Артур Миллер - Наплывы времени. История жизни

• Название: Наплывы времени. История жизни
• Автор: Артур Миллер
• Издательство: Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-31568-8

История непростой жизни, в событиях которой как в зеркале отразился весь путь развития искусства и литературы прошедшего столетия.

Артур Миллер рассказывает не только о себе, но и о других великих людях, с которыми сводила его судьба, — Теннеси Уильямсе и Элиа Казане, Дастине Хоффмане и Вивьен Ли, Кларке Гейбле, Лоуренсе Оливье и своей бывшей жене, прекрасной и загадочной Мэрилин Монро.

---

Не знаю, может быть, показалось, но в моих словах они нашли облегчение, и я даже пробормотал, что подам на кинокомпанию в суд за нанесение дискредитирующим роликом ущерба моей собственности.

Услышав в их словах пораженческие нотки, я подумал, что, наверное, в душе они разделяют мою позицию. Если все обстояло действительно как они говорили, тем хуже было не только для них или для меня, но и для всей страны, где мы разыгрывали это массовое представление. И если я испытывал тот же страх, что и они, то мое чувство гордости было им неведомо, а я гордился своей пьесой, которую не мог предать, ибо в конечном счете она была моим якорем, иначе я должен был признать, что в нравственном смысле «Смерть коммивояжера» — бессмыслица, недостойная внимания, история, рассказанная идиотом. И тогда легко было ответить отказом. Мы расстались вежливо, по-доброму, и если ролик все-таки демонстрировали, то мне об этом ничего не известно. Они выполнили свой долг и теперь могли доложить, что я собираюсь подавать на «Коламбиа» в суд. Этого оказалось достаточно, чтобы киностудия расквиталась с Легионом — похоже, в этом крылась подоплека истории с роликом, стоившей «Коламбиа» пару сотен тысяч долларов.

Хотя у меня оставалось несколько ходов в игре под названием «убьемте Миллера», я не сомневался, что меня держат на мушке весьма влиятельные боссы, выжидая, когда нажать на курок. Единственным спасением было обо всем забыть и работать, несмотря на леденящее душу давление. Порою доходило до курьезов. Однажды мне позвонил неизвестный человек и, представившись офицером из бригады имени Линкольна, сказал, что в Испании знал Ралфа Нифуса и хочет переговорить по важному делу. Я подумал, что он наверняка влип в какую-нибудь политическую историю и безо всяких оснований считает, что мой авторитет достаточно высок, чтобы помочь ему, — подобные заблуждения порой случались в то время. Придя, он уселся в гостиной на диван и, водрузив на колени черный портфель, несколько неуверенно, однако жизнерадостно сообщил, что хочет продать мне акции нескольких нефтяных скважин в Техасе. Тут я понял, что времена изменились. Он сказал, что занялся этим, когда по черному списку его уволили с профсоюзной работы, но теперь втянулся и даже зарабатывает приличные деньги. А затем произнес одну из тех фраз, в которых отражается эпоха.

— Не надо забывать, — он был совершенно серьезен, — что как только рабочие возьмут власть в свои руки, им тут же понадобится нефть, причем много больше, чем сейчас, поскольку при социализме будет расширенное воспроизводство.

Кальвинизм бессмертен и возрождается в самых неожиданных местах: главное — знать, что своим деянием ты осчастливишь другого.

Это происходило как раз тогда, когда испуганный и отчаявшийся Луис Унтермейер заперся у себя на Ромсен-стрит и не выходил из дома около года. Охватившая Америку паранойя поразительно напоминала ситуацию в другой части света, о чем тридцать лет спустя я узнал от Гаррисона Солсбери, журналиста из «Нью-Йорк таймс». Сталинская цензура так основательно закрутила все гайки, что из Москвы можно было передавать лишь тексты официальных сообщений. Не видя перспектив, большинство западных агентств свернули свою деятельность, отдав ситуацию на откуп горстке репортеров. Солсбери, аккредитованный в Москве при «Нью-Йорк таймс», остался, делая все возможное, чтобы проникнуть за плотную завесу сковывающего все советского террора. Для того чтобы собирать и передавать информацию, он вынужден был прибегать к совершенно фантастическим экспромтам. В Америке ситуация была не столь драматична лишь в силу конституционных гарантий, но по обе стороны океана в центре политических дискуссий стоял вопрос о лояльности. Уже в восьмидесятые годы, благодаря Закону о свободе информации, Солсбери узнал, что его решение остаться в Москве после отъезда большинства иностранных журналистов вызвало у ФБР подозрение, не стал ли он агентом красных. Таковы были времена.

Однако как рассказать об этом? В какую форму облечь крик души? Лишь в некоторых романах можно было ощутить намек на грядущую катастрофу, театр об этом молчал, а кино в вихре танца увлекало людей в страну иллюзий. Под мостом, однако, никто не сомневался, что времена послевоенной эйфории миновали и связи с прошлым порваны и порушены.

Шла война в Корее, и в порт, по новым правилам, теперь можно было попасть только по пропуску береговой охраны. Митч Беренсон потерял возможность туда частенько наведываться, и ему пришлось искать работу на частном предприятии. Имея за плечами только одну профессию — профсоюзного организатора, — Митч впервые в сознательной жизни напрямую столкнулся с невероятным обществом, где каждый норовит сожрать другого, к чему оказался совершенно неподготовленным, все равно что отказавшийся принять сан семинарист. Это было действительно так: он не знал истории развития общества и не имел ни рабочего стажа, ни страхового полиса, так что, оказавшись выброшенным в ревущий поток конкуренции, должен был либо тут же научиться плавать, либо пойти ко дну.

Поняв, что жизнь растрачена впустую, ибо откуда ему было знать, что через несколько лет не без их с Лонги влияния Тони Анастазия откроет первую больницу для грузчиков под названием «Клиника имени Анастазии», он тем не менее был, как ни странно, полон кипучей энергии. Не имея опыта выживания в условиях конкуренции, Митч с безграничным удивлением обнаружил, что деятельность организатора имела определенное сходство с деятельностью антрепренера. Оба с утра решали, что им предстоит делать, с кем увидеться, переговорить, иными словами, сами распоряжались своим временем. Рутина была ненавистна Митчу, как любому капиталисту, живущему на грани риска, и тут открылась ужасная правда, что торговля революцией ничем не отличается от любой другой сделки.

Когда Митч был профсоюзным организатором, то зарабатывал по двадцать долларов в неделю, если, конечно, платили. Пустые карманы выработали в нем некое аристократическое пренебрежение к деньгам, которые он не собирался копить, и потому они не обладали над его душой никакой властью. Попав в безвыходную ситуацию, он всегда мог обратиться к кому-нибудь из разбросанных по всему городу приятелей или, тем, с кем годами проворачивал свои профсоюзные дела.

Теперь ему надо было найти работу, и он понял, что единственным, к кому он может непосредственно обратиться, был Краус, владелец фабрики по производству свитеров на Лоуер-Ист-Сайд, однако тот ненавидел его: лет десять назад Митч организовал на его предприятии длительную забастовку. Год и два месяца он каждое утро маршировал во главе распевавших песни рабочих перед ветхим зданием фабрики, а Краус с трудом прокладывал себе дорогу через толпу и ежедневно, подняв кулаки, грозил Беренсону со словами: «Чертов большевик, чтоб ты сгнил в аду и кошки расцарапали тебе задницу!» Широко раскинув руки, Беренсон весело отвечал: «Как скажешь, Берни, так и будет!»

Теперь он шел на фабрику не без некоторого смущения, однако, открыв дверь, неожиданно задохнулся от запаха паленой шерсти и угара. Посреди всего этого зловония и луж восседал Берни Краус: ему перевалило за пятьдесят, он рано состарился, растолстел, облысел и выглядел бледным как смерть. Однако стоило ему увидеть Беренсона, как в его глазах вспыхнуло былое негодование.

— Обожди, Краус, не распаляйся. Я пришел выяснить, не возьмешь ли ты меня на работу?

— Ах на работу! Ему, видите ли, вздумалось, чтобы я взял его на работу? — Краус чуть было не подскочил, его сдержало лишь то, что на фабрике случился пожар и страховая компания отказывалась выплачивать страховку полностью, утверждая, что значительная часть имущества не пострадала. Он был в подавленном состоянии.

К концу дня Беренсон уже состоял у Крауса коммивояжером, а вскоре тот предложил ему стать партнером. Для начала Беренсон полил из огнетушителя свитера, которые недостаточно пострадали, и поставил об этом в известность пожарное отделение, выразившее ему благодарность за гашение вновь занявшегося огня. Тут уж он потребовал от страховой компании всю сумму полностью. Затем отгрузил по списку товары для сети магазинов Гимбелса в Филадельфии, а когда те, пылая праведным гневом, отказались, что было обычным делом, сам лично отправился туда и произнес речь, исполненную такого пафоса, что ошеломил руководство, которое не только восстановило контракт — что в деле торговли свитерами не представляло ничего особенного, — но предложило ему перейти на работу к Гимбелсу.

За пять лет Беренсон нажил не один миллион, занявшись проектированием домов для престарелых, получивших широкое признание. При этом он продолжал жевать самые дешевые сигары, ездил на развалюхе и заправлял делами, обитая в какой-то деревушке, куда перебрался жить. «Я понял, — сказал он мне однажды, — все дело в демократии. В конце концов каждый сам принимает решение. Кто-то потратит на это кучу времени, кто-то останется в дураках, но это работа! Вот что прекрасно!»