Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

• Название: Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
• Автор: Аркадий Аверченко
• Издательство: Изданіе М. Г. Кирнфельда
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1912

Дореформенное издание книги «Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова».

Обложка работы художника А. Юнгера.

Типографія журнала «Сатириконъ» М. Г. Корнфельда, СПБ., Бассейная, 3.

---

— Все это я могу продѣлать самъ, фрау Мюллеръ. Въ вашемъ возрастѣ…

Она энергично замотала бѣлой, трясущейся головой.

— Господинъ Сандерсъ, я работала всю жизнь, я не могу жить безъ дѣла… Мой сынъ тоже работаетъ, — инженеръ… Мы живемъ вмѣстѣ… О-о! Онъ хорошо зарабатываетъ, очень хорошо зарабатываетъ, — на ея лицѣ заиграла улыбка материнской гордости. — И… знаете что?

Она лукаво прищурила кроткіе, блѣдные глаза, и, прикрывъ ротъ рукой, сказала:

— Я хочу, чтобы онъ женился, — дочь музикъ-директора. Въ воскресенье я ему это скажу, за завтракомъ…

— Воображаю, какъ онъ обрадуется, — замѣтилъ я.

— О, да! Да! Онъ уже давно хотѣлъ жениться на дочери полицейскаго чиновника, но я думаю, что лучше будетъ на этой.

— Конечно, тѣмъ болѣе, что переходъ съ дочери полицейскаго чиновника на дочь музикъ-директора врядъ ли покажется ему замѣтцымъ, фрау Мюллеръ.

Она нерѣшительно пожала плечами.

— Дочь музикъ-директора — очень образованная дѣвушка. Она говоритъ на четырехъ языкахъ. Вы читали въ газетахъ ея объявленіе: молодая дѣвушка желаетъ научиться хозяйству и стиркѣ въ интеллигентномъ семействѣ?

— Читалъ, и знаете что я думаю, фрау Мюллеръ? Если она еще играетъ на роялѣ, то, вмѣстѣ съ четырьмя языками, это будетъ хорошее подспорье къ стиркѣ… Вѣдь, тогда и подавно можно будетъ обойтись безъ прислуги.

— Еще бы, господинъ Сандерсъ, еще бы!.. Значитъ, вы платите одинъ франкъ за услуги и, если хотите кофе, то еще двѣнадцать франковъ въ мѣсяцъ. Хорошо? А теперь я вамъ совѣтую пойти въ участокъ и отдать вашъ паспортъ. Взамѣнъ вы получите билетъ.

Паспортъ; участокъ… Родныя слова, такъ странно звучащія въ этой странѣ свободы.

Я отправился за вещами и въ участокъ.

* * *

Каждое утро она мнѣ приносила чашку кофе съ блѣднымъ хлѣбцемъ на блюдцѣ, и я пользовался случаемъ, чтобы поболтать съ ней пять-десять минуть.

Но чѣмъ дальше, тѣмъ отвѣты ея становились короче, тѣмъ проворнѣе схватывала она съ комода наполненный мыльной водой тазъ. Несмотря на то, что темы, которыя я затрагивалъ, били ее по нервамъ, возбуждали подъемъ давно угасшаго духа.

— Знаете ли вы, фрау Мюллеръ, сколько у насъ стоитъ фунтъ мяса? Ни болѣе, ни менѣе, какъ 50–60 сантимовъ на ваши деньги! Что? Ха-ха-ха! Еще не такъ давно оно стоило вдвое меньше!

— Скажите мнѣ, фрау Мюллеръ, откровенно: вы представляете себѣ курицу за полтора-два франка? А я ихъ уничтожалъ десятками!

Она шептала:

— Сорокъ сантимовъ… Полтора франка…

И выпытывала все новыя детали, стараясь иногда объяснить, во что превратился бы міръ въ умѣлыхъ рукахъ швейцарцевъ, обладающихъ мясомъ и курами за эту цѣну.

