Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

• Название: Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
• Автор: Габриэле Д’Аннунцио
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-904656-32-4

Габриэле Д’Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.

В первый том Собрания сочинений вошел роман «Наслаждение», повесть «Джованни Эпископо» и сборник рассказов «Девственная земля».

---

Вершина драматургического творчества Д’Аннунцио — это «пасторальная трагедия» в стихах «Дочь Йорио» (1904), без которой панорама европейской новой драмы рубежа веков выглядела бы неполной. Пьеса возвращает нас к «девственной земле» Абруцци, где первородные инстинкты соседствуют с безотчетным мистическим страхом, а глубокое религиозное чувство — с суевериями и фанатичной жестокостью. Исключительная яркость образов, накал страстей, верность в обрисовке народных традиций и деревенских нравов — все это напоминает о том, что у истоков литературного творчества автора стояла поэтика веризма. Однако здесь мотивы новеллистики Д’Аннунцио получают принципиально иную аранжировку. История возвышенной, целомудренной любви грешной дочери колдуна Йорио Милы и пастуха Алиджи, завершающаяся самопожертвованием героини, развивается в условносредневековой атмосфере, вне всякой связи с реальным историческим временем. Поступки действующих лиц определяются не психологией, не характерами и не обстоятельствами — персонажи движимы силами высшего порядка, о которых мы догадываемся по разбросанным по всему тексту символическим намекам и аллюзиям. Иногда эти силы низменны, как похоть, или примитивны, как коллективные суеверия и страхи, управляющие действиями толпы, а иногда возвышенны, как в случае Алиджи, мистически прозревающего провиденциальный смысл охватившего его чувства, и особенно Милы, во искупление собственных грехов отрекающейся от земного счастья и восходящей на костер за чужое преступление. В результате сюжет пьесы приобретает значение универсальной мистерии в полном соответствии с принципами символистской драматургии. Однако если символистский театр по преимуществу был «театром молчания», где действие сводилось к минимуму (как, впрочем, и в более ранних пьесах Д’Аннунцио), то сюжет «Дочери Йорио» необычайно динамичен и держит зрителя в постоянном напряжении, что подтверждают множество удачных постановок и успех, неизменно сопутствовавший представлениям пьесы в разных странах.

Писать пьесы Д’Аннунцио продолжал и позже, то возвращаясь к теме сверхчеловека («Сильнее любви», 1907; «Корабль», 1908), то экспериментируя в поисках синтеза слова, музыки и танца («Мученичество Святого Себастьяна», 1911 — на французском языке), однако подняться до уровня «Дочери Йорио» ему больше ни разу не удавалось.

Свой творческий путь Д’Аннунцио начал как поэт-лирик и стихи писал всю жизнь. К сожалению, за пределами Италии его лирику знают хуже всего, между тем как на родине он вошел в историю литературы прежде всего как поэт. Еще в 10-е годы XX столетия русский литератор и журналист Михаил Осоргин сетовал, что самое лучшее из написанного Д’Аннунцио недоступно русскому читателю из-за отсутствия переводов. Как это ни прискорбно, за сто лет ситуация не изменилась, и лирика одного из самых крупных итальянских поэтов Нового времени еще ждет своего переводчика.

Следом за двумя юношескими поэтическими сборниками Д’Аннунцио публикует «Изоттео» (1885–1888), «Химеру» и «Римские элегии» (1887–1891), «Интермеццо» (1884–1894), «Райскую поэму» (1891–1892) и наконец, лучшее свое лирическое творение — «Лауды», сборник, состоящий из четырех книг, третья из которых, «Алкиона» (1904; так в греческой мифологии звали одну из Плеяд, звезда же, названная ее именем, по-русски звучит как Альциона), по праву считается одной из вершин итальянской поэзии. В стихах «Алкионы» изначально свойственное Д’Аннунцио чувство природы, его удивительно тонкое восприятие нюансов цвета, звука, настроения обретают совершенную форму выражения, свободную от какой бы то ни было риторики. Зачарованный природой поэт внимает ее первозданным ритмам, проникает в ее сокровенные тайны, ощущает себя самого и свою возлюбленную частью природного мира, преображенного творческой фантазией в мир мифов и грез. Именно в «Алкионе» Д’Аннунцио удается достичь той самой гармонии формы и содержания, к которой он стремился всю жизнь. Верленовский принцип «музыки прежде всего» становится не просто приемом, но самой сутью таких стихотворений, как «Дождь в сосновой роще», где весь строй стиха, метрика, рифмы, ассонансы призваны передать шумовые эффекты усиливающегося дождя, постепенно преображающего все вокруг и погружающего поэта и его возлюбленную в состояние мистического восторга.

