Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника

• Название: Отчий дом. Семейная хроника
• Автор: Евгений Чириков
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-902152-81-1

В хронике-эпопее писателя Русского зарубежья Евгения Николаевича Чирикова (1864–1932) представлена масштабная панорама предреволюционной России, показана борьба элит и революционных фанатиков за власть, приведшая страну к катастрофе. Распад государства всегда начинается с неблагополучия в семье — в отчем доме (этой миниатюрной модели государства), что писатель и показал на примере аристократов, князей Кудышевых.

В России книга публикуется впервые. Приведены уникальные архивные фотоматериалы.

---

Пронесся шепот негодования. Это зашипели из угла Костя Гаврилов и Ольга Ивановна, а Крупская возвысила голос:

— Я требую от товарища Скворешникова, чтобы он взял обратно употребленное им прилагательное — «подлый». Это оскорбление отсутствующего товарища Ильича!

Ольга Ивановна и Костя Гаврилов присоединились к Крупской и тоже потребовали. Скворешников уперся. Супруги Гавриловы остались загадочно-молчаливыми, но на их лицах играла радость. Марья Ивановна предложила Скворешникову извиниться перед Крупской.

— Во-первых, вы употребили прилагательное «подлый», а во-вторых, прилагательное — «гениальный»… Вы несколько раз подчеркнули: «ваш гениальный супруг»…

— В первый раз слышу, чтобы прилагательное «гениальный» было оскорбительным!

Крупская покраснела от злости:

— При чем тут «супруг»? Гениальный супруг? В данном случае я говорила об Ильиче не как о своем муже, а как о товарище Ленине, как о вожде нашей партии…

Скворешников уперся:

— Тогда надо вообще выкинуть из языка прилагательные! При всем своем почтении к вождю и его супруге, я никем не уполномочен на такую чистку русского языка…

Назрел скандал. В комнате запахло «третейским судом»[360]. Предчувствуя это и не желая попасть в будущие судьи, Пенхержевский начал тушить ссору своими домашними средствами, без пожарных. Мягким бархатным голосом, который всегда звучал очень убедительно, Пенхержевский стал логически и юридически разбирать состав преступления Скворешникова: слово «подлый» было употреблено как прилагательное к слову «насилие».

— Я не думаю, чтобы кто-нибудь из присутствующих пожелал бы вступиться за честь и достоинство насилия. Нет такого прилагательного, которое могло бы оскорбить насилие! Поэтому я не понимаю, почему употребленное оппонентом выражение — «подлое насилие» — показалось личным оскорблением… Что касается прилагательного «гениальный», то тут я не вижу оснований обижаться. Мадам… товарищ Крупская говорила здесь о том, что товарищ Ленин сделал такое открытие, изучая Карла Маркса, которое достойно гениальности, тем более, что это открытие дало возможность товарищу Ленину силу и возможность спасти застрявший в болоте экономизма социализм, а потому некоторым образом повернуть колесо истории. Это по силам только гениальному человеку. И этот человек — ваш супруг! Если вы считаете оскорбительным слово «супруг», тогда другое дело, но я этого не думаю… Можно оскорбиться за слово «насилие», но тут вопрос в толковании Карла Маркса и его теории… Если товарищ Скворешников и сказал о насилии, то понимать его нужно лишь в научном смысле…

— Я это доказывал и снова могу доказать! — прохрипел из угла Скворешников. — Товарищ Ленин употребляет Карла Маркса как орудие для производства бунта и переворота, то есть устраивает именно те «преждевременные социальные роды», которые Карл Маркс отвергает! [361]Я называю это гнусным насилием! Это чистейшее бунтарство, а не марксизм.

— Может быть, есть желающие высказаться? Товарищ Скворешников говорил уже достаточно, — вставила растерянная Марья Ивановна.

Выступил Сашенькин муж, старший Гаврилов:

— С чувством приятного изумления мы, социалисты-революционеры, выслушали доклад товарища Крупской, — начал он далеко не приятным и не радостным тоном. — Нам приятно и радостно, что господа марксисты признали, наконец, политический фактор борьбы если не более, то столь же важным, как и экономический. Но политический фактор упирается в борьбу с самодержавием, с которым мы всегда боролись и продолжаем бороться. Мы весьма польщены признанием нашей тактики: стачки, демонстрации, террор, народное восстание — все это открыто вовсе не марксистами… Но мы не только обрадованы, но еще изумлены: если неомарксизм товарища Ленина включает все эти средства в тактику своей борьбы, то на каком основании товарищ Ленин продолжает называть нас, социалистов-революционеров, идеологами мелкой буржуазии, предателями социализма, социал-патриотами и т. д.?

