Ф. Самойлов - Вася Алексеев

• Название: Вася Алексеев
• Автор: Ф. Самойлов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1964

Имя Васи Алексеева знакомо миллионам людей. Васю вспоминают на пионерских сборах, на комсомольских собраниях и на школьных уроках. И все-таки знают о нем мало, лишь самое общее — путиловский рабочий, революционер, один из основателей комсомола… Но какой это был человек, как работал и боролся, как прожил свою короткую жизнь? Нет многие воспоминания о Васе Алексееве были изданы преимущественно лет тридцать-сорок назад, они давно стали библиографической редкостью, доступной лишь исследователю. Да и они не полны. А надо, чтоб Васю знали! Он заслужил наше уважение и любовь. И сегодня он — герой, чей пример должен стоять перед глазами поколений.

---

Наполнив лодку, они гонят ее к трактиру Богомолова. Нагруженная лодка идет медленно. За ней тянется привязанное веревкой большое бревно. День выдался удачный.

Богомоловский трактир стоит в начале Емельяновки. По утрам туда бегают мальчишки с большими жестяными чайниками — покупать кипяток. В самом трактире на столах тоже чайники — медные, пузатые, как самовары, с кипятком и поменьше, фаянсовые, с заваркой. Мастеровые и извозчики сидят за чаем часами. Особенно извозчики. Они пьют «для сугреву» и вытирают полотенцами лбы.

Всё же не на кипятке разбогател Семен Установим Богомолов. Начинал он с небольшого, а теперь его трактиры то всей заставе — и «Финский залив», и «Китай», и «Россия», и «Марьина роща». В домах Богомолова в тесных и грязных каморках живут сотни, а то и тысячи людей. В трактире у Богомолова можно заложить колечко, продать и пропить всё с себя, кончая нательной рубахой.

Здесь купят и дрова.

Сам Семен Устинавич к Алексеевым, конечно, не выходит. Его тут и нет. Старику Богомолову, говорят, скоро сто лет стукнет, он уже давно не стоит за стойкой. Дела ведут сыновья и приказчики. И дела у Богомоловых теперь большие. Трактиры они постепенно передают в другие руки — сами выходят в «благородные», не хотят даже называться трактирщиками.

Вася смотрит, как богомоловский приказчик отсчитывает медяки. Дрова уже сложены на берегу. Их переносил туда отец.

— Это всё? — опрашивает Петр Алексеевич, держа медь на ладони.

— Цена хорошая, — говорит приказчик, — пятак за лодку. А ну поищи где-нибудь больше, в нонешние-то времена!

Первые поручения

Потом, когда детская пора останется позади, когда отец отведет его на завод и конторщик вручит новому рабочему металлический номерок, Вася станет ее вспоминать как самое светлое и радостное время. И попрощается с ней стихами:

Так и рабочая жизнь началась,
Кончилась детская доля,
Глянула в очи неволя…

Но годы, когда он рос, были трудными для Нарвской заставы. Легко там никогда не бывало, а об этих годах и старики говорили: «Такого видывать еще не приходилось».

Это были глухие годы после революционной бури. Городовые снова стояли на углах, как идолы, — сытые и уверенные в себе. По ночам полиция врывалась в рабочие дома. Нетерпеливо и повелительно стучали в двери, грохотали сапожищами в коридорах, вспарывали слежавшиеся сенники и отдирали топорами визжащие половицы. Многих уводили, и мало кто возвращался обратно.

Не только полиция опустошала заставу. Людей гнали безработица, голод. Останавливались цехи и целые заводы. Путиловский дымил, но тысячи мастеровых получили расчет, почти половина всех рабочих.

— Обойдемся без забастовщиков, — говорил Белоножкин, подписывая приказы об увольнении. — Остальные пусть теперь поработают — каждый за двоих.

Мастера-черносотенцы, которых, как Тетявкин а, в пятом году выгоняли из мастерских, появились снова — высокомерные, полные злорадства.

— На тачках нас катали, теперь повозят на своей спине, — говорили они о рабочих.

И люди уходили. Те, у кого осталась родня в деревне, подавались туда. Тихо стало в переулках вокруг Петергофского шоссе. Жизнь была как мертвая зыбь на море. Но мертвая зыбь бывает не только после прошедшей бури. Она и предшествует новой.

Бури эти — минувшая и будущая — давали знать о себе в обманчивой тишине тех дней.

За Нарвской частыми стали пожары. Они и раньше случались нередко. Тесно приткнувшиеся один к другому, деревянные дома были набиты людьми. Жизнь не утихала Даже в глухие ночные часы, — одни возвращались со смены, другие спешили на завод. Эти домишки легко занимались от малейшей искры, от небрежно брошенной цигарки, от сажи, загоревшейся в трубе. Но теперь, когда население заставы уходило и многие дома совсем пустовали, пожары стали еще более частыми, чем прежде.

И днем и ночью проносились по Петергофскому шоссе упряжки. На красных дрогах спиной к спине сидели пожарные в высоких касках, сверкавших, как самовары. Тревожный перезвон медных колоколов гнал людей с дороги.

