Карина Дёмина - Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

• Название: Медведица, или Легенда о Черном Янгаре
• Автор: Карина Дёмина
• Жанр: Фэнтези

Вновь история о любви, о кровной мести, женском коварстве и мужской слабости. О том, что верность не купишь, но продать всегда можно. Об оборотнях, на сей раз традиционных, и о том, что человек всегда в состоянии переломить судьбу.

Что будет: Север, немного финской мифологии и нечисти (правда, здесь будут лишь мотивы), богов, героев негероического плана, дева-оборотень и Черный Янгар, человек, лишенный души.

Чего не будет: опять же легких побед и слабых врагов.

---

Я знала, что Янгхаар, или хвастаясь собственным богатством, или желая замириться с отцом, показывая, что не столь уж никчемен, прислал в дар невесте огненный лал, величиной с перепелиное яйцо. И что камень этот был цвета крови, чистоты необыкновенной… ни за одной невестой не давали подобного дара.

Я видела этот камень.

Держала на ладони, любуясь, не смея коснуться. Отец же, которому мое восхищение пришлось не по нраву, подхватил лал двумя пальцами, поднял над головой. И камень, поймав солнечный луч, полыхнул гневно.

— Выбрось, — велел отец и, словно опасаясь, что я не подчинюсь этому приказу, сам подошел к окну…

…а после велел принести ларец с камнями и долго, придирчиво выбирал достойный.

Ерхо Ину знал, как оскорбить подарком.

И сейчас, глядя вслед Олли, усмехался да бороду поглаживал.

— Завтра, — Тридуба, наконец, соизволил заговорить со мной. Он сидел на коне, подпирая рукой бок, и знакомая плеть ласкала конскую шкуру. Жеребец прял ушами, косил на плеть, на меня, грыз удила и клочья белой пены падали на траву. — Завтра ты станешь женой этого пса…

Отец бросил поводья конюшему и спешился, не дожидаясь, пока скамеечку поднесут.

— Идем.

У его шатра костер горел ярко. И слуга тотчас подал чашу с горячим медом, которую отец осушил одним глотком. Он вытер усы, крякнул и, глянув на небо, повторил:

— Уже завтра…

Под пологом его шатра царил сумрак, с которым не справлялись восковые свечи.

— Помоги, — он повернулся ко мне и молча стоял, пока я боролась с фибулой. Застежка была тугой, а пальцы неуклюжими. Но в кои-то веки отец не проявлял недовольства моей медлительностью. Но вот что-то щелкнуло, и золотой медведь выпустил плотную ткань. Я успела подхватить плащ прежде, чем он коснулся ковра.

— Туда положи, — отец указал на легкий дорожный сундук. — И сядь. Слушай.

Он смерил меня внимательным взглядом, упер рукоять плети в широкий свой подбородок, и стало казаться, что из темной его бороды выглядывает гадючий хвост. Я не смела отвести взгляд. Отец вертел рукоять, ременный хвост шевелился, и гадюка грозилась выпасть из волосяного гнезда бороды.

— Завтра ты войдешь в храм. Я хорошо заплатил жрицам. Обряд будет проведен по всем правилам, — Ерхо Ину говорил медленно, выверяя каждое слово. — Он и вправду получит мою дочь…

— Да, отец.

Мой ответ не требовался. Но молчание его разозлило бы.

— Вы проведете вместе ночь. А утром…

…утром Черный Янгар узнает, что ему подсунули не ту невесту. Вот только разорвать узы, наложенные жрицами Кеннике, будет невозможно.

— Утром ты передашь ему, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.

Для чего?

Янгхаар Каапо и так будет вне себя от гнева…

— Передашь, — рукоять плети уперлась в шею. — Ты ведь послушная дочь. И все сделаешь правильно.

Его улыбка была такой ласковой, что я кивнула.

Передам… возможно.

Если доживу до утра.

Олли возвращается ближе к полуночи и с поклоном протягивает отцу резной сундук, доверху наполненный топазами. Но Ерхо Ину не удивить камням, он зачерпывает горсть, разглядывает, а затем бросает камни в заросли бересклета.

— Утопи, — велел он.

И я знаю, что Олли не посмеет перечить.

Мне жаль камни, они ни в чем не виноваты. И мужа будущего жаль. И себя.

Поэтому, когда в сумраке вдруг окликается кукушка, серая странница, которую многие почитают вестницей Кеннике, я спрашиваю шепотом:

— Скажи, сколько лет я буду жить счастливо?

Жду ответа. А его нет… наверное, и боги не желают заступать дорогу отцу.

Мы выступаем с рассветом. Отец сам осматривает мой наряд: пусть бы свадьбы этой он не желал, но не позволит мне ее испортить своей неаккуратностью. К счастью, Ерхо Ину остается доволен.

Меня усаживают на спину белой кобылицы, из той дюжины, которую прислал Янгар для невесты — а отец отдарился вороными, жеребыми, — и набрасывают на волосы алый покров. Кобылицу ведет Олли, и он не торопится, я же, обеими руками вцепившись в луку седла, считаю шаги под перезвон серебряных колокольчиков. Мир темен.

А будущее и того темнее.

