Ростислав Фадеев - Кавказская война.

• Название: Кавказская война.
• Автор: Ростислав Фадеев
• Издательство: Изд-во Эксмо, Изд-во Алгоритм
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-10808-4

Имя генерала Ростислава Андреевича Фадеева сегодня несправедливо забыто. Между тем он был ярким, неординарным человеком, бесстрашным героем Кавказской войны и выдающимся мыслителем — геополитиком и соuиологом. Специалисты считают, что работы Фадеева являются лучшим исследованием восточной политики России. Блестящий литературный стиль, острота и парадоксальность мысли делают чтение фадеевских сочинений настоящим «пиршеством разума».

---

Всякий знает, что в России никогда не существовало особой, племенной дворянской крови, которую считается грехом смешивать с кровью поганца, хотя бы признанного великим человеком; на нашем языке нет даже слова для перевода mesalliance. Старинное русское дворянство, хотя замкнутое в продолжение нескольких веков, вышло почти поголовно из народа и никогда не рознилось с ним каким-либо резко исключительным сословным духом. Нечего говорить о петровском культурном слое, набранном преимущественно производством сдаточных в первый офицерский чин, подьячих и семинаристов в коллежские асессоры. Наше дворянство, и старое, и новое, было всегда нераздельной частью русского народа, отобранной для государственной службы. Оттого наша история не являет ни одного примера розни между сословиями. Восстание закрепощенного народа, под предводительством казацкой вольницы, было протестом против закрепощения, а не сословной рознью. Известно, что крепостное право, искажавшее два с половиной века отношения между высшим общественным слоем и народом, было вначале навязано нашим вотчинникам и помещикам насильно, против желания огромного большинства их, как полицейская мера; характер же личной подневоли был ему придан лишь в царствование Петра Великого, также без спросу, для установления правильной поставки рекрут. Наша история долго не допускала естественных отношений между сословиями, не из политических, а из чисто административных видов, для того, чтобы достаточно вооружить государство против внешнего врага. Этой чертой она также отличается от всех прочих. Но даже в крепостные времена русское дворянство не прониклось духом сословного эгоизма, отстаивающего, прежде всего и более всего, свои собственные интересы, в ущерб массам — что совсем непонятно для западного европейца. В последнее время Россия видела ряд фактов, совершенно невозможных на Западе; мировые посредники, выработавшие практически освобождение крепостных, были поголовно помещики; в пору первого увлечения дворянство некоторых губерний само просило о снятии с него привилегий; оно же невынужденно первое подало голос о всесословном уравнении податей и т. д. Такие явления несбыточны в Европе не потому, чтобы тамошние высшие сословия были черствее сердцем, а потому, что эти сословия составляют как бы особое племя, государство в государстве, живущее своими особыми преданиями и поголовно воспитанное в таком духе. Наше же дворянство — не отрезанный ломоть, даже в известном смысле не группа, резко отгороженная историей, а высший слой русского народа. Оттого все токи наших всесословных мнений, чувств и увлечений проходят беспрепятственно сверху вниз и снизу вверх, не останавливаясь ни на какой перегородке. Понятно, что при таких отношениях русский народ не чувствует потребности в трибунах и более верит в правду местных помещиков, чем в правду людей из собственной среды или чиновников.

Современное русское дворянство, в своем духе и в своей общественной задаче, составляет полнейшую противоположность прусскому юнкерству и похоже скорее на бывшую французскую ценсовую буржуазию, с той коренной разницей, что последняя была учреждением чисто искусственным, без внутреннего единства, а потому несостоятельным, не выдерживавшим потрясений; наше же дворянство есть учреждение органическое, то есть связное и наследственное. Оно должно оставаться таким еще надолго, образуя сердцевину и устой вырастающего постепенно из народа русского сознательного общества, способного пользоваться политическими правами — потомственно или лично.