В думе удивлялись: что это так неблагополучно стало за Нарвской? Но застава лежала вне городской черты, и дела ее не очень волновали гласных. А за Нарвской недоумения не испытывал никто. Там знали, в чем дело. Хозяева хотели вернуть капиталы, вложенные в дома, переставшие теперь приносить доход. Покупателей не находилось, но ведь можно было получить страховку…

Пожарные спешили, колокола на дрогах звонили громко, но путь был не близкий, а сухое дерево разгорается скоро. К приезду пожарных огонь иной раз охватывал уже целый квартал.

Заставские мальчишки поспевали на пожары быстрей. Неистовый огонь завораживал и неудержимо привлекал их.

Было совсем раннее утро — ветреное и по-осеннему холодное, когда Вася с дружками прибежал в переулок недалеко от шоссе. Мальчишеский телеграф — еще не изученная наукой, удивительно быстро действующая система оповещения — не обманул. Пожар оказался большой на редкость. Пламя жадно перекидывалось с дома на дом, слизывало длинными языками заборы, прыгало по тесовым крышам. А возле домов метались перепуганные, растерявшиеся бабы.

В суматохе пожара Вася столкнулся с Митькой, давнишним товарищем по играм. Митька, всегда озорной, тихо сидел на груде вещей посередине переулка.

— Горите? — опросил Вася. Как всегда, в минуту волнения он заикался сильнее. — Г-горите тож-же?

— Подбирается к нам, — сказал Митька и кивнул на дом, стоявший невдалеке.

— Еще не занялся ваш? А почему рам нет в окнах?

— Хозяин вчера вынул рамы и двери снял. Ремонт, говорит, будет, а нам чтобы выезжать скорее. Платить-то нечем.

— Так без окон, без дверей и опали?

— Так… Теперь и вовсе спать будет негде. Сгорит дом.

И тут вдруг они услышали громкую и частую неровную стрельбу. Раздались крики, люди шарахнулись от ближнего дома, объятого огнем.

— Казаки! — закричали в толпе. — Стреляют казаки!..

Но выстрелы доносились из глубины горящего дома, там никаких казаков быть не могло.

— Патроны рвутся, — догадался человек, тащивший ведра с водой, — патроны это. Под полом были спрятаны, наверно, или в стене. С революции, с пятого года.

— На будущее приберегали их, — сказал другой. — Нужда-то будет в патронах…

Пожарные еще не приехали, но городовые были уже тут. Всполошенные выстрелами, они кинулись на толпу, отгоняя людей подальше.

— Я здешний, — сказал Вася, садясь рядом с Митькой на узлы. — Вещи сторожить надо!

— Без вас тут обойдутся! — прикрикнул, не слушая его, городовой и ткнул кулаком в спину. — Живо убирайтесь отсюда.

Митька громко заплакал, цепляясь за узлы.

— Фараон чертов, селедка, — огрызнулся Вася, исчезая в толпе.

Это было невинное еще столкновение с представителями власти. Но до более серьезных оставалось уже недолго.

* * *

Во сколько лет и как начинают участвовать в революционном движении заставские ребята? Правил на этот счет не написано. Но если ты надежный и смышленый малый, то можешь и в двенадцать принести пользу.

Разумеется, Вася еще мало знает о той невидимой постороннему взгляду подспудной, но живой и непрерывной революционной работе, которая и в эти трудные годы идет, не прекращается за Нарвской заставой, потому что жива, действует вопреки всему организация большевиков.

Проходит по улице Александр Буйко. Это знакомый, Вася не в первый раз видит этого приветливого парня. Знает, что его недавно уволили из механической мастерской, но откуда Васе знать, что Шура теперь нелегальный, что он стал профессиональным революционером-большевиком?

И Антон Васильев заставским ребятам хорошо знаком. Он ведь здешний, свой. Вот и его выгнали с завода. Теперь Антон перебивается тем, что грузит бревна в порту. И Анисим Костюков, и токарь Иван Дмитриевич Иванов из пушечной — всё это люди Васе известные. Только неизвестно ему, что эти люди осуществляют связь заставы с большевистским центром, с самим Лениным, с которым передовые путиловские мастеровые близко знакомы. Владимир Ильич бывал на их собраниях, часто встречался с рабочими вожаками.

А все-таки уже существует незримая связь между этими людьми и Васей Алексеевым — двенадцатилетним учеником ремесленного училища, только он и сам еще не догадывается об этом.

— Куда бежишь, дружок? — останавливает Васю на улице парень в кепке блином и брезентовой куртке. — Послали за чем?

Вася знает парня. Тот учился в ремесленном, когда Вася был еще в детских классах, давал ему книжки читать. Теперь парень уже на заводе, кажется, в пушечной мастерской.

— Не, посылать меня никуда не посылали. В лапту с ребятами будем играть.

Вася достает из кармана мячик, скатанный из коровьей шерсти.