Но, однажды, съ болью вырвавшись изъ этого царства грезъ, она твердо, хотя негромко сказала:

— Господинъ Сандерсъ… Я давно хотѣла это сказать, но… но я думала, что вы догадаетесь сами…

— Впередъ за кофе? — безпечно спросилъ я.

— Нѣтъ… Впрочемъ, и это, господинъ Сандерсъ… Но главное…

— Да говорите же, фрау Мюллеръ, говорите…

— Я очень боюсь, что вы поймете меня дурно, господинъ Сандерсъ… Не такъ, какъ надо…

— Фрау Мюллеръ…

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. — Она перевела духъ и произнесла болѣе или менѣе рѣшительно:

— Я вамъ уже давно хотѣла сказать, господинъ Сандерсъ… Всякій разъ, когда я прихожу къ вамъ, по дѣлу, вы задерживаете меня на пять, десять минуть. И мы остаемся одни… остаемся одни…

— Одни, фрау Мюллеръ, одни.

Она рѣшила, что я ее понялъ, и улыбнулась увядшими ленточками губъ, одинокимъ, застѣнчивымъ выглянувшимъ зубомъ.

— Вы понимаете, господинъ Сандерсъ?.. Вы понимаете?.. Въ этомъ городѣ — такія, такія сплетни.

Она слабо указала на балконъ противоположнаго дома и повторила.

— Это настоящее сплетничье гнѣздо, господинъ Сандерсъ.

Я героически справился съ душившимъ меня смѣхомъ и любезно сказалъ:

— Фрау Мюллеръ… Вы забываете, что я слишкомъ старъ, чтобы подавать еще поводы къ сплетнямъ.

Она отрицательно покачала головой. И взявъ тазъ, зашлепала туфлями, гордая своей незапятнанной репутаціей въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ.

Какъ бы раскаркалось сплетничье гнѣздо, если бы узнало, что иногда я угощалъ фрау Мюллеръ вкуснымъ швейцарскимъ шоколадомъ!

Мы мало разговаривали другъ съ другомъ послѣ нашего объясненія; только разъ, — когда я попросилъ ее выбросить почти цѣлой хлѣбъ и большой кусокъ полузасохшаго сыра, она грустно сказала:

— У васъ, вѣроятно, давно нѣтъ матери, господинъ Сандерсъ?

— Не скажите, — возразилъ я уклончиво.

— Почему же она не научила васъ покупать ровно столько, сколько вамъ нужно, господинъ Сандерсъ?

Я скромно отвѣтилъ:

— Мы еще дикари, фрау Мюллеръ, и рѣдко закусываемъ въ одиночку. При разсчетѣ на число желудковъ легче ошибиться, чѣмъ на вмѣстительность одного.

Въ ея взглядѣ свѣтилось глубокое сожалѣніе.

Разставаясь, я сказалъ ей:

— Я уѣзжаю, фрау Мюллеръ… Ваша комната была верхомъ совершенства, ваша любезность превосходила все, мною доселѣ видѣнное. Я уѣзжаю съ глубокою грустью и лучшими воспоминаніями.

Она подняла на меня кроткіе, блѣдные глаза и жалостно сказала:

— Господинъ Сандерсъ, мнѣ такъ жаль, что вы уѣзжаете… Очень, очень жаль…

Въ моей головѣ пронеслись ботинки и платье, которыя я самъ чистилъ, въ порывѣ сыновьяго почтенія, нѣсколько плитокъ шоколаду и два-три букета цвѣтовъ подаренныхъ ей, когда она возвращалась съ кладбища, гдѣ покоился прахъ ея мужа, и я подумалъ:

— Ты заслужилъ эту скорбь, Сандерсъ, и это морганіе маленькихъ мутныхъ глазокъ, за которымъ сейчасъ польются слезы… Не надо слезъ, не надо…

— Ахъ, господинъ Сандерсъ! Это ужасно, что вы теперь дѣлаете, именно теперь.

— Когда ты уже успѣла привязаться, бѣдняжка…

— Когда такъ трудно сдать комнату, господинъ Сандерсъ…

— Ахъ да… Конечно, конечно… Прощайте, фрау Мюллеръ!

Прощайте!.. Маленькая швейцарская старушка съ монеткой, ровно бьющейся между восьмымъ и девятымъ ребромъ.

Ты честно заработала ее, вѣчная, цѣломудренная труженица!

ЗАБЫТЫЕ ЛЮДИ Разсказъ бѣлобрысаго юноши

Да, они были некрасивы, очень некрасивы. Особенно мужчины — угрюмые и сутулые съ мутнымъ взоромъ, съ громадными узловатыми кистями длинныхъ рукъ, съ согнутыми въ колѣняхъ ногами.

Многіе держали ружья, а шляпы и платье ихъ были украшены разноцвѣтными лентами, вносившими нотку тупой наивности.

Многіе держали ружья.

Эти ѣхали на одинъ изъ безчисленныхъ маленькихъ праздниковъ стрѣльбы и были слегка пьяны, какъ и многіе другіе, ѣхавшіе просто для прогулки…

Были и совсѣмъ трезвые, но ихъ полусонные глаза и свободно вихлявшіе въ суставахъ члены дѣлали ихъ похожими на пьяныхъ.

Они не были сдержаны, чувствуя себя хозяевыми вагона, громко смѣялись и пѣли, а ссохшіеся пальцы ихъ закорузлыхъ рукъ блуждали по колѣнямъ, бедрамъ и грудямъ сидѣвшихъ рядомъ женщинъ.

Это была ихъ собственность — спокойныя некрасивыя женщины въ черныхъ корсетахъ, высокихъ и плоскихъ, раздавливающихъ груди.

А свободныя отъ легкой белой матеріи шеи, съ большими кадыками и припухшими железками, казались столь же предназначенными для дешевыхъ украшеній, какъ для большого альпійскаго колокольчика.

Онѣ отвѣчали на ласки неопределенными улыбками, реже пожатіемъ рукъ и еще реже поцѣлуями.

Онѣ знали, что это ихъ право или обязанность, поэтому мало стѣснялись, не придавая значенія присутствію постороннихъ и еще менѣе случайному уродству своего собственника.

Среди мужчинъ я замѣтилъ двухъ или трехъ идіотовъ природныхъ или, можетъ быть, изготовленныхъ по рецепту того сердитаго господина съ племянницей.

Наблюдать за ними было скорѣе любопытно, чѣмъ весело, и я вздохнулъ облегченно, когда поѣздъ остановился.

— Везенъ!..

Картина, которая мнѣ представилась, была немного олеографична все же прелестна. Я пошелъ вдоль Валльскаго озера, узкаго, очень глубокаго, сжатаго стѣнами угрюмыхъ, мѣстами соверешенно голыхъ скалъ.

Его неподвижная, нѣмая вода казалась голубымъ застывшимъ металломъ, эмалью, подернутой розово-дымчатыми и синеватыми тѣнями — отраженіями скалъ и неба и еще чего то для меня непонятнаго.

Вода не походила на воду нашихъ озеръ и рѣчекъ, какъ красивая мертвая кокотка пальма не походитъ на вѣчно трепещущую березу.

Я шелъ по великолѣпному шоссе, минуя деревню за деревней, — всюду было электричество и маленькіе чистые отели, — отелей чуть ли не больше, чѣмъ обыкновенныхъ домовъ.

Это былъ сплошной гимнъ удобству за небольшую, но наличную плату. Торжество невѣроятнаго, почти нечеловѣческаго труда, создавшаго сады и огороды на каменныхъ склонахъ, обвившаго ихъ бледными гирляндами идеальныхъ дорогъ.