Сергей Беляков - Сборник критических статей Сергея Белякова

• Название: Сборник критических статей Сергея Белякова
• Автор: Сергей Беляков
• Жанр: Критика

Сборник критических статей Сергея Белякова.

---

Но Иванов вовсе не имморалист. Его герои не лишены системы ценностей, далекой от христианства, но не чуждой гуманизму. Это некий остаточный гуманизм, сохранившийся в сознании позднесоветского человека. Веру в коммунизм он утратил, веры в Бога не обрел, но в его душе остался нравственный закон, который переступить нельзя. Можно изменять жене, но нельзя трогать детей. Поэтому распущенный и вечно пьяный Служкин не тронул влюбленную в него четырнадцатилетнюю Машу. Можно любить деньги, но нельзя отдавать за них душу. Поэтому образцом человека в том же “Золоте бунта” представлен Петр Переход, отец Осташи. Он души своей истяжельцам не отдал.

В этой системе ценностей есть место и для любви к Родине. Стоило Иванову стать известным писателем, как между “патриотами”[285] и “либералами”[286] начались споры о политической принадлежности автора “Сердца Пармы”. Алексей Иванов — патриот, но его патриотизм не имперский, как у Проханова, Гарроса и Евдокимова, а местный, пермский: любовь к “малой Родине” и только к ней. Он хвалит Ермака, который не позволил казакам вернуться с добычей на Русь, а “заставил беречь завоеванную землю”, а Строгановых с их девизом “Земные богатства — Отечеству, себе — имя” противопоставляет корыстным и безыдейным Демидовым. Обретя родину, герой обретает и смысл жизни, как обрел его московит Вольга, будущий герой чердынской осады, полюбивший пермскую землю как свою новую Родину.

Ну, хорошо, нравственный закон есть, Бога нет, но “ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?” “Сам человек и управляет”, — мог бы сказать наш герой словами Ивана Бездомного.

Но человек, способный “управлять” своей судьбой, появился у Иванова не сразу. Если не считать схематичных персонажей “Кораблей и Галактики” и дурашливых “инопланетян” с “Земли-сортировочной”, то герой раннего Иванова — человек слабый. Отличник, Игорь, Иван из “Общаги…” безропотно терпят издевательства пары ничтожных мерзавцев. Князь Михаил из “Сердца Пармы” — как будто тот же Отличник, перенесенный машиной времени в пятнадцатый век. Он нерешителен и безынициативен. Даже “пофигист” Служкин заметно живее и креативнее. Миром правит безличный рок, а люди, боги и народы “идут дорогами судьбы”[28].

Правда, в финале “Сердца Пармы” писатель все-таки пытается переменить характер своего героя. Князь Михаил бросает вызов судьбе — воля Каменных гор на стороне манси, но русский князь не сдается: “Не дам. Пусть хоть все небо в знаменьях”. Увы, это преображение психологически неубедительно.

Новым героем должен был стать “семижильный уральский терминатор”[29] Осташа. Но Осташе не хватает ни ума, ни расчетливости, ни энергии, ни сил, чтобы самому победить своих врагов. Он плохой организатор, как и князь Михаил, как и Виктор Служкин. Последнего даже малолетние туристы сместили с должности “командира”, как совершенно к ней неспособного. Так и сплавщик Осташа оказался плохим начальником: почти все бурлаки у него разбежалась, оставшихся Осташа и вовсе утопил. Могущественных врагов Осташи извела колдовством ведьма Бойтэ. И только нескольких Осташа убил собственной рукой.

Настоящим героем-победителем, героем нового типа, стал Борис Моржов. Энергичный, умный, дальновидный, сексуальный — он не только одерживает легкие победы над не слишком добродетельными жительницами Ковязина: ему удается поколебать саму “блуду”, утвердившийся порядок вещей, мировую несправедливость, погубившую честного, но беззубого Отличника. Моржов спасает педагогов от безработицы (и будущей нищеты), детям сохраняет Дом пионеров (МУДО). Мерзавца и убийцу он “приговаривает к высшей мере” и сам же исполняет приговор. Больше некому: вселенского Бога в мире Алексея Иванова нет, а языческих божков, если верить писателю, сбросил в волны Ханглавита еще Ермак Тимофеевич. Поэтому опираться герой может только на собственные силы. Карать и миловать, судить и прощать. А когда миссия окончится, красиво уйти, исчезнуть, как исчез Борис Моржов.

Так покинул художественную литературу и создатель Моржова Алексей Иванов. Внезапно, то ли обидевшись на критиков, то ли решив заняться другими, более важными делами, то ли взяв отпуск, чтобы не спеша обдумать свою новую книгу.