Стихи, проза, пьесы — все основные художественные произведения Д’Аннунцио были написаны до Первой мировой войны. В военные годы из-под его пера выходили лишь пылкие воззвания и публицистические очерки, а позже, в Витториале, он писал фрагменты, дневники, воспоминания и шлифовал свои более ранние тексты.

В историю литературы Д’Аннунцио вошел как один из самых ярких представителей декаданса, и хотя жить ему было отпущено дольше, имя его навсегда осталось связано с эпохой рубежа веков. И личность его, и творчество были ярчайшим выражением изломов, крайностей и противоречий того времени. Среди созданного им есть несколько подлинных шедевров. Есть и такое, что возмущает, шокирует, раздражает. Что-то слишком вычурно, что-то откровенно неудачно. Но нет ничего среднего, тривиального. Он избегал середины, нормы, равновесия, как избегал правильных форм, пропорций и симметрии расцветший тогда же стиль модерн. Он служил Красоте и оставил после себя живое воплощение эстетических идеалов своей изысканной, тревожной, болезненно-прекрасной эпохи.

Анна Сабашникова

НАСЛАЖДЕНИЕ Роман Перевод E. Р Под ред. Ю. Балтрушайтиса

Франческо Паоло Микетти

Г. Д’А.

Эта книга, созданная в твоем доме радушно принятым гостем, возвращается к тебе, как благодарность, как исполнение обета.

Среди усталости долгого и тяжелого труда, твое присутствие подкрепляло и утешало меня, как море. Среди неразлучной с мучительным и затейливым искусством стиля горечи, ясная простота твоей беседы была для меня примером и назиданием. В сопровождавших усилие анализа сомнениях, твой глубокий афоризм, нередко, был для меня, как свет.

Тебе, постигающему все формы и все видоизменения духа, как и все формы и видоизменения вещей, — тебе, постигшему законы, по которым развивается внутренняя жизнь человека, как и законы рисунка и цвета, — тебе, столь же проникновенному знатоку душ, как и великому мастеру кисти, я обязан опытом и развитием самой благородной из способностей разума, т. е., обязан привычкой к наблюдению, как, прежде всего, обязан методом. Теперь я, как ты, убежден, что у нас только один предмет для наблюдения: Жизнь.

Воистину, далеко то время, когда ты, в галерее Шарра, пытался проникнуть в тайны Винчи и Тициана, а я обращался к тебе с приветом, в стихах, томившихся

По чуждому заката Идеалу,
Не знающей, что — скорби, Красоте!

И вот, обет тех дней, все же, исполнен. Мы вместе вернулись в отрадную отчизну, в твой «просторный дом». По стенам не висят медицейские гобелены, не собираются дамы на наши сказания, ни виночерпии, ни сокольники Паоло Веронезе не окружают нашего стола, волшебные плоды не наполняют ваз, которые Галеаццо Мариа Сфорца заказывал Маффео ди Кливате. Наше желание менее затейливо: наша жизнь более примитивна, может быть, даже более обвеяна духом Гомера и Героев, когда в перерывах между исполненными труда постами мы принимаем достойную Аяксов пищу на берегу многозвучного моря.

Я улыбаюсь при мысли, что эта книга, где я, с грустью, исследую столько испорченности и столько извращенности, столько утонченности и столько пустой лживости и жестокости, написана среди простого и ясного мира твоего дома, при последних напевах жатвы и первых пасторалях снега, когда, за одно с моими страницами, росла и долгая жизнь твоего дитяти.

Без сомнения, если в моей книге есть крупица человеческого сострадания и капелька доброты, то я обязан ими твоему сыну. Ничто так не учит нежности и не возвышает как зрелище раскрывающейся жизни. Этому чуду уступает даже зрелище утренней зари.

Так вот — там. Если, читая его, твой взгляд скользит дальше, и ты увидишь, как Джорджио тянется ручонками и улыбается тебе круглым личиком, как в божественных строфах Катулла, — прекрати чтение. И перед тобою крошечные розовые пяточки будут попирать страницы, где изображено все убожество Наслаждения: и пусть это бессознательное движение станет символом и предзнаменованием.

Привет тебе, Джорджио, друг и учитель, спасибо тебе.

I

Год тихо-тихо умирал. Солнце Сильвестрова дня разливало в небе Рима какую-то таинственную, золотую, почти весеннюю теплоту. Все улицы были полны народа, как в воскресные майские дни. Вереницы быстро несущихся экипажей пересекали площадь Барберини и Испанскую; и неясный, непрерывный гул с обеих площадей поднимался до церкви Св. Троицы, до Сикстинской улицы, и, ослабевая, проникал даже в комнаты дворца Цуккари.