Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

• Название: Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
• Автор: Аркадий Аверченко
• Издательство: Изданіе М. Г. Кирнфельда
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1912

Дореформенное издание книги «Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова».

Обложка работы художника А. Юнгера.

Типографія журнала «Сатириконъ» М. Г. Корнфельда, СПБ., Бассейная, 3.

---

Онъ дѣлалъ видъ, что смахиваетъ слезу, и, стыдясь своей слабости, повторилъ, съ мягкой улыбкой:

— Восемьдесятъ лѣтъ работы, не покладая рукъ Надо быть послѣднимъ негодяемъ, чтобы не сохранить ея денегъ! Неправда ли, добрый Сандерсъ?

— Правда, — спокойно отвѣтилъ я. — Но не объясните ли вы мнѣ, Крысаковъ, почему каторжная работа старушки оплачивалась нѣмецкими ассигнаціями?

Онъ этого не ожидалъ. Впрочемъ, быстро оправился и, схвативъ съ громкимъ фальшивымъ смѣхомъ подушку, бросилъ ею въ мою голову, ловко сбивъ со стола мои карманные часы. Они погибли.

* * *

Нюрнбергъ.

Музей пытокъ насъ нѣсколько разочаровалъ.

Инструменты были стары и примитивны, коллекція ихъ совершенно не пополнялась. Завоеванія послѣднихъ вѣковъ прошли безслѣдно, не задѣвъ повидимому, добродушныхъ обитателей города.

Болѣе выгодное впечлтлѣніе произвелъ на насъ иллюстрированный прейсъкурантъ пытокъ на любое преступленіе. Многихъ было нетрудно поставить дешевыми домашними средствами, что дѣлало ихъ доступными для бѣднаго, маловзыскательнаго простого люда.

Человѣкъ, не гонявшійся за формой и внѣшнимъ блескомъ, могъ очистить свою душу, сжимая носъ обыкновенными сахарными щипцами, или растягивая ротъ аналогичнымъ приспособленіемъ для перчатокъ.

Людей съ болѣе обостренымъ чувствомъ раскаянія рекомендовалось ущемлять за голову дверьми или каминными щипцами, которыми, при извѣстномъ навыкѣ, легко удалялся и языкъ.

Преступныя жены свободно исправлялись укладкой ихъ въ подобіе скрипичнаго фугляра, съ забивкой въ крышку длинныхъ гвоздей, расположенныхъ по вкусу и подъ присмотромъ особаго компетентнаго лица.

Исправленіе болѣе мелкихъ пороковъ обходилось въ гроши, начиная съ бросанія въ воду и кончая примѣркой собачьяго намордника.

Благодаря такой тщательной и детальной разработок дѣла, гражданинъ стараго Нюрнберга могъ нейтрализовать любой грѣхъ, сообразуясь, конечно, съ немаловажнымъ обстоятельствомъ, что за нѣкоторые онъ могъ заплатить не свыше одного или двухъ разъ, напримѣръ, языкомъ или ухомъ.

Это, въ свою очередь, пріучило народъ къ экономіи и тонкому разсчету, чтобы, отдавъ зря языкъ или носъ, не остаться на бобахъ въ болѣе заманчивыхъ случаяхъ. Каждый старался перебиться до поры до времени мелкой монетой: пальцами, зубами и ремнями изъ собственнаго матеріала. Границы развлеченія выбирались такимъ образомъ по личному усмотрѣнію и варьировались въ довольно большихъ предѣлахъ. Самодеятельность поощрялась, всякъ былъ кузнецъ своему счастью. Мы съ трудомъ оторвались отъ прейскуранта, соблазненные обѣщаніемъ Мифасова показать намъ росшій во дворѣ замка Барбороссы дубъ, посаженный Брунгильдой — доказательства чему были въ надежныхъ рукахъ самого Мифасова.

Дубъ оказался корявымъ, довольно невзрачнымъ деревомъ — липой, посаженной Кунигундой, а не Брунгильдой.

На всѣ наши вопросы и выраженія протеста, Мифасовъ ограничился не лишеннымъ основанія замѣчаніемь, что время беретъ свое и присутствіе липовой листвы его нисколько не удивляетъ. Что же касается двухъ женщинъ, то, по соображеніямъ интимнаго свойства, онъ не рѣшается отдать сейчасъ своего предпочтенія ни той, ни другой. Это вопросъ недалекаго будущаго.

Будущее — странное, одинокое слово въ этомъ царствѣ прошлаго набальзамированнаго тысячами легендъ…

Спятъ старыя стѣны, улыбаясь подъ осторожными цѣпкими щупальцами вѣковъ — не дрогнутъ сѣдыя рѣсницы узкихъ оконъ, запущенныя временемъ.

Крысаковъ не выдержалъ и пригрозилъ придти на этюды. Мифасовъ вызвался дать подробныя объясненія къ происхожденію каменнаго колодца, приводившагося въ дѣйствіе при помощи семикратнаго вливанія воды.

Согласно извѣстному Мифасову преданію, начало колодца было положено однимъ набожнымъ узникомъ, протершемъ въ камнѣ дырку собственной головой, при земныхъ поклонахъ.

Погруженный въ молитву, узникъ замѣтилъ свою работу только тогда, когда дыра достигла почтенной глубины въ полтора аршина и онъ свалился въ нее головой внизъ.

Послѣдующіе узники продолжали копать, кто по энерціи, кто изъ честолюбія, не преслѣдуя никакихъ матеріальныхъ выгодъ и не ожидая отъ своей работы внезапнаго повышенія. Они опускались медленно, но вѣрно.

Глубина колодца сдѣлалась, наконецъ, такъ велика, что голосъ со дна достигалъ ушей стражи не ранѣе чѣмъ черезъ полчаса. Это служило неисчерпаемой темой для остротъ новичкамъ-узникамъ и порождало массу веселыхъ qui pro quo и сюрпризовъ.

Случалось, что неопытный или малосообразительный узникъ требовалъ соли къ бульону, уже сдѣлавъ одинъ-два глотка; требованіе исполнялось стражей съ нѣмецкой аккуратностью, но соль приходила къ сладкому. Горчица спускалась къ кофе, кусокъ сахара къ нему будилъ новичка, падая ему на голову во время послѣобѣденнаго сна.

Въ концѣ концовъ, узникъ пріучился угадывать всѣ свои желанія за полчаса, и шероховатости сглаживались.

Мы поблагодарили Мифасова, а Крысаковъ повторилъ зловѣщее обѣщаніе придти во дворъ замка съ ящикомъ и красками.

Насколько онъ это исполнилъ, видно изъ слѣдующей колкой замѣтки небольшой Нюрнбергской газеты.

«Интересно, о чемъ думаеть администрація Замка, на глазахъ которой выносится драгоцѣнные остатки старины цѣлыми ящиками. Не далѣе чѣмъ вчера нашимъ сотрудникомъ былъ замѣченъ выходящій изъ воротъ Замка человѣкъ въ рыжей шляпѣ, согнувшійся подъ тяжестью покоившагося на его спинѣ громаднаго ящика. Съ трудомъ протащивъ ящикъ въ ворота, неизвѣстный медленно скрылся по направленію къ вокзалу.

Судя по размѣрамъ и формѣ ящика, — замѣчаетъ сотрудникъ — это должна быть драгоцѣнная кровать изъ пятой комнаты Замка, стулъ и подставка для часовъ изъ четырнадцатой. Не исключена возможность исчезновенія и самыхъ часовъ, предусмотрительно завернутыхъ въ гобленъ.

Интересная деталь; осторожный „любитель старины“ имѣлъ при себѣ запасъ кистей и красокъ для быстрой перекраски вещей въ случаѣ преслѣдованія… Кѣмъ? Ужъ не нашей ли полиціей?»

Мы поспѣшно выѣхали изъ города.

Да здравствуетъ Старый Нюрнбергъ и охраняющіе его граждане!

Въ Мюнхенъ!

МЮНХЕНЪ

Вынужденная ограниченность изслѣдованій. Болѣзнь. — Участіе товарищей. — Обмѣнъ рѣзкостями. — Въ Тироль.

Въ Мюнхенѣ я заболѣлъ.[3]

Рѣдко чья болѣзнь протекала среди такого сочувствія.

Товарищи на-перебой занимали меня разговорами съ цѣлью отвлечь мои невеселыя мысли отъ центра къ периферіи, отъ сущности моей болѣзни на второстепенные предметы внѣшней жизни.

— Попробую, дышетъ-ли онъ?

Они безъ устали комбинировали сладкія возможности перевезти меня на зеленые склоны Тироля, гдѣ бы смерть, разъ таковая была неизбѣжна, показалась бы мнѣ пріятной.

Бѣдняга Сандерсъ долженъ умереть, какъ подобаетъ человѣку съ золотымъ сердцемъ, — горячо говорилъ Крысаковъ. — Иначе я не прощу себѣ этого всю жизнь.

— Крошка Сандерсъ испуститъ духъ у подножія доломитовъ, — торжественно поднялъ руку Южакинъ.

— Мальчика слѣдуетъ отнести на ледникъ, — задумчиво говорилъ чистоплотный Мифасовъ. — Это одно въ состояніи предотвратить быструю порчу.

Они горячо обсуждали тексть телеграммы, которую пошлютъ изъ Тироля издателю, человѣку непосредственно заинтересованному въ датахъ нашей смерти. Каждому хотѣлось, чтобы была принята его редікція.

Южакинъ предполагалъ просто:

— Krochka sconclialsia — крошка скончался.

Крысаковъ и Мифасовъ, единодушные въ понятіяхъ о красотѣ, предпочитали болѣе изящное:

— Enfant est fini — дитя погибло.

Я присоединился къ большинству, и они уѣхали спокойными въ кабачекъ Симплициссимуса, шумно обѣщая послать по дорогѣ доктора, на случай — необходимости констатировать мою смерть.

Доктору не удалось этого сдѣлать и послѣ нѣсколькихъ неловкихъ пріемовъ со шприцемъ, онъ сказалъ:

— Вы здоровы.

Я съ нимъ не согласился и далъ ему девять марокъ. А чтобы смягчить этотъ поступокъ, спросилъ:

— Вы были въ Берлинѣ?

— Милостивый государь, — вѣжливо, но убійственно холодно отвѣтилъ онъ: — Если вы и не вполнѣ здоровы, то, во всякомъ случаѣ, настолько, чтобы отвѣчать за свои слова. Не такъ ли?

— Такъ, — сказалъ я невнятно.

— Тогда пусть вамъ будетъ извѣстно, что я былъ въ Лондонѣ, былъ въ Парижѣ, былъ гдѣ угодно, только не въ Берлинѣ.

— А я думалъ, что вы — пруссакъ, — воскликнулъ я съ неосторожностью человѣка, стоящаго одной ногой въ могилѣ.

— Я — пруссакъ?! — сдавленнымъ голосомъ спросилъ онъ. — Милостивый государь… — онъ дрожащими руками собралъ свои инструменты… — Милостивый государь… Въ такомъ случаѣ, вы — тоже самое!