Г. Костырченко - Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

• Название: Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.
• Автор: Г. Костырченко
• Издательство: «Международные отношения»
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-7133-1071-Х

Первое фундаментальное научное исследование об использовании антисемитизма как одного из инструментов осуществления тоталитарного Сталинского режима. Базируется на документальной основе с привлечением ранее засекреченных материалов из архивов высших органов КПСС и советского государства. Прослеживаются два тесно связанных между собой процесса: сосредоточение абсолютной власти в руках Сталина и его перераставшие в юдофобию целенаправленные практические действия, усиливавшееся стремление списать реальные политические проблемы на происки «еврейских националистов».

Исследование содержит обоснованные выводы о необходимости преодоления антисемитизма как формы национальной нетерпимости с целью дальнейшей этнополитической интеграции народов России.

---

Ожегшись на Кондакове, в ЦК прибегли к более тонкой тактике сдерживания «националистической тенденции» в деятельности ЕАК: в июле в состав президиума комитета были введены такие далекие от еврейской культуры, но всецело преданные идее сталинского большевизма функционеры, как М.И. Губельман (председатель ЦК профсоюза работников государственной торговли, брат Е. Ярославского), Л.A. Шейнин (начальник Высших инженерных курсов Наркомата путей сообщения, личный друг Л.М. Кагановича), который сначала отказывался от этого назначения, ссылаясь на незнание еврейского языка, но потом дал согласие под нажимом Щербакова, С.Л. Брегман (заместитель наркома государственного контроля РСФСР) и З.А. Бриккер (председатель ЦК профсоюза кинофотоработников). Оценивая последующую их работу в ЕАК, можно сказать, что они оправдали оказанное им «доверие» (особенно Брегман), став проводниками усилий партаппарата, направленных против «националистического перерождения» ЕАК и превращения его в «наркомат по еврейским делам»[607].

Вместе с тем за призывы бороться с внутренним антисемитизмом был чувствительно одернут Эренбург, который хоть и критиковал только бытовую юдофобию, но никак не антисемитизм сталинских верхов, о котором если бы даже и знал, то вынужден был помалкивать, тем не менее, сам того не сознавая, вторгся в опасную для непосвященных сферу тайной государственной политики. Правда, наказание последовало не сразу. Пока война была в разгаре, Эренбурга ограждала от мести номенклатурных верхов, нагнетавших антисемитские настроения в стране, его огромная популярность в народе, заслуженная талантливой, эмоционально насыщенной и шедшей, что называется, от души антифашистской и антинемецкой публицистикой[608], и, конечно же, то, что он был в фаворе у Сталина.

Однако когда боевые действия перекинулись на территорию рейха и скорый разгром гитлеризма стал очевидным, некоторые обстоятельства, раньше оберегавшие Эренбурга, теперь обернулись против него. Ему, утверждавшему с начала войны, что «немец по природе своей зверь», была уготована роль козла отпущения, на которого сталинское руководство решило переложить ответственность за издержки пропаганды бескомпромиссной ненависти к врагу. 14 апреля 1945 г. в «Правде» появилась статья Александрова «Товарищ Эренбург упрощает», в которой писатель выставлялся чуть ли не главным виновником вспышки антинемецких настроений и эксцессов, ознаменовавших вступление советских войск на территорию Германии. Тем самым руководитель УПиА одним выстрелом убивал двух зайцев: преподал строптивому литератору публичный урок послушания и выполнил указание Сталина начать психологическую перестройку армии[609].

Обескураженный показательной моральной поркой, Эренбург уже на следующий день обратился к Сталину. «Я выражал не какую-то свою линию, а чувства нашего народа… — писал он. — Ни редакторы, ни Отдел печати мне не говорили, что я пишу неправильно… Статья, напечатанная в Ц[ентральном] О[ргане], естественно, создает вокруг меня атмосферу осуждения и моральной изоляции. Я верю в Вашу справедливость и прошу Вас решить, заслужено ли это мной»[610]. Однако это послание благодаря сложившейся системе номенклатурного прикрытия, когда помощник Сталина Поскребышев не докладывал своему шефу «малозначительную» информацию, критикующую ЦК, так и не дошло до адресата. Оно сразу же оказалось в секретариате Маленкова, а оттуда попало по уже ставшему традиционным в таких случаях маршруту в архив[611].

