да здравствует демократия!» и т. п. Мы шли мимо учреждений и жилых домов, и везде открывались окна, женщины махали платочками, выкрикивали приветствия демонстрантам, из дверей выбегали люди и присоединялись к нам. Площадь Дзержинского была буквально забита толпой. Около большого валуна рядом с бронзовым изваянием основоположника концлагерей и советской тайной полиции была сооружена трибуна, с которой старые соловчане и лидеры перестройки произносили грозные речи, размахивали кулаками, посылая проклятия кровавому режиму КПСС — КГБ. Темнело, и по мере сгущения сумерек в здании напротив зажигались огни. К концу митинга все огромное здание КГБ сияло, как рождественская елка. Это было похоже на кадры из фильма Феллини, но в моем сознании запечатлелось как символ того, что происходило со страной. КГБ работало. Твердокаменные чекисты делали свое дело, готовя смену режиму, когда вместо КПСС будут управлять они.

* * *

В эмиграции мне часто снился один и тот же сон. Я приехал в Москву и иду с толпой (по аэродрому?) мимо стеклянной стены. Сквозь стекло вижу лица оставшихся в России своих друзей, они улыбаются мне, а я боюсь взглядом или жестом выдать свое знакомство с ними. Подобная, только психологическая преграда встала на первых порах между нами после моего семнадцатилетнего отсутствия.

Сразу же после моего приезда собрались в квартире Горбачевых. Виля Хаславская, Галя Демосфенова, Наташа Разгон были собачницы, и разговор сразу же сосредоточился на собаках. Один за другим следовали занимательные истории из жизни этих четвероногих.

— Братцы, наконец взмолился я, — хватит о собаках! Ведь семнадцать лет не виделись.

Помолчали, и опять о собаках. Тогда это меня поразило. Потом я понял: моя жизнь в эмиграции для них была окутана густым туманом, пробиться сквозь который до важных вопросов бытия было непросто. Да и у меня были смутные представления об их реальном существовании за все эти годы. Я привез в полуголодную Москву какие-то продукты, и за столом торжественно достал из сумки продолговатый длинный предмет, завернутый в бумагу.

— Колбаса! — радостно закричали присутствующие.

— Огурец, — раздались разочарованные голоса, когда я убрал бумагу.

В мое время свежий огурец зимой в Москве почитался как редкий деликатес, теперь для них этот парниковый овощ был не в новинку. К счастью, колбасу я тоже привез. Между нами стоял барьер, и понадобилось время, чтобы он распался.

После 1980-х годов я редко бывал в Москве. То, что происходило в России во времена правления Ельцина и потом, отбивало всякую охоту дышать воздухом криминала, коррупции и самодовольства, восхваляющего Родину как великую державу, окруженную кольцом врагов — все это мы уже видели. Оставались друзья, но теперь многие из них получили возможность приезжать на Запад. И это было одной из немногих приятных сторон перестройки.

Глава 16. Дела семейные

В 1989 году мне исполнилось шестьдесят лет — предельный до пенсии возраст по условиям ВВС. С уходом на пенсию для меня мало что изменилось. Я продолжал работать по контрактам, делал обзоры английской художественной жизни, программы о современном искусстве, о знаменитых людях старой и новой истории и т. п. Однако Русская служба ВВС стала уже не той.

С началом перестройки в СССР перестройка началась и на ВВС. Тогда многие поверили, что с крушением коммунистического режима в России наступила эпоха подлинной демократии и что КПСС и КГБ — это лишь реликты тяжелого прошлого. Со временем такие иллюзии рассеивались, но они прочно внедрились в руководство Всемирной службы ВВС. Для Русской службы последствия этого оказались разрушительными.

С середины 1980-х годов организация, стратегия, характер передач изменились здесь самым существенным образом. Практически была отменена политическая проверка поступающих на работу. Главным принципом отбора стал высокий уровень английского языка (очевидно, для того, чтобы новому начальству, плохо знающему русский, было бы проще общаться с подчиненными). Спрашивается: кто и где тогда в России мог получить высокий уровень иностранного языка? За ответом не надо было далеко ходить: выходцы из номенклатуры, работники пропагандистского аппарата, радиокомментаторы на заграницу, журналисты-международники, проходившие обучение в разных спецшколах, не говоря уже о прямых агентах разведки. Вот такой контингент с началом перестройки стал проникать на Русскую службу. Дело даже не столько в связи этих людей с их бывшими профессиями, сколько в воспитанной этими профессиями общей ментальности, при которой интересы сегодняшней России ставятся выше традиционного для ВВС объективного освещения событий. Некоторые из таких профессионалов заняли высокие посты в руководстве ВВС, именно через этих людей проводилась новая стратегия ее преобразований.

Единственным осколком старого ВВС оставался наш отдел тематических передач, который много лет возглавляла талантливая переводчица английской литературы Маша Карп, придерживающаяся прежних принципов организации передач. Так, вскоре после скандала с подозрением на отравление российскими спецслужбами бывшего полковника ФСБ Александра Литвиненко, выступавшего в Лондоне с острой критикой режима Путина, Маша подготовила о нем большую программу. Английская пресса широко освещала эту скандальную историю. Для Русской же службы эта тема оказалась под запретом. Передача была снята с эфира, Маша получила выговор, вскоре отдел тематических передач по повелению высокого начальства был ликвидирован, а Маша Карп и почти все старые сотрудники уволены с работы. Как мог, например, глава Всемирной службы ВВС мистер Чапмэн, не знающий ни слова по-русски, обосновать свое решение о ликвидации отдела тематических передач их низким качеством, если бы при нем не состоял г-н Сологубенко — бывший глава иностранного вещания на еще советском киевском радио? Или начальник Русской службы Сара Гибсон, с трудом говорящая на малопонятном ей языке, если бы рядом с ней не сидел главный редактор г-н Остальский — бывший международный корреспондент в арабских странах? (Правда, после грандиозного скандала, дошедшего до английского парламента, Остальского вынудили подать в отставку.) Сокращая штаты Русской службы, руководство ВВС увеличивало состав ее московской конторы. Российские журналисты, вещающие от имени ВВС из Москвы о российских делах под надзором российских властей — такое раньше могло представиться лишь в страшном сне. В Москве говорили тогда, что по направленности, голосам, интонациям передачи ВВС невозможно отличить от десятков российских радиостанций. А их содержание беспристрастными наблюдателями определяется как «прокремлевская направленность» передач Русской службы. И это самое печальное: ВВС потеряло свое лицо.