Валентин Дмитриев - ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ

• Название: ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ
• Автор: Валентин Дмитриев
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Филология
• Год: 1987

Литературовед и переводчик Валентин Григорьевич Дмитриев известен читателю по книгам «Скрывшие свое имя», «Замаскированная литература» и многочисленным публикациям в журналах. Новая его книга —это собрание коротких этюдов, посвященных писателям, отдельным произведениям, книгам, оставившим свой след в истории литературы. Автор рассказывает о литературных мистификациях, курьезах, пародиях.

---

Сам Минаев не без оснований считал свой перевод Данте творческим подвигом и, закончив его, написал Вольфу: «Когда я умру, пусть мне в гроб вместо подушки положат три тома «Божественной комедии», а на могиле соорудят памятник с надписью: «ЖИЛ И ПЕРЕВЕЛ ДАНТЕ».

Однако память о Д. Минаеве сохранилась больше как о талантливом сатирическом поэте. Его перевод «Божественной комедии», для своего времени хороший, устарел и кажется теперь тяжеловесным. Он не выдерживает сравнения с переводом М. Лозинского, удостоенным в 1946 году Государственной премии.

МИЛЛИОН ЗА ПЕРЕВОД «ФАУСТА»

Бессмертное творение Гете переводилось на русский язык много раз. Первый перевод Э. Губера был издан в 1838 году. Затем «Фауста» переводили М. Вронченко, А. Овчинников, Н. Греков, И. Павлов, Н. Холодковский.

Шесть раз подряд, и каждый раз заново, перевел эту трагедию Гете А. Я. Струговщиков.

«Окончив перевод,— рассказывает он, — я клал рукопись в большой конверт, запечатывал его сургучом, прятал в один из ящиков стола, запирал этот ящик и ключ бросал в Неву, чтобы избежать соблазна при новом переводе взглянуть, как я перевел раньше то или иное место.

И это я повторил шесть раз в течение десяти лет, которые я посвятил переводу «Фауста». Лишь когда в шести ящиках оказалось по готовому переводу, я вскрыл их и, сличая сделанное в разное время, составил новый, седьмой перевод».

Струговщиков занимал видный, хорошо оплачиваемый пост в военном министерстве, имел чин действительного статского советника и стихотворными переводами занимался из чистой любви к литературе. Материальная незаинтересованность позволяла ему «чудить».

Когда М. Вольф задумал издать «Фауста» на русском языке, с гравюрами Лизен-Майера, он выбрал перевод Струговщикова. Тот запросил (хотя его перевод уже дважды был напечатан) ни больше ни меньше, как миллион рублей.

— Вы шутите! Такого гонорара не получал и сам Гете! — заметил издатель.

— Да, знаю, он получил в сто раз меньше, но написать «Фауста» в сто раз легче, чем перевести! — возразил Струговщиков.

Лишь услыхав в ответ, что в таком случае новый перевод «Фауста» будет заказан Д. Минаеву или П. Вейнбергу, он уступил, но, бросившись в другую крайность, объявил, что не желает получить никакого гонорара. Его с трудом уговорили подписать обычный договор.

Бесконечными поправками и изменениями текста он так затянул печатание книги, что когда она появилась наконец в 1879 году на свет, то переводчика, с нетерпением ожидавшего этого, уже не было в живых...

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДРУЖБЫ

В статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879)

И. А. Гончаров рассказывает, что его роман «Обрыв», вышедший в 1869 году, был задуман на целых 20 лет раньше, еще в 1849 году, когда автор после четырнадцатилетнего отсутствия приехал повидаться с родными в Симбирск.

«Тут толпой хлынули ко мне старые, знакомые лица, я увидел еще не отживший тогда патриархальный быт и вместе — новые побеги, смесь молодого со старым. <...>

Все это залегло мне в голову. <...> Я унес новый роман, возил его вокруг света [имеется в виду путешествие на фрегате «Паллада»] в голове и программе, небрежно написанной на клочках».

То же самое говорится в не опубликованной при жизни Гончарова его статье «Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв»:

«План романа «Обрыв» родился у меня в 1849 г. на Волге. <...> Старые воспоминания ранней молодости, <...> сцены и нравы провинциальной жизни — все это расшевелило мою фантазию, и я тогда же начертил программу всего романа».

Что же это были за «старые, знакомые лица»? О каких «воспоминаниях ранней молодости» упоминает Гончаров?

По окончании Московского университета он вернулся в родной Симбирск и в 1834—1835 годах служил там в канцелярии губернатора. Молодой человек часто посещал тогда семейство Рудольф, где были две сестры-девицы. Старшая, Аделаида Карловна, очень нравилась Гончарову своей серьезностью, начитанностью, светлым умом. Он проводил в разговорах с нею целые часы, она поражала его силой воли и характера. Ее черты воспроизведены в одной из героинь «Обрыва» — Вере.