После всего сказанного и, еще более, после всего известного каждому образованному человеку нечего, кажется, говорить много о необходимости связи нашего политического культурного сословия с верховной властью и между собой. Пример Франции теперь едва ли уже соблазнит кого-либо, достигшего 21 года. В нашем же русском быту, еще не вызревшем и не устоявшемся, французская бессвязность, то есть бессословность, действовала бы еще во сто раз губительнее. Но никакая связность немыслима без твердой сердцевины, и никакая сердцевина не мыслима у нас покуда без наследственности, проникающей массу людей известным единством воспитания и направления, переносящей их с произвольной почвы личных взглядов на почву историческую, связывающую их правами и ответственностью сословия. Политический слой английских государственных избирателей стоит крепко потому, что смыкался постепенно и до сих пор сомкнут около прочного ядра; французская ценсовая буржуазия, не имевшая центра, рассыпалась перед горстью уличных возмутителей. Нам, русским, давно отвыкшим от совокупной общественной жизни, невозможно завязать ее вновь иначе, как в среде образованных и уважающих себя людей, вызванных из народной толпы воспитательным периодом, твердо сомкнутых в сословие.

Кроме того, наследственность в высшем слое нужна нам еще в другом отношении — для упрочения и развития самостоятельного русского образования. В Европе известная доля просвещения разлита во всех слоях общества и только сгущается к верху; там оно — дело тысячелетнее, унаследованное еще от Древнего мира, на почве которого основались европейские государства. У нас, как заимствованное, оно сосредоточивается исключительно в слое людей, принявших европейские формы; за исключением подростков из духовного звания, в России получает порядочное образование только тот, для кого оно обязательно по рождению. Распространение образованности идет у нас параллельно утолщению сомкнутого культурного слоя, удерживающего в своей среде всякого, кто раз в него вступил. Без этого условия наука не пустила бы в России корней, как она не пускала их в Турции, где одно поколение ничего не передавало другому по той причине, что сын или внук визиря, вышедшего из носильщиков, сам в свою очередь обращался в носильщика. Теперь этот порядок начинает понемногу изменяться даже в Турции: образованные турки дают воспитание своим детям, набираемым потом преимущественно в государственную службу; но это значит только то, что в царстве султана, вопреки мусульманским порядкам, завязывается новое потомственное дворянство наподобие петровского. В действительности, кроме редких исключений, вроде Ломоносова или Сперанского, просвещенным человеком становится только образованный потомок нескольких образованных поколений; он получает в своей семье и своем обществе массу знаний и исторически вызревших взглядов, которых не может дать никакой университет. Самостоятельное и сознательное русское просвещение созреет только в потомственно-просвещенном русском сословии. На почве Западной Европы, где дворянство есть каста, наука вырабатывается теперь более средним, чем высшим классом; но в России ей нет места вне узаконенного культурного слоя, в котором сливаются оба сословия вместе.

Потомственный общественный слой значит слой привилегированный. С какого конца ни смотреть на вопрос, такой привилегированный слой необходим для будущности России с одной стороны, чтобы не стать похожей на Францию, с другой, чтобы не стать похожей на Персию. Надобно только, чтобы он был привилегирован правильно, сообразно современным потребностям, а не отжившим видам Петровской эпохи, чтобы ему было отведено подобающее место в государственном устройстве; чтобы он служил ядром русской политической и общественной жизни, не захватывая ее в свою исключительную собственность; чтобы доступ в него снизу был не затруднен и открывался не только лицам, повышающимся в государственной службе, как прежде, но и другим культурным классам, постепенно размножающимся с развитием общества; чтобы ряды его раздвигались для известных размеров и видов богатства (обладающих самостоятельной силой независимо от всякого закона) и для умственных заслуг; чтобы достойные люди из культурной подпочвы, которая будет постоянно вырастать между народом и дворянством, не достигнувшие еще потомственной привилегии, могли лично группироваться около нее; чтобы по возможности было обеспечено хорошее воспитание молодым поколениям этого высшего народного слоя. Затем нужно еще, чтобы русское дворянство, в должной мере, насколько это необходимо государству и обществу, стало, как прежде, сословием обязательно служилым, а не вольницей: права без обязанностей не ведут ни к чему, колют всем глаза и производят только распущенность, вместо того чтобы нравственно скреплять людей. В этом отношении мы не можем руководиться никаким чужим примером, так как самое учреждение нынешнего русского дворянства, как привилегированного культурного слоя, есть дело новое в истории, самородное произведение русской почвы, и должно развиваться из своих собственных начал; главное же из этих начал, как мы знаем, есть начало государственной служилости.

Надобно рассмотреть отдельно каждое из вышеприведенных условий, что мы и постараемся сделать в следующей главе. Но уже теперь мы считаем вопрос о русском дворянстве, как поставила его история, достаточно уясненным, чтобы определить существенные отношения этого учреждения к общему государственному строю.