Эрик Рассел - Эта безумная Вселенная

• Название: Эта безумная Вселенная
• Автор: Эрик Рассел
• Издательство: Изд-во Эксмо, Изд-во Домино
• Жанр: Юмористическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-12290-7

«Эрик Фрэнк Рассел первый в списке моих любимых писателей — его произведения самые смешные из всех, когда-либо мной прочитанных» — это мнение о классике американской фантастики культового писателя современной Америки Джорджа P.P. Мартина. У нас в России слава и любовь к Расселу пришла в 70-е годы с появлением переводов его рассказов «Аламагуса», «Ниточка к сердцу» и других. Главная тема Рассела — космос, но его космос немножечко не такой, каким его представляет большинство мировых фантастов. Космос Рассела — слегка глуповатый, как слегка глуповаты те, кто его завоевывает и исследует, населяет и пытается обуздать. Впрочем, кто-то верно заметил, что фантастика, как поэзия, и обязана быть чуточку глуповатой. Естественно, при одном условии: сам фантаст не должен быть дураком.

Настоящее издание — самое полное собрание рассказов писателя на русском языке.

---

Как всегда в таких случаях, экипаж привел в надлежащий вид корабельную кухоньку. Достали бутылку джина, разлили по бокалам, и все принялись молча и сосредоточенно потягивать содержимое. Потом настал черед развлечений. Арам с помощью двух пальцев воспроизводил различные птичьи крики и, как всегда, был вознагражден дружными аплодисментами. Марсден прочитал какое-то стихотворение о карих глазах желтой собачки. К этому времени Нильсен достаточно разогрелся, чтобы спеть своим густым басом пару песен. Он сменил привычный репертуар, за что ему хлопали громче обычного.

Конечно, за столом недоставало Вейгарта с его фокусами. Заметным было и отсутствие Сандерсона и Доукинса. Но на время все позабыли о них, поскольку жаждали увидеть гвоздь программы.

Естественно, гвоздем программы был Бертелли. В этом он существенно превосходил остальных, за что остальные терпели его головотяпство, относились к нему без неприязни и, возможно, даже любили. Помнится, когда они праздновали посадку на далекой планете, Бертелли едва ли не целый час развлекал их игрой на гобое, извлекая из инструмента совершенно невероятные звуки. Под конец он изобразил им столкновение двух автомобилей: отчаянные сигналы клаксонов, скрежет помятого металла, перепалку водителей (слушатели даже забыли, что это гобой, а не человеческие голоса), перешедшую в потасовку. Нильсен тогда от смеха чуть не упал со стула.

На пути к Земле экипаж дважды устраивал себе праздник просто так, без какой-либо причины. Тогда Бертелли поразил всех пантомимой. Он двигался так, будто его тело вообще не имело костей, а целиком состояло из эластичной резины. В первый раз он изображал только что приплывшего матроса, стосковавшегося по женскому обществу. Вот бравый моряк спрыгнул на берег, вот он шел по улочкам портового квартала, вертя во все стороны головой. Заприметив красотку, он бросился за ней вдогонку, неуклюже познакомился, получил резкий отказ, но не смутился, а продолжал свои ухаживания. Уломав девицу, он повел ее в кино. Далее следовали проводы красавицы домой, топтание на пороге и… синяк под глазом за чрезмерную смелость рук.

Во второй раз Бертелли показал ту же сцену, но увиденную глазами пышнотелой блондинки, подвергшейся назойливым ухаживаниям матроса. Движения, жесты, позы, выражение лица — все это ничуть не уступало словам, а в чем-то было красноречивее слов. Бертелли в точности повторил все эпизоды, закончив стычкой на пороге.

Теперь же он преобразился в застенчивого скульптора, собравшегося изваять из незримой глины статую Венеры Милосской. Взгромоздив на несуществующий подиум большой ком глины, Бертелли стал нерешительно мять ее, вгрызаться пальцами и придавать ей почти осязаемые формы женского тела. Скатав два шара, напоминающих пушечные ядра, он поместил их на уровень груди Венеры. Следом Бертелли скатал два шарика для сосков и, прикрыв глаза, стыдливо прилепил шарики к шарам, которым стал придавать надлежащую форму.

Почти двадцать минут скульптор трудился над своим творением. Статуя Венеры была почти готова, когда ее создателя вдруг охватила непонятная и совершенно дурацкая тревога. Он вертел головой, выглядывал из окна, приоткрывал дверь, засовывал голову под стол, словно боялся, что рядом кто-то есть. Убедившись, что, кроме него и статуи, никого нет, скульптор нетвердыми шагами приблизился к Венере, потом попятился назад, набрался решимости, вновь оробел, испытал еще один прилив смелости и в самую последнюю секунду сник.

Вэйл дал бедняге-скульптору язвительный совет, а Нильсен, распластавшись на стуле, молчал и держался за живот. Собрав все крупицы мужества в попытке закончить свое творение, Бертелли ринулся к статуе, поскользнулся, перекувырнулся и проехался лицом по стальным пластинам пола. Нильсен задыхался от смеха. Охваченный злостью к самому себе, Бертелли вскочил на ноги, растянул нижнюю губу до кончика носа, пошевелил своими широкими, как у летучей мыши, ушами, закрыл глаза и лихорадочно ткнул пальцем в статую. Венера обрела недостающий пупок.