Именно с этого времени Эренбург дистанцировался от ЕАК и еврейских проблем и уже остерегался во всеуслышание обличать антисемитские настроения в стране, поняв окончательно, что в противном случае он рискует противопоставить себя весьма могущественным силам. Ведь в еврейской среде уже несколько лет ходили упорные слухи о том, что главные антисемиты засели в ЦК и именно оттуда исходят циркуляры со странными дискриминационными новациями в области национальной политики[612]. И хотя в действительности никаких письменных антиеврейских директив не рассылалось (так как такое действие формально подпадало под статью закона о преследовании за возбуждение национальной розни), устные указания такого характера, несомненно, были, что подтверждается многочисленными свидетельствами.

ПРОТИВОРЕЧИЯ ПРОПАГАНДЫ ПАТРИОТИЗМА.

Тем временем шовинизация власти, начавшаяся еще с конца 30-х годов, прогрессировала с каждым месяцем. Происходил этот процесс под прикрытием патриотической пропаганды, интенсивное наращивание которой обычно сопутствует критическим для любой нации периодам. Весьма примечательно на сей счет мнение известного обличителя коммунистической утопии Джорджа Оруэлла, писавшего в годы войны:

«А отчего русские с такой яростью сопротивляются немецкому вторжению? Отчасти, видимо, их воодушевляет еще не до конца забытый идеал социалистической утопии, но прежде всего — необходимость защитить Святую Русь («священную землю отечества» и т. п.)… Энергия, действительно делающая мир тем, что он есть, порождается чувствами — национальной гордости, преклонением перед вождем, религиозной верой, воинственным пылом — словом, эмоциями, от которых либерально настроенные интеллигенты отмахиваются бездумно, как от пережитка»[613].

В этой связи невольно вспоминается знаменитое четверостишие К.М. Симонова, написанное в критические дни ноября 1941 года:

Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?
Ты должен слышать нас, мы это знаем:
Не мать, не сына — в этот грозный час
Тебя мы самым первым вспоминаем.

Позднее поэт вспоминал:

«То значение, которое имел для нас Сталин в тот момент, когда писались эти стихи, мне не кажется преувеличенным… оно исторически верно»[614].

Даже специалисты из геббельсовского ведомства видели в Сталине некую «spiritus rector» («вдохновляющую силу»), стимулирующую патриотический настрой народов СССР[615]. Сам же советский вождь предпочитал использовать для укрепления морального состояния общества пропаганду национально-культурных достижений и ратной славы предков. В ноябре 1941 года он благословил защитников отечества славными именами Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Пушкина, Льва Толстого и других выдающихся представителей «великой русской нации»[616].

Такая апелляция к патриотизму русских, на чьи плечи легло основное бремя войны, была не только оправдана, но и необходима в то судьбоносное время. Уместно было и учреждение в конце июля 1942 года новых боевых орденов — Суворова, Кутузова и Александра Невского, а потом, в октябре 1943 года, — и ордена Богдана Хмельницкого, символизировавшего единство славянских народов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками[617]. Получалось, что сталинский режим в интересах самовыживания в критический для него период вынужден был поощрять и направлять в конструктивное русло здоровый патриотизм народа, который инстинктивно проявился в тяжкую годину. Но поскольку социально-политическая природа режима оставалась неизменной, параллельно он прибегал и к спекуляциям на патриотических идеалах, в том числе и для прикрытия все более усиливавшейся внутриаппаратной борьбы. Ведь высшая номенклатура не была некой аморфной безликой массой, слепым орудием вождя. За внешним идиллическим единством верхнего слоя партийно-государственной бюрократии была скрыта перманентная борьба существовавших в нем группировок, имевших свои специфические интересы. И Сталин не только не препятствовал этой внутриноменклатурной грызне, а наоборот, в интересах укрепления собственного единовластия постоянно стравливал своих придворных, чтобы в решающий момент, поддержав ту или иную сторону в очередной подковерной схватке, определить победителей и покорить побежденных.

Начало нового раунда закулисной борьбы в сталинском окружении пришлось на лето 1942 года. В сфере идеологии эту борьбу с переменным успехом вели еще с довоенного времени «ленинградская» умеренно-патриотическая группировка, возглавлявшаяся Ждановым, и стоявшие на более жестких позициях (порой явно шовинистических) партаппаратчики во главе с Щербаковым, поддерживаемым Маленковым. Предпоследний, будучи одновременно секретарем ЦК по пропаганде, первым секретарем МК и МГК ВКП(б), начальником ГлавПУ Красной армии, председателем Совета военно-политической пропаганды, заместителем наркома обороны и начальником СИБ, и пользуясь при этом явным благорасположением Сталина, сосредоточил в своих руках немалую власть. Д.Т. Шепилов, хорошо знакомый с нюансами придворной жизни при Сталине и впоследствии отмечавший, что вождь «мог осуществлять и осуществлял… монополию власти через доверенных лиц — фаворитов, которые периодически менялись», подчеркивал: