Сергей Чевгун - ...И больше - ничего

• Название: ...И больше - ничего
• Автор: Сергей Чевгун
• Издательство: Издательские решения
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2013
• ISBN: 9785448592645

Однажды я пообещал ему Вечность. В пределах доступного, — пока существует интернет. Теперь понимаю: Вечность — дело серьёзное. Пусть даже в электронном виде. Но слово надо держать. Иначе, зачем его надо было давать? Тогда, зимой 96-го? В Москве, на Мосфильмовской улице?..

---

Какой-то частник за полчаса добросил меня до площади Восстания. Что было дальше – ясно без лишних слов. Мы пили и пели, Апостол читал стихи – торопливо, одно за другим, словно бы хотел выговориться за те восемь лет, которые минули после нашей последней встречи.

Тогда же, в Витькиной комнате окнами на «Баррикадную», Апостол и подарил мне свой сборник «Не ровен час», из которого читал по телефону «Послание другу». «Милый, милый, смешной дуралей! Не пора ли…» – написал Апостол на обложке, дополнив есенинскую строку короткой фразой «от себя». И оборвал её безнадёжным многоточием.

Много позже Апостол уберет в стихотворении первые две строфы, слегка изменит третью, назовёт его «Рубашка» – и привезёт c посвящением на Грушинский фестиваль, чтобы прочитать вместе с новыми вещами. По «Рубашке» я и разыщу Апостола после долгой безвестности. Произойдёт это летом 08-го года. А в декабре, накануне 75-летнего юбилея Литинститута, мы встретимся у Витьки – и проведем долгий вечер и такую же долгую ночь. Но это будет уже другой Апостол – бесконечно трагичный, уверивший в мистику поэт, уже примеривший на себе шапочку булгаковского Мастера. И это будут совсем другие стихи – неистовые, порой исступлённые, полные мрачных теней и гибельных ассоциаций, почерпнутых из мутных источников и ядовитых ручьёв.

Я не приверженец мистики, слабо верю в эзотерику. Давняя учёба в мединституте навсегда избавила меня от трепетного интереса к проискам тёмных сил. Даже прочитанный в молодости Булгаков, с его сладким мороком надежды на высшую справедливость, не заставил меня жить с оглядкой на Патриаршие пруды. А эпизод с сановней милостью, дарованной Иешуа остриём копья, мне и теперь представляется по-иезуитски лживым.

Стоп. Когда это было – и молодость, и Булгаков? Вспоминаю: столица, сессия, пивная на Таганке… Стало быть, год 80-й. «Булгаковым интересуемся? – отклеился от соседнего столика москвич с газетным свертком под мышкой. – Могу предложить: „Мастер и Маргарита“. Червонец».

Бог ты мой! Мастер! И Маргарита! И всего за червонец… Булгакова я уже знал – брал в читальном зале Литинститута. Но одно дело, глотать страницы, не пережевывая, в казённом книгохранилище, и совсем другое – иметь возможность открыть книгу с любого конца в любом месте. Совсем другой коленкор!

Я спешно вывернул оба кармана и выжал их под похмельным взглядом столичного офени. Набрал восемь… девять рублей… вот и двадцать копеек… снова двадцать… ещё пятнадцать… И пятак. «Оставь его на метро», – посоветовал добрый офеня. Я так и сделал. Торопливо допил своё пиво – и провалился вместе с Булгаковым в метро.

Что было потом? Часа четыре запойного чтения под бесконечное кружение по кольцевой линии. Мелькали станции, словно главы романа. А может, и наоборот. И чем больше кругов наматывал я в столичной подземке, тем отчётливей проступала сквозь страницы романа шершавая мысль: а ведь лукавит Михаил Афанасьевич! Нет таких благодетелей на свете, кто сам придёт и сам всё даст. В любом деле есть свой интерес. Только вот не всегда он заметен с первого взгляда.

Помню, как я пытался спорить с Апостолом. Он моих сомнений не принял. В Булгакове он искал себя. И даже однажды попробовал дописать «Мастера и Маргариту». По-моему, неудачно. Однако шапочка Мастера, примеренная Апостолом, так и осталась на его голове. И вновь обретенная Муза уже перечитывала его рукописи и пророчила их творцу близкую славу.

Осенью 11-го года Апостол прислал мне эсэмэску: «Переезжаю!» Что, куда? Ничего не понятно. «Объясни», – нажал я на телефонные кнопки. «Воланд даёт мне квартиру в Истре», – последовал эсэмэсный ответ. Я позвонил Апостолу. Минут пять он рассказывал мне о том, как встретил на Патриарших прудах гражданина Воланда и настолько ему понравился, что гражданин мигом снял для Апостола квартиру в Истре на длительный срок. «И ничего не попросил взамен? Даже рукопись будущей книги?» – ни без насмешки спросил я у Апостола. Но тот сослался на дороговизну разговора в роуминге и отключился.

«Ты ведь знаешь: я в добрых воландов не верю, – потревожил я Апостола в тот же вечер, уже по электронной почте. – Кто он, твой неожиданный покровитель? Чем будешь погашать столь щедрый кредит?»

Признаюсь сразу: я не любитель ходить вокруг да около, тем более в отношениях с друзьями. Вопросы были заданы, однако ответа на них я тогда не получил.

Ответ пришел много позже, месяца через три, когда Апостол, расставшись с Истрой, уже вернулся обратно к себе в родной город. «Человек, который это делает, считает меня лучшим поэтом России! – писал Апостол. – Но отношения в Москве у нас с ним не сложились. Хотя мне кажется, что и в этой ситуации он сдержит своё слово и купит нам <…> жильё».

«Но ведь за всё в этой жизни приходится платить! – отбросив всяческую дипломатию, отстучал я на клавиатуре. – Чем думаешь платить ты? Игрой в оппозицию, в которой ты, извини, разбираешься гораздо меньше, чем в поэтических тропах?»

Письмо ушло и вернулось обратно с плохо скрываемым раздражением: «Прочитал всю эту чушь, ваше величество, и понял только одно: пора прощаться. Вся твоя правда, мудрость и т. п. ничего кроме скуки во мне не вызывают…» И выдал мне напоследок такое несправедливо-озлобленное, что я не выдержал и сорвался: «Когда-нибудь ты поймешь, что безнадежно болен, Апостол! Но меня рядом уже не будет…» (4)

Прошёл месяц, другой, третий. Камни были разбросаны, но время собирать их так и не наступало. Апостол жил на съемной квартире и готовил к печати очередной сборник. Мелькали на литературных сайтах новые стихи, размазывали по экрану строчки: «Меня менты мололи и месили // С безумием расстрелянных отцов». То пытались привлечь внимание страшилками: «Перестань из сердца кровяного // Головой отрубленной крутить», а то и откровенно хлюпали в рифму:

Я никто. Я больной и усталый,
Меня бросила Родина-мать…

Вот как такому страдальцу рубль в шапку не кинуть?..

Наверное, я предвзято отношусь к поэтам, дожившим до седых волос. Не иначе как сказывается дурное воспитание прозаика и журналиста. Но скорее, причина в другом, – в пришедшем с возрастом понимании того, что стихи, по большому счету, всего лишь обычная человеческая слабость, прихотливо облеченная в ритмы, рифмы и образы. Поэты, при всех их драчливых характерах и дуэльных амбициях, – люди с патологически уязвимой душой. Иначе откуда в мировой поэзии столько плохо скрываемой тоски и явных обид? Столько тихих вздохов и громких стонов? Столько эффектного отчаянья, талантливого сожаления и красивого раскаяния? Словом, столько элементарной слабости, талантливо выставленной напоказ?

В Литинституте нам рассказывали о психологии творчества. О замещении реальных человеческих переживаний их литературными моделями. И о целительном катарсисе, который помогает читателю преодолевать реальную душевную боль и реальную грусть. Апостол умел сделать из мелкой обиды почти шекспировскую трагедию, из пустяковой душевной царапины – годами не заживающую рану. А вот преодолевать их в реальной жизни, похоже, так и не научился. «Сережа, я умираю…» Как часто слышал я от Апостола эту сакраментальную фразу! А всего-то и надо было: хорошенько опохмелиться – и завязать.

«В твоих стихах слишком много заёмного: образы, интонации. Словарь, наконец, – говорил я Апостолу в юбилейном декабре – там, у Витьки на квартире. – Красиво, не спорю, но ведь это не более чем стилизация! Подделка под старину. Игра в былинно-сказочную Русь, придуманную ещё в позапрошлом веке. Отсюда столько литературных аллюзий и прямых параллелей с Клюевым, Рубцовым, Кузнецовым… Это безусловная вторичность».

«Серёжа, ты неправ, – отвечал мне Апостол. – Просто я живу по завету Юрия Кузнецова: «Заимствовать нельзя, но преображать можно всё!» В его глазах, прежде грустных, слегка виноватых, а теперь всезнающих и с хитрецой, плясали мелкие бесы деревенского ведуна.

(Поэта Кузнецова Апостол боготворил. Кстати, прожил столько же, сколько и Юрий Поликарпович – всего 62 года. И умер «по-кузнецовски» – в ноябре, от инфаркта…)

«Преображать – это как? Вроде Шишкина – лепить романы из цитат?» – не отставал я. «Серёжа, ты ничего не понимаешь! – рубил Апостол. – Всё давно уже написано до нас, ничего нового мы с тобой не создадим. Но можно улучшить то, что уже есть. Вот это я и называю преображением».

Чем дальше уходил Апостол в преображение чужих стихов, тем чаще вздыхал в нём провинциальный гений. Тем отчетливей проступало сквозь все еще сильные строчки желание литературной славы. «Поэт я в России один из лучших»… – прочитал я как-то в интернете фразу Апостола. И признаться, нисколько этому не удивился.

Незадолго до смерти Апостол начнёт бороться за премию «Народный поэт», ежегодно присуждаемую сайтом «Стихи.ру», – за этот фантом всеобщего читательского признания, рассчитанный не иначе как на самолюбие непризнанных стихотворцев. Апостол выплеснет в интернет большую часть того, что у него было. Тогда же родится и миф о том, что четыреста стихотворений Апостол написал всего лишь за две недели…