Мы идем долго… наверное, долго. Так мне кажется, однако, когда останавливаемся и меня снимают с кобылицы, а покров — с меня, то я вижу, что солнце еще не добралось до вершины елей.

На поляне, очерченной круглыми камнями, нас ждали.

— Вот моя дочь, — отец отступает за спину, и я оказываюсь лицом к лицу к человеку в синем парчовом халате. Халат расшит журавлями, а человек — столь толст, что мне удивительно, как он вовсе способен стоять? Шарообразная его голова лыса, а лицо — сплюснуто. И я смотрю снизу вверх, отмечая странные вывернутые кнаружи ноздри, и лестницу из подбородков, пухлые щеки, которые по-детски розовы. Его глаза — узкие щелочки меж припухших век, синей краской подведенных, а губы, напротив, выпячены, и с нижней свисают три серьги.

Нет, это не Янгхаар Каапо, но кто-то достаточно близкий ему, чтобы доверить столь важное дело, как смотрины невесты. И человек разглядывает меня столь же внимательно, как и я его. Губы разлипаются, выпуская розовый язык, который трогает то одну серьгу, то другую.

И в этом мне видится сомнение.

Человек, кем бы он ни был, не верит отцу.

— Зачем? — он вытягивает руку, почти касаясь моей щеки.

— Традиции, — бросает Ерхо Ину, глядя в сторону. И губы его кривятся презрительно. — Ты чужак.

Верно. Почему я сразу не поняла? Наверное, потому, что была слишком напугана.

Чужак.

И потому столь странен.

А традиции… что ж, традиции помогали отцу, в чем тот видел знак свыше. Сами боги желают покарать наглеца, пусть и руками Ерхо Ину.

— Традиции, — задумчиво повторил чужак, вновь тревожа серьгу с синим камнем. — У вас интересные традиции. Удобные.

Это было произнесено с насмешкой.

Но что смешного? Все знают, что кривоногий вдовец Кайшари, бог подземных источников, пребывает в вечном поиске. Опостылело ему вдовство. И пусты водяные чертоги. Вот и желает Кайшари новую жену отыскать. Оборачивается он, когда галкой, у которой меж черных перьев три белых есть, когда котом с желтыми глазами, а когда и вовсе человеком. Ходит меж людьми, особенно свадьбы любит, думая, что среди чужих невест отыщет собственную.

Скольких уже украл? Кому ведомо.

Сунет Кайшари девице зеркало из мертвой воды, глянет глупая и вмиг окажется под землею.

Оттого и разрисовывают невестам лица.

Мое покрывал толстый слой белой глины. И старуха, нанятая отцом в ближайшей деревне, наносила охранные руны. Плотный шерстяной платок лежал на волосах, серебряным венцом придавленный. И семью семь серебряных бусин свисали с него на длинных нитях преградой от дурного слова и глаза завистливого.

Но не в традициях дело, а во взгляде толстяка, внимательном, чуть насмешливом, словно бы дано было этому человеку видеть больше, нежели прочим. И я взмолилась богам, чтобы он увидел правду.

Пусть вернется.

Пусть расскажет Черному Янгару об обмане.

Пусть разорвет эту нелепую, еще не связанную нить, пока не поздно…

Отец будет зол, но я привыкла.

— Скажи, — Ерхо Ину хлопнул плетью по голенищу, — что если ему не по вкусу невеста, то не поздно отступить.

— Ты же сам знаешь, — в голосе толстяка звучал укор, — что Янгар не отступит.

Ерхо Ину кивнул.

Знает.

И надеется.

Что он задумал?

И как быть мне? Я ведь могу предупредить. Сейчас. Всего два слова и толстяк поймет. Он уже почти понял, но отчего-то продолжает притворяться обманутым.

А отец… он не простит предательства.

Черная плеть громко хлопнула по голенищу, подтверждая, что не будет мне пощады… вышвырнет из дому? Запорет? Продаст?

В этот миг я поняла, что боюсь отца куда сильней, нежели чужака и Черного Янгара.

— Зачем тебе война? — толстяк задумчиво касается кончиком языка серьги, с которой свисает крохотный колокольчик. — В мире жить надо.

— И разве я не показал, что готов к миру? — Ерхо Ину кладет ладонь на мое плечо.

Тяжела она.

И толстяк кивает, смиряясь с неизбежным. От этого кивка все тело его приходит в движение, и колышутся жировые складки, шевелится шелк, и золотые журавли, вышитые на нем, словно кружатся в танце, хлопают крыльями.

— Что ты скажешь Янгару? — громко щелкает плеть о голенище сапога, и я вздрагиваю.

— Правду, — теплые пальцы все ж касаются щеки, но осторожно, так, чтобы не потревожить краску. — Что его невеста диво как хороша.

И я понимаю, что говорит он именно обо мне.

— Янгар — хороший мальчик, — а это уже сказано для меня. — Он тебя не обидит.

И он уходит, а мы остаемся вдвоем.

Отец зол.

А я… я больше не боюсь. Почти.

— Ты правильно сделала, что промолчала, — Ерхо Ину касается плетью щеки, точно желая стереть то, другое, ласковое прикосновение. — Запомни, Аану: нет ничего дороже верности.