Младшая, Эмилия Карловна,— беззаботное, веселое существо, любила заниматься хозяйством, кормить кур и коров. У ее потомков долго хранился календарь, на котором Гончаров сделал надпись: «Кузине миленькой, кузине маленькой, кузине, пьющей молоко». Вторая героиня «Обрыва», Марфинька, очень напоминает Эмилию Карловну.

Гончаров совершал с обеими сестрами долгие прогулки, проводил в их доме целые вечера. Их общество скрашивало ему унылую, однообразную провинциальную жизнь, и он очень им дорожил.

Когда в конце 1835 года будущий писатель уехал в Петербург, чтобы продолжать службу уже в департаменте внешней торговли, между ним и Аделаидой Карловной завязалась оживленная переписка. Но когда через несколько лет сестры посетили его в столице, он, как вспоминает жена его племянника Е. А. Гончарова, принял их довольно сухо и дал понять, что в глухой провинции отношения между людьми — одни, а в Петербурге — другие, что молодость прошла и, как гласит латинская пословица, nоn bis in idem — ничто не бывает дважды...

Однако это не помешало сестрам Рудольф начать спустя много лет вторую жизнь на страницах «Обрыва».

ЗВЕЗДА СКАТИЛАСЬ.

В русской поэзии есть имена, промелькнувшие, словно метеор, оставив яркий, но мгновенно погасший свет.

К ним относится имя Надежды Григорьевны Львовой (1891—1913).

Знавший ее в дни своей юности И. Эренбург посвятил ей в своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» несколько теплых строк: «Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и гладко зачесанными назад русыми волосами. <...> В 15 лет она стала подпольщицей, в 16 ее арестовали, в 19 она начала писать стихи, а в 22 года застрелилась».

Имя Н. Г. Львовой, начиная с первых ее шагов в литературе и кончая последним днем ее короткой жизни, неразрывно связано с именем В. Я. Брюсова, который первым заметил ее талант и одобрил ее стихи.

Их знакомство началось с того, что весной 1911 года Львова обратилась к поэту с робким письмом, где просила дать отзыв о ее первых поэтических опытах.

Нет ничего удивительного в том, что она это сделала. Близившийся к своему сорокалетию Брюсов достиг полной творческой зрелости, выпустил шесть сборников стихов, пользовался широкой известностью. Имя его имело большой вес, он руководил литературной частью журнала «Русская мысль». Молодые поэты, естественно, стремились узнать его мнение об их стихах и, если возможно, получить от него напутствие.

Незаурядность поэтического дарования двадцатилетней девушки привлекла внимание Брюсова. Он поместил ее стихи в «Русской мысли» рядом со стихами Блока, помог ей печататься и в других журналах, посвятил ей стихотворение, которое в рукописи носило название «Начинающей». В нем поэт писал:

Мой факел старый, просмоленный,
Окрепший с ветрами в борьбе,
Когда-то молнией зажженный,
Любовно подаю тебе.

Н. Львова была быстро принята в избранный круг московских литераторов. «Ее талант расцветал в исключительно благоприятных условиях, и первые шаги на пути к славе не были ознаменованы мучительными разочарованиями, связанными с долгим и тщетным ожиданием ответа из редакций, с которым неизменно сопряжены все первые попытки начинающих»,— будет сказано в некрологе.

В 1913 году вышел первый сборник стихов Львовой «Старая сказка» с предисловием Брюсова, где, однако, не было ни слова ни об авторе книжки, ни о ее содержании, а говорилось лишь о поэзии вообще и о том, какими качествами должен обладать настоящий поэт.

Это были очень лиричные, очень искренние и очень горькие стихи. В них доминировали минорные ноты неразделенной любви.

Причиной надлома в душе поэтессы было ее глубокое чувство к Брюсову. Ученица полюбила учителя, хотя тот был старше на восемнадцать лет. В архиве Брюсова сохранилось свыше ста писем Львовой к нему. Во многие конверты были вложены стихи. С самого начала и в письмах и в стихах звучит мотив обреченности:

И я с улыбкою участья
Переживаю нежно вновь
Мое безрадостное счастье,
Мою ненужную любовь...

Даже счастье связано для нее с мукой:

Я покорно принимаю все, что ты даешь:
Боль страданья, муки счастья и молчанье-ложь.

Отношения, сложившиеся у поэтессы с Брюсовым, не удовлетворяли ее. Прямая, открытая натура, она хотела большего, чем то, что он мог ей дать. Встречи становились все реже, в письмах проскальзывали упреки. Целиком поглощенный литературными и общественными делами, Брюсов не мог уделять много внимания личной жизни.

Чем дальше, тем тяжелее становилось молодой девушке. Ей хотелось владеть сердцем поэта безраздельно, хотелось, чтобы кроме нее, для него не существовала ни одна женщина. Сложилась ситуация, о которой она писала: