Светлана Демидова - Отдай мне мужа!

• Название: Отдай мне мужа!
• Автор: Светлана Демидова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-64449-0

«Твой муж должен быть моим! И он будет моим, а ты умрешь – раз не желаешь добровольно уйти с нашего пути!» – повторяла Анна точно заклинание. И четко следовала плану, который они разработали вместе с Германом. И Ева, сводная сестра Анны и жена Германа, была бы стерта с лица земли, если бы не вмешательство неведомых сил Судьбы. В результате Ева снова замужем, а Анна… Что же с Анной? Ведь не может столь кипучая натура просто так сдаться…

---

За рулем нашего с Лизой раритета, «Волги-24», купленной по случаю за пятьдесят тысяч и доведенной волшебником Жориком Караяном до совершенства, я размышлял о том, что в последнее время привычное мироустройство вокруг меня как-то разладилось и расползлось прорехами, будто ветхая ткань. Я потерял смысл. Чего? Возможно, своего существования. Все сместилось, вышло из пазов и раздражало именно своей бессмысленностью. То есть раньше, когда я говорил человеку «хорошего дня», мы оба чувствовали, что день и вправду будет неплохим. Нужные книги приходили в руки и открывались на нужной странице. Нужные люди встречались на пути в нужный момент. Я был на своем месте, и окружающие меня – друзья, коллеги – составляли со мной цельный, единственно возможный в своей уникальности союз. Тихое волшебство судьбы. Теперь все изменилось. И кто в этом виноват? Вечный вопрос русского интеллигента. Провинциального интеллигента, поправил я себя. Возможно, Ларкин прав, и я всего лишь неисправимый романтик, неудачник, вечный студент?

После окончания Краснодарского университета я несколько лет проработал на кабельном телевидении в родном Пятигорске – достаточно долго для того, чтобы почувствовать, как мной овладевают разъедающие душу самодовольство и успокоенность. Вначале приглушенная (и, казалось бы, беспочвенная) неудовлетворенность, привкус которой стал отравлять все, чем я бы ни занимался, постепенно охватывая весь мой мир, превратилась в некую духовную клаустрофобию. Именно это стало выталкивать меня в большой город – в мир расширяющихся горизонтов. В результате неимоверных усилий и больших утрат (друзей и огромной квартиры) мы перебрались в питерский пригород, в крошечную квартирку трехэтажной обшарпанной «хрущевки». Работа поначалу радовала, и я, напитываясь воздухом Большого Города, чувствовал себя взявшим тайм-аут чемпионом, которому уже рукой подать до вершины.

Со временем пришло понимание, что бои местного значения, которые я достаточно профессионально, как мне казалось, вел с тайными интригами и бюрократической ревностью ведомственных служб, ничего не меняют в облике города и жизни городских муравьев. Я показывал им ярко раскрашенные картинки, восковых кукол, марионеток, участвующих в шарадах, и только. Истинный смысл их жизни ускользал от меня, потому что все мои многочисленные познания были книжными, а повседневный опыт давал мне лишь те крупицы, те жалкие обрывки сведений, что подбирает в чужой стране турист. Почти все мои коллеги, помимо Ларкина, не упускали случая дать понять, что отсутствие некоторого цинизма объясняется каким-то существенным изъяном в моем организме, с чем приходится считаться как с неприятной неизбежностью.

Лиза, моя жена, изо всех сил старалась поддержать и утешить меня. Она говорила, что работа в почти столичной газете – удача для провинциального журналиста, а когда судьба посылает нам подарок, то заворачивает его в проблему. И чем в большую проблему она его заворачивает, тем больший подарок скрывается под оберткой.

Когда я вернулся домой, Лиза с Игнашей уже уехали к Караянам. Этот Новый год мы решили встретить у них на даче – к восторгу Игната. Их дом, построенный и до мельчайших деталей отделанный Геворгом (все называли его Жориком), напоминал старинный постоялый двор в английском стиле с настоящим каретным сараем, где размещался гараж. Геворг работал в крупной строительной фирме, был влюблен во все английское, прекрасно владел языком и, как только представлялась возможность, отправлялся с женой в отпуск в Англию. Двое их детей, к нашей зависти, заговорили на английском раньше, чем на русском и армянском.

Мы как-то сразу подружились с Жориком и Кариной три года назад, в поезде, который вез всех нас из Пятигорска в Петербург. Караяны возвращались от родственников, а мы с Лизой перевозили на новое место жительства вещи, не вошедшие в уже отправленный ранее контейнер.

Жизнь даже питерского пригорода после тихого и несколько сонного Пятигорска показалась Лизе чересчур бурной, перенасыщенной и чрезмерно громкой. Ее утомляли улицы, переполненные снующими взад-вперед угрюмыми людьми, ей казалось, что многие из них замышляют что-то недоброе против нас и нашего сына. Поселившаяся в ее сердце тревога в конце концов переросла в страх темноты, который Лиза и сама считала по-детски глупым. Тем не менее стоило солнцу скатиться за горизонт, она поспешно зажигала свет во всех помещениях нашей двухкомнатной квартирки. Возможно, жильцы дома напротив, в окна которых беспощадно била Лизина иллюминация, считали, будто мы каждый вечер устраиваем приемы, чем наверняка здорово раздражались.

Уходя из дома, Лиза никогда не утруждала себя тем, чтобы гасить свет по очереди во всех комнатах. Она просто открывала щиток в коридоре и опускала рубильники двух автоматов. Зная это, я сунул руку за дверцу щитка, поднял рубильники, и квартиру тут же залил яркий свет. Дверь в гостиную была приоткрыта, и я сразу увидел наряженную елку. В этом году Лиза сменила ее разномастное убранство на одинаковые ярко-красные блестящие шары. Мне было жаль старых смешных игрушек, многие из которых остались со времен нашего с Лизой детства, но я не мог не отдать должного новым шикарным украшениям. Старую гирлянду из лампочек в виде разноцветных снежинок жена тоже сменила. Теперь елку обвивали тонкие сверкающие нити. Это выглядело настолько стильно, что наше деревце вполне могло бы достойно украсить зал какого-нибудь недешевого ресторана. Правда, за два дня, что елка простояла у нас дома, она слегка привяла. Вокруг нее на полу валялись сухие иголки. Лиза каждый день выметала их, но они падали снова, и я находил в этом какое-то щемящее и странное удовлетворение – поскольку это было правильным и закономерным. В конце концов, потеряв блеск и роскошную мишуру, елка окажется лежащей в глухом прямоугольнике двора. И это точнее, чем календарь, обозначит нам, что год минул и, как вихрь, налетел следующий; что за разной нелепой кутерьмой непоправимо и безвозвратно пролетело время.

На столе, накрытом бежевой кружевной скатертью, лежало несколько свертков, упакованных в разноцветную блестящую фольгу. Свет елочных гирлянд отражался в фольге, дробился в ее складках, и свертки напоминали огромные драгоценные камни. К каждому свертку с подарками была приколота записка с именем и прозвищем того, кому предназначался подарок, например: домовенок-Каринка, Давид-ворчун, Жорик-Аладдин. К стоявшей рядом початой бутылке виски была прислонена грифельная доска Игната, на которой Лиза написала мне послание:

«Мой дорогой неисправимый Дон Кихот! Карина заехала за нами пораньше, чтобы я помогла ей с праздничным столом. Сейчас сидит внизу в машине, ждет нас. А ты захвати, пожалуйста, подарки. Я их специально оставила дома, чтобы вручить только с боем курантов и раньше времени не смущать детишек!

Постарайся приехать к нам еще до наступления следующего года!!! Ждем!

Целую, твоя Лиза».

Внизу рукой Игната был пририсован сильно заваливающийся на бок полосатый кот, какового я узнал только потому, что сам учил сына рисовать кошек. Надо заметить, что я очень плохой рисовальщик, и потому Игнатовы коты всегда получались весьма уродливыми. А этот, который исключением не стал, явно был готов зарыдать. Под рисунком Игнат написал: «Это папа». Впору было подивиться детской прозорливости. Внутренне я рыдал.

Я любил их обоих без памяти, а о том, что Лиза станет моей женой, мечтал с детства. Милая Лиза… Она вызывала во мне непроходящую, мучительную нежность. Хрупкая, невесомая, она будто парила над землей, а я рядом с ней казался себе слишком тяжеловесным, слишком неуклюжим. Легкая, воздушная, фантазерка, искрящаяся весельем, она была в то же время и очень земной, и практичной. Она была мудрой, моя Лиза. Парадоксально мудрой, вопреки здравому смыслу. То, что она говорила, в чем уверяла, порой казалось бессмысленным и бестолковым, но потом становилось совершенно очевидным, что именно одна Лиза и была права. И от каждого ее очередного провидения и предвидения у меня всякий раз тревожно билось сердце, и хотелось удержать в душе этот миг погружения в безоглядные Лизины дали. Но потом эти дали опять затягивались туманной дымкой, я снова возвращался на землю и снова начинал подвергать сомнению доводы жены и пренебрегать ее советами, тем более что и сама Лиза уже не парила над буднями, а распоряжалась сиюминутными делами, обыденными и привычными.

Крутя в руках ярко-оранжевый сверток с подарком, я вдруг вспомнил, что впервые увидел Лизу с рыжим апельсином в руке. Нам было по десять лет…

Мне сразу захотелось опуститься на диван, закрыть глаза и предаться сладким воспоминаниям, но я понимал, что времени на это у меня нет.

Я отыскал на антресолях корзину из ивовых прутьев, которую нам как-то подарили Караяны. Мы никак не могли найти ей применения, и я обрадовался, что сегодня могу дать понять Карине – их подарок служит нам самым замечательным образом. Я сложил подарки в корзину, затем тщательно побрился, чтобы дамы, которым предстояло поздравить меня с Новым годом, могли ощутить бархатистость моих щек. Вылив на себя чуть ли не четверть флакона туалетной воды, запах которой особенно любила Лиза, я вышел из дома.