Потом еще пару дней члены экипажа смеялись, вспоминая пантомиму Бертелли, поглаживали соблазнительные округлости невидимой статуи и тыкали пальцем друг другу в живот. Призрачная Венера служила темой нескончаемых шуток, пока… не появилось Солнце.

В конце восьмого дня, завершив очередную из своих постоянных проверок, Марсден обнаружил, что точка на пленке полностью совпала с точкой на экране, находящейся в двух дюймах левее от заметного розового свечения. На рев штурмана сбежались все остальные.

Сомнений быть не могло: это Солнце. Они смотрели на розовую точку, облизывали губы и смотрели снова. Все вдруг почувствовали себя джиннами, засидевшимися в металлической бутылке. На Земле люди и за сорок лет не переживают того, что довелось им испытать за эти четыре года. Они по одному заходили в каюту Кинрада и ликующими глазами глядели на знакомую надпись:

ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА БУДЕТ УСПЕШНОЙ!

Все изменилось как по волшебству. Гудение двигателей, изводившее их еще совсем недавно, превратилось едва ли не в ласкающие слух звуки. Нервное напряжение сменилось радостным ожиданием чудесной минуты, когда они услышали голос Земли. Поначалу радиосигналы были слабыми, и слова тонули в шуме помех. Но проходили дни, недели, и голос Земли креп. Он звучал все громче, а в последние часы перед посадкой гремел на весь корабль. Радиокомментатор вел репортаж об их возвращении для тех, кого не было сейчас у ворот космопорта:

«С того места, где я нахожусь, я вижу океан лиц, обращенных к небу. Здесь собралось не менее полумиллиона человек, чтобы собственными глазами увидеть судьбоносный момент в истории Земли. Еще немного, и мы услышим отдаленный гул двигателей первого космического корабля, возвращающегося из полета в другую звездную систему. Мне не передать всех чувств…»

Первые минуты после приземления были самыми тяжелыми. Гром оркестров, перекрываемый громом приветственных криков. Рукопожатия, речи, позирование для фоторепортеров, кино- и телеоператоров, лихорадочное щелканье десятков и сотен тысяч затворов любительских камер.

Когда наступил долгожданный конец церемонии встречи, Кинрад простился с экипажем. Его рука по очереди испытала медвежью хватку рукопожатия Нильсена, мягкое и искреннее прикосновение пальцев Арама и робко-неуклюжее — Бертелли. Заглянув в печальные, как всегда, глаза психолога, Кинрад сказал:

Представляю, как они накинутся на собранные нами данные. Думаю, ты сумел закончить свою книгу.

— Какую книгу?

— Ну, приятель, не разыгрывай святую простоту. Ты же был официальным психологом нашего экипажа!

Кинрад не стал дожидаться ответа. Пока остальные торопливо собирали свои вещи, он взял бортовой журнал и папку с отчетами и зашагал к зданию административного центра.

Бэнкрофт, с которым они не виделись четыре года, почти не изменился. Разве что еще несколько растолстел. Он шумно поднялся из-за стола и с язвительным самодовольством произнес:

— Ну, и как я тебе теперь? Толстяк, упивающийся новой должностью во всеми вытекающими последствиями, включая ощутимую прибавку в зарплате?

— Рад за вас. Примите мои поздравления.

Кинрад положил принесенное на стол и сел.

— С удовольствием обменял бы все это на твою молодость и жизнь, полную риска.

Удовлетворенно взглянув на бумаги Кинрада, Бэнкрофт продолжал:

— Меня распирает от желания забросать тебя вопросами. Но я понимаю, что многие ответы я найду в твоих записях. И потом, я же знаю, что тебе сейчас не до разговоров. Ты торопишься домой.

— Мне сообщили, что, как только в небе станет посвободнее, за мной пришлют вертолет. Думаю, минут двадцать у вас есть.

— В таком случае я использую их полностью. — Бэнкрофт подался вперед. У него блестели глаза. — Вы что-нибудь узнали о первых двух кораблях?

— Мы обследовали семь планет. Нигде ни малейших следов.

— Значит, катастрофа при спуске отпадает?

— Да.

— В таком случае они продолжают лететь?

— Скорее всего, да.

— Как по-твоему, что могло у них случиться?

Кинрад ответил не сразу. Чувствовалось, ему непросто говорить об этом.

— Я могу лишь предполагать, и не более того. По моим предположениям причиной могла быть болезнь или несчастный случай на борту. Большинство членов экипажа погибли или умерли, а оставшиеся не смогли управлять кораблем.

Он помолчал, потом добавил:

— Мы ведь и сами потеряли троих.

— Выходит, и вы заплатили дань космосу, — печально вздохнул Бэнкрофт. — Кто эти несчастные?

— Вейгарт, Доукинс и Сандерсон. Первый из них погиб уже на обратном пути. Он так и не увидел Солнца на экране. Здесь все подробно описано. — Кинрад указал на папку с отчетами. — Двое других погибли на четвертой планете, которую я считаю небезопасной для жизни людей.