Владимир Зарев - Гончая. Гончая против Гончей

• Название: Гончая. Гончая против Гончей
• Автор: Владимир Зарев
• Издательство: Свят
• Жанр: Детектив
• Год: 1990

---

— Вы в самом деле полковник Евтимов? — спросила, испуганно улыбаясь, секретарша.

Теперь мне оставалось сделать последний шаг — сесть в свой разбитый «запорожец» и поехать на улицу Евлоги Георгиева, дом восемнадцать.

(8)

«Сегодня первое апреля, — рассеянно думаю я, — день обманов… сегодня каждый имеет право соврать, но я знаю правду!» Я выждал три дня, чтобы подготовиться, подавить в себе стариковскую сентиментальность, вытравить из своей души даже тень сострадания, возвратить себе беспристрастие Гончей, стоящей на краю широкого поля и обладающей единственно свободой преследовать и ловить. Всю ночь я проспал глубоким сном, мне снилось, что я мертв, а это хорошая примета — я помню еще от матери, что видеть во сне собственное небытие — к удаче. Я плотно, как Пешка, позавтракал, чисто выбрился и надел светлый костюм, внушив себе, что сегодня праздник.

Я взял в буфете два двойных кофе, они стоят на стеле, остывая, но я не спешу: я решил досчитать до тысячи, но пока досчитал только до восьмисот пятидесяти четырех. Просто мы с Пешкой молчим три или пять минут, он угодливо улыбается, пытается со мной заговорить, словно ненароком замечает, что весна — его любимое время года, намекая тем самым на то, что пора кончать, пора признать его полную невиновность и отпустить его на все четыре стороны в сияющий апрель. Подтянув на коленях брюки, словно боясь помять несуществующую складку, он удобно устраивается в кресле и закуривает.

— Знаете анекдот о шампуне, гражданин следователь? — старается он меня развеселить. — Один кретин вошел в магазин и спрашивает продавщицу: «Есть у вас шампунь?» «Только яичный», — отвечает она. «Ну ладно, дайте мне один, хотя, по правде, я собирался помыться целиком!»

Девятьсот восемьдесят шесть, девятьсот восемьдесят семь… Пешка инстинктивно понимает, что сегодня мы не будем обмениваться шуточками, что наша взаимная любовь пришла к концу и именно поэтому сейчас мы как бы одно целое. Он чувствует, что мы уже не можем друг без друга, что наконец будем по-настоящему вместе, прежде чем расстаться. Столешница моего стола пуста, мне больше ничего не нужно, кроме Пешки, а он здесь, передо мной. Я не испытываю волнения, я полностью беспристрастен, как ползучее растение, в душе у меня холодно и пусто. Тысяча… — мысленно произношу я и включаю магнитофон.

— Два месяца, Илиев, я терпеливо вас слушал, — начинаю официальным тоном. — Сейчас буду говорить я, потому что должен сказать вам что-то важное… последнее, относящееся к нам обоим и особенно к Христо Бабаколеву.

— Ну, конечно, гражданин следователь, — соглашается Пешка, лицо его застыло, в глазах скрытая ирония и подхалимство.

— Вы измучили меня, Илиев, довели до ручки… но и за это я вам благодарен. Мне было известно, что вы профессионал, что вы прошли высшую школу в детской колонии и в тюрьме, я предполагал, что вы ловки и хитры, восхищался вашей невероятной памятью, вашим умением прекрасно, даже красиво рассказывать, но помимо всего этого вы оказались и умны… намного умнее, чем я мог предположить. Примите этот комплимент, хотя он вам и не пригодится…

— Но, гражданин Евтимов…

Реакция Пешки меня не интересует, в душе у меня холод. Закуриваю свою первую за день сигарету, с наслаждением затягиваюсь.

— В старости человек действительно глупеет, потому что становится сентиментальным, раскисает. Вам, Илиев, удалось меня растрогать, сделали вы это блестяще, но, увы, переборщили, превысили дозу, а от дозы, как известно, зависит, будет ли данный медикамент лекарством или ядом. Вы сделали мое сострадание вашим союзником, но увлеклись, недооценили меня, и в этом ваша ошибка.

— Вы что-то меня разыгрываете, гражданин следователь…

— Не прерывайте меня! — обрываю я его. — Начну с самого начала, потому что иначе вы мне не поверите, что мне известно все. Итак, в июне прошлого года вы действительно встретили женщину, назвавшую себя Фани Неновой, верю, что это произошло в вокзальном ресторане, верю, что вам снились цветастые занавески и коврик на стене, что у вас было болезненное стремление к своему дому, что одиночество в жизни вас подавляло и вы хотели иметь, по вашему выражению, дом, куда могли бы податься. Верю, что Фани привела вас в недостроенный дом в квартале «Горна-баня», и вы пережили восторженное чувство возвращения блудного сына. Верю, что вместе с четырьмя с половиной тысячами вы притащили и детскую кроватку, которую видели во сне и которая, как вы надеялись, должна была стать вашим будущим. В какой-то миг у вас были и Фани, и дом… в пустых неоштукатуренных комнатах вы мысленно видели и ваших детей. Теперь у вас был смысл существования, перед вами открывалась новая жизнь. Верю, что вы проводили Фани в аэропорт, что потом ждали ее с букетом роз, верю в сложность чувств, которые вы испытывали, поняв, что вас обманули. Сперва вам пришлось проститься с самой большой иллюзией в жизни, разрушить все самое сокровенное, что вы когда-либо создавали, — семейный уют, свое место в жизни. Потом вас охватила обида: впервые вы поступили честно, а вас грубо обманули. Помимо красивой мечты, Фани украла у вас вашу самую большую ценность — сущность мошенника, человека, привыкшего брать все обманом. Она нанесла вам душевную травму, насмеялась над вашей опытностью, над вашим единственным умением — обводить людей вокруг пальца, делая их несчастными. Вы, Илиев, оказались жертвой, а это, по-вашему, было непростительным поступком… и ваше огорчение постепенно превратилось в жажду мести.

Верю, что вы несколько дней тяжело все это переживали, но, будучи реалистом, постепенно освободились от эмоций, отбросив их, как неудобную одежду. Вашу душу разъедало, подобно серной кислоте, последнее, что можно было спасти — деньги! Четыре с половиной тысячи — большая сумма, это целая куча удовольствий в будущем, средство, чтобы уцелеть, и самое главное — ощущение уверенности. Я внимательно прочел заключение психиатра врачанской тюрьмы — он считал вас психически нормальным, но я обратил внимание на два небольших отклонения: он отмечал, что вы подвержены навязчивым идеям и что у вас развит комплекс бедности. Пейте кофе, а то он совсем остынет…

Так вот, до этого вы мне рассказали правду, а затем начали лгать. Фани Ненова действительно работала на угольном складе и имела временную софийскую прописку, но она не вышла замуж… на улице Евлоги Георгиева, дом восемнадцать, никогда не проживал никакой старшина. Такова моя профессия, Илиев, — не верить душераздирающим историям, а проверять факты. Вы просто потеряли след Фани. Она полетела в Варну, но оттуда могла вернуться в свои родные места — в Кричим или Хасково, в Лом или Кырджали: Болгария — страна маленькая, но одновременно и огромная. Как реалист, вы отдавали себе отчет, что вам придется разыскивать Фани годами, что существует реальная опасность вообще ее не найти, денежки же ваши плакали, а вы хотели иметь их здесь и сейчас. Вы были бесконечно несчастны, потому что почувствовали себя обедневшим — даже не столько обманутым, сколько бедным и неуверенным. Деньги, деньги, вернуть деньги любой ценой — эта навязчивая идея не давала вам покоя, лишила сна… вот тогда вы и вспомнили о Христо Бабаколеве.

— Очень красиво рассказываете, гражданин следователь, — прерывает меня Пешка, однако в глазах его не ирония, а страх.

— Спасибо! — благодарю я, — но я еще не начал, Илиев, свой рассказ!

(9)

Переворачиваю ленту, снова включаю магнитофон, с наслаждением отпиваю глоток кофе. «Чем спокойнее ты будешь выглядеть, Евтимов, — говорю я себе, — тем сильнее взбудоражишь этого голубчика!» Лучший способ поднять дичь — проскочить вперед, сделав вид, что ты ее не заметил… тогда зверь выскакивает из кустов и устремляется по открытому полю.

— Зачем вам понадобился Бабаколев? — спрашиваю я скорее себя. — Просто вы, Илиев, по натуре психолог и вам была известна его слабость. Вы передо мной дали ему такую характеристику: «Король, по сути, самая незначительная и беспомощная фигура, движется неуклюже, убегает с трудом, нападает без фантазии… Христо обманывался постоянно, и это доставляло ему удовольствие… именно в этом выражалась его свобода». Вам была известна его обезоруживающая и обвиняющая доброта, именно поэтому вы его ненавидели, испытывали отвращение к самой его человеческой природе; вы предали его еще в тюрьме, но он вас простил. Этого вы не могли ему простить. Христо чем-то напоминал вашего отца, ваша ненависть к нему была почти биологическим чувством, памятным еще с детства, словно это Бабаколев послал вас в колонию и тем самым предрешил всю вашу последующую жизнь. Отец ваш давно умер, мертвым не мстят, но Бабаколев подло жив!

Его присутствие вызывало у вас злобу и презрение, но его так удобно можно было обманывать, кроме того, у него были деньги: он так же, как и вы, вкалывал на врачанских стройках. Вы нашли его, наверное, он вам обрадовался, но вы, Илиев, умны и дальновидны, поэтому не попросили денег сразу — вы почувствовали, что сначала надо завоевать его привязанность, стать для него необходимым. Это вам было не трудно: вас связывало общее прошлое, Бабаколев был одинок, поэтому отзывчив на знаки внимания, на дружеское к нему отношение. Вы рассказали ему о своем тяжелом детстве, о болезни матери и сестры, о невинном ограблении квартальной кондитерской и похоронах отца — словом, растрогали его до глубины души. Вы обрабатывали его медленно и с удовольствием, наверное, не един раз угощались в вашей жалкой комнатушке, а потом провожали его в общественную уборную Докторского сада, чтобы он на своей шкуре почувствовал весь ужас вашего положения. Постепенно вы завоевали его доверие, ездили с ним в кабине грузовика, беседовали о том, о сем. Он поделился с вами своими секретами, брал вас на встречи с Жанной, и таким образом вы узнали, что это дочь его бывшего Шефа, о нем он вам тоже рассказал десятки подробностей, вы узнали, где он живет, что у него есть машина «пежо» и — самое важное — что он носит ботинки сорок седьмого размера. Этот курьезный факт вам еще не был нужен, но вы его запомнили — ваша способность помнить числа поистине уникальна!