P.S. Я уже сдал статью в номер, когда в продажу поступила новая книга Иванова “Летоисчисление от Иоанна” (расширенный и переработанный вариант сценария картины “Царь”). Но писать о ней я не стану. Вместо отклика позволю себе процитировать слова А.Немзера, сказанные по другому поводу: “Забыть бы!”

Впервые опубликовано в журнале «Вопросы литературы»

Марин Цветаев Московская любовь парижского мальчика

Сухая биографическая справка бывает примечательна. Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Родился 1 февраля 1925 года в Праге, почти четырнадцать лет провёл во Франции. В 1939 году приехал вместе с матерью в Советский Союз. Пережил арест сестры Ариадны, арест отца (о его гибели он так и не узнает), самоубийство матери, две эвакуации и, наконец, был призван в Красную армию. Погиб в июле 1944-го на 1-м Прибалтийском фронте во время знаменитой операции «Багратион».

А короткая жизнь была гораздо интереснее этой справки.

В истории литературы Георгий Эфрон остался под домашним именем Мур.

Уже внешность Мура изумляла окружающих. Высокий, крупного телосложения, в пятнадцать лет он казался по меньшей мере двадцатилетним. Манеры, привычки Мура выделяли его не меньше. Высокий, элегантно одетый, даже в московскую жару он носил костюм с галстуком. Для молодого человека тех лет — редкость. Москвичи тогда одевались скромно. Толстовки, простые рубахи, безрукавки, рабочие блузы, пролетарские кепки. Даже советская элита внешне мало отличалась от простых горожан. Роскошно одевались только некоторые актрисы МХАТа и Большого театра да жёны больших начальников, партийных, военных и хозяйственных. Зато их мужья носили полувоенные или военные френчи и гимнастёрки, ничего лишнего.

Когда Мур со своим другом Митькой (Дмитрием Сеземаном) болтали по-французски, читали стихи Верлена и Малларме, прохожие оглядывались — иностранцы! В предвоенной Москве иностранец был редким, экзотичным явлением, как попугай в заснеженном русском лесу. Не только случайные прохожие принимали Мура за иностранца. Это было едва ли не общее мнение. «Не наш», — выдохнет Мария Белкина, будущий биограф Цветаевой. «Парижским мальчиком» назовёт Мура Анна Ахматова. Одноклассники единодушно признают Георгия Эфрона «французом», хотя в его жилах не было ни капли французской крови.

Любопытно, что все столь же единодушно признавали его необыкновенное сходство с матерью. Отец в шутку сказал о Муре: «Марин Цветаев». «В комнату вошла молодая, розовощёкая, стройная Марина в брюках», — напишет о Муре всё та же Белкина, только вот настоящую Марину она парижанкой не считала: «Столько лет прожила за границей, в Париже — и ничего от Запада. Всё исконно русское и даже не городское, а скорее что-то степное, от земли…» — записала она в дневнике.

А Мур вовсе не хотел французом оставаться. Он приехал в Советскую Россию, чтобы стать советским человеком.

О своём новом отечестве Мур знал очень много. Марина Ивановна читала ему русские книги, Сергей Яковлевич водил на советские кинокартины. Родители внушали Муру, что во Франции он только эмигрант, что его родина в России. Товарищи по католическому колледжу считали Мура русским. Казалось бы, самой судьбой ему предназначено жить в Советском Союзе.

Жизнь в СССР не сразу разочаровала его. Даже советская бедность, бытовая неустроенность не слишком смущали Мура, ведь и во Франции семья Эфрон жила бедно. Одно время Цветаева подбирала на рынке овощи, упавшие с лотков. Правда, Мура удивили простые советские люди, квартирные хозяева, соседи по коммуналке: «Странно — люди живут в Советском Союзе — а советского в них ни йоты. Поют пошлятину. О марксизме не имеют ни малейшего представления», — записал он в дневнике.

Но вообще-то Мур редко обращал внимание на такие мелочи. Его занимали литература (французская и русская) и мировая политика. В Европе уже шла война. Мур добросовестно, день за днём, отслеживал события на Западном фронте, в Норвегии, на Балканах, в Эфиопии: «Вообще, больше всего меня интересует международное положение и мировая политика. Кто кого одолеет в Африке? Говорят, в недалёком будущем там начнётся сезон дождей».

Нечего и говорить, что такой странный, нестандартно мыслящий молодой человек был одинок. Мур во всех отношениях перерос сверстников. В их глазах он оставался парижанином, «мусье». Уже в Ташкенте, в школе для эвакуированных, его будут звать Печориным, но ведь и Печорин — человек одинокий. Впрочем, изгоем Мур тоже не был. Он учился в подмосковном Голицыне, затем в паре московских школ, наконец, в Ташкенте. Нигде его не унижали, не преследовали, клеймо «сын врага народа» (Сергея Эфрона арестовали в октябре 1939-го, расстреляли в августе 1941-го) счастливо миновало Мура.