Крупская пожала плечами, нахмурилась:

— Что вы, с неба свалились? Опять с азбуки начинать. Хорошо, скажу вкратце. Мы ставим социальную революцию своей основной цепью, революцию в планетарном масштабе, средствами только рабочего класса, а вы гонитесь за политическим переворотом в России, который нужен буржуазии. Ваши мечты не выходят за решетку русского национального курятника…

— Ого!

— Да-с! Вы скрытые националисты, а мы чистейшие интернационалисты. Вы смотрите на революцию, как на свое русское предприятие, смотрите со своей русской колокольни и танцуете от русской печки, на которой спит ваш Илья Муромец, русский мужичок, мелкий буржуйчик и хозяйчик. Ваша основная цель — буржуазное мещанство.

— Ого!

— Да-с! Вы хотите, чтобы у каждого русского мужичка была курица в супе… Из мелкого буржуйчика вы стремитесь сделать маленько покрупнее. Вы подменяете всемирную социальную революцию своей национальной и патриотической. Вот почему товарищ Ильич и называет вас социал-предателями и социал-патриотами. У вас на первом плане — родина, отечество, а социализмом вы только прикрываете, как фиговым листочком, свою буржуазность! Вы продали свое первородство за национально-патриотическую похлебку! Вы, как и вообще вся наша интеллигенция, — только категория капиталистического строя, а мы, марксисты, вожди рабочего класса, который единственно призван свершить социальную революцию… Вот и вся азбука… Вы стараетесь свергнуть самодержавие, чтобы на его месте устроить буржуазный парламент, а мы сметем самодержавие на пути к всемирной революции… Если мы и признаем террор, то лишь в массовом объеме, а не в геройских выходках против генералов, полицмейстеров и жандармских полковников. Не буржуазный парламент, а диктатура пролетариата! Понятно теперь? У вас — отечество, а не человечество. У вас родина, а у нас — весь мир, наша родина всюду, где светят звезды! Вот это и есть интернационализм, который требуется от подлинного социалиста…

Старший Гаврилов задыхался от злости. Сашенька чуть не плакала от обиды. Марья Ивановна окончательно растерялась, не зная, кого поддерживать, и тщетно искала мысленно таких слов, чтобы на чем-нибудь помирить враждующие стороны. Зато ликовали физиономии Кости Гаврилова и Ольги Ивановны, восхищенно пожиравших глазами подругу своего кумира Ленина.

— Что же ты молчишь? — злобным шепотом спросила мужа Сашенька.

Тот покашлял, но не сразу бросился на обидчицу. У него было такое ощущение, будто Крупская все время хлестала его плюхами по лицу, а плюх было так много, что он терялся, с которой из них начинать. Поэтому утратил обычную уверенность и, начав возражать, долго скакал заячьими петлями, свидетельствовавшими о страшной взволнованности и растерянности. Сашенька подала ему стакан воды, он жадно проглотил ее и пошел ровнее, без галопа, как хороший рысак:

— На каком основании вы присвоили себе монополию на интернационализм? Надо условиться, что мы понимаем под этим словом. Вы толкуете интернационализм как антинационализм. Но я укажу на вождей немецкой и французской социал-демократии Бебеля[362] и Жореса[363]. Эти, несомненно, социалисты понимают интернационализм, как и мы, а именно: как сотрудничество всех национальностей в творчестве на благо всего человечества, как обмен всяческими национальными достижениями, а вовсе не как национальную кастрацию. Национальная стихия для человека — как вода для рыбы, в ней он наилучшим образом приспособлен для всяческого творчества. По своей национальности я — русский, и в России я наиболее приспособлен к творчеству на всех путях, в том числе и на социальном. Я не знаю ни английского, ни французского языка, не знаю, допустим, ни истории, ни нравов и обычаев этих народов, — пошлите меня к этим народам, и я окажусь там совершенно бесполезным как для окружающих, так и для себя самого. Если национальность есть зло, то почему же вы сами стоите за национальное самоопределение народов?

— Это необходимый временный компромисс… с буржуазными предрассудками…

— Необходимый, однако? Временный! На сколько тысячелетий, позвольте узнать? До того момента, когда все человечество заговорит на общем волапюке[364]? Те же Бебель и Жорес признали полную совместимость социалистических убеждений с долгом социалиста защищать свою национальную независимость… Значит, Бебель и Жорес, по Ленину, буржуи? Отлично, тогда и мы согласны называться буржуями! Далее… Мы танцуем от русской печки, на которой спит Илья Муромец. А вы танцуете от Марксовой печки, которую только еще строите, но ваш Маркс танцевал только от английской печки[365]! Короче: необходимо каждому народу танцевать от своей национальной печки.

— Одним словом — вы националист и русский патриот, о чем я и говорила!