Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

• Название: Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
• Автор: Габриэле Д’Аннунцио
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-904656-32-4

Габриэле Д’Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.

В первый том Собрания сочинений вошел роман «Наслаждение», повесть «Джованни Эпископо» и сборник рассказов «Девственная земля».

---

Речная эклога

Он лежал на передней части барки, поверх кучи старых канатов, вытянувшись, как сонливый кот, через якорное отверстие он смотрел на молодую луну, заходившую за Монтекорно, и слушал плеск воды под килем, напоминающий щелканье языка жадно пьющего человека. Красный серп луны, просвечивающей сквозь влажный туман, отражался в середине Пескары, дрожащее в воде отражение разбрасывало искры вдоль темных прибрежных полос, окаймленных молодыми тополями, ближе к реке высились реи, отражаясь в воде с холодным свинцовым отблеском.

Возле устья величие ясного звездного неба гармонировало с величественной картиной мирно спящего моря.

Иори не спал. Среди таинственной неги лунной ночи перед ним отчетливо вставал смеющийся образ Милы с темно-синими глазами, в лохмотьях, он чувствовал теплоту ее тела, отливающего оранжевой краской и обожженного знойным солнцем. Такой он впервые увидел ее в сентябрьский полдень, на левом берегу реки, близ цыганского шатра, вокруг бродили лошади, пощипывая траву, под медными котлами дымились огни. Такой впервые он увидел ее: ее передник был полон незрелых яблок, в которые она то и дело вонзала зубы с жадностью голодной белки, голова ее тонула в тени, от пышной груди веяло молодостью. Красавица с жадностью уничтожала фрукты, наслаждаясь полуденной тишиной.

Но когда она оглянулась на собравшуюся неподалеку кучку заглядевшихся на нее рыбаков, ее голова вдруг окунулась в солнечный свет, словно очутившись в античной золотой оправе, в ушах болтались два металлических кружка, что придавало ей сходство с языческим идолом, густые черные волосы окутывали шею, вспыхивали в солнечных лучах и сплетались на лице тонкими нитями, сбоку, на золотом фоне, глаза ее казались цвета белой эмали.

Мимо нее пробежал гнедой жеребенок. Девушка отрывистым криком подозвала его. Животное остановилось на своих длинных тонких ногах, позволяя гладить себя по шее и бокам, испуская от наслаждения слабое ржание, ноздри трепетали, шея согнулась под ласкающей рукой цыганки. Раскрывая красные десны, лошадка потянулась к яблокам. Цыганка звонко рассмеялась и начала тереть огрызки яблок о зубы животного, повернув свое лицо к солнцу, серебряные кружки искрились на ее щеках, а на горле, трепещущем от смеха, звенели амулеты.

Такой Иори впервые увидел ее.

Мила расцветала на приволье, как растение, как деревце, с наслаждением пускающее во все стороны ростки. Она расцветала, обвеваемая благодатными ветрами, согреваемая живительным солнцем, чувствуя, как в самой глубине ее существа бурлит источник жизни. В ее здоровом женском теле уже трепетали производительные силы, с детской наивностью прислушивалась Мила к этому трепету, не задумываясь о нем, не боясь его и не понимая его значения.

Нередко душу девушки, на заре ее молодости, окутывала мрачная тоска. Среди продолжительных скитаний по неизвестным землям, населенным чуждыми ей людьми, среди бешеной скачки на конях, когда приходилось убегать от людей и далеко объезжать некоторые места, среди жизни, полной разнообразных приключений, неприятностей, преступлений, — ею часто овладевала бесконечная печаль. Это было какое-то смутное чувство, — быть может, жажда покоя, свойственная даже растениям, постепенно ощущающим в себе дремлющие силы и ищущим живительного света солнца. И в ней тоже дремала какая-то сила, совершая в дремоте медленную работу. И казалось, что, благодаря этой скрытой работе, порой струились из ее тела нити тепла и аромата, волнуя бессознательную душу девушки. В эти часы она замыкалась в мрачной неприступности, ее темно-синие глаза гасли в истоме. Целыми часами она безмолвно глядела в поле, застыв в священной позе, как большое медное изваяние со стеклянными глазами, среди молчаливо белеющих шатров. Но она не погружалась тогда в мысли, мысль не овладевала ею: в эти часы все существо ее томилось таинственным ощущением жизни. Что-то неведомое манило ее и, не раскрываясь, убегало от нее…

Потом она вся отдавалась страсти кочевников. Этой страстью были лошади, величественное солнце, прелестные песенки, блестящие безделушки. Ей доставляло наслаждение вцепляться в косматую гриву коня, когда табун бешено мчался под ударами хворостины Зизы навстречу ветру и пыли. Смуглый Зиза был ее маленьким смуглым рабом, который крал для нее кур на гумнах и развлекал ее игрой на лютне. Когда цыгане, сидя верхом на лошадях, сгибавших шеи от мучившей их жары, проезжали по пыльным дорогам, палимым солнцем, Зиза вдруг исчезал и спустя некоторое время возвращался, запыхавшись и неся полную охапку ежевики и зеленых фруктов.

— Бери, Мила, — говорил он, смеясь.

И она уничтожала фрукты, со смехом бросая мальчику какой-нибудь огрызок.

Но она не любила его.

Однажды они вместе убежали из шатров за добычей. Был мягкий мартовский полдень, солнечная погода покровительствовала цветению льна, и кончики колосьев начинали уже переходить в более нежные желтые тона. Они молча шли гуськом, нагибаясь под влажными кустами изгородей. Мягкие лучи света смеялись сквозь еще безжизненные ветви, от пучков травы струилось дыхание. Миле было весело. Когда они проходили под миндальным деревом, Зиза вдруг сильно дернул за ветку. Благоухающий дождь цветов оросил две головки, и среди этого дождя зазвенели громкие раскаты смеха. Потом они тихо подошли к забору, окружившему гумно. Ничего не подозревавшие куры мирно копошились в соломе под потрескавшейся глиняной стеной. Собака дремала, растянувшись на куче сухих камышей и наслаждаясь теплотой. Изнутри низенькой избы слышалось лишь мерное покачивание люльки и колыбельная песня.

Зиза вытащил из кармана рубахи нитку, на которой были нанизаны зерна кукурузы, подкрался к самому забору как лисица и остановился, волоча рукой нитку по земле. Жадная курица, заметив зерна, подбежала к ним. Находившийся в засаде стоял не шевелясь и не переводя дыхания, воровская алчность горела в его зрачках, устремленных на добычу.

Когда курица проглотила первые зерна, он, едва сдерживая порыв радости, дернул за нитку и крепко сжал кулаками еще хлопавшие крылья добычи.

— Держи, Мила, — прошептал он притаившейся цыганке, на губах которой блуждала улыбка.

Она взяла еще теплую задыхавшуюся курицу, маленькие глаза которой подернулись пеленой, а из открытого клюва сочились капли крови.

— Еще, Зиза, еще! — сказала она, прижимаясь к нему всем телом.

Он повторил свою проделку. Белая курица, увидя приманку, слетела с высокого насеста и начала прислушиваться. Прежде чем клюнуть, она остановилась, повернув голову к спрятавшемуся изменнику. В засаде не было слышно ни шороха, ни дыхания.

— Держи!

Она взяла курицу и, забыв от радости об осторожности, вся высунулась из-за забора.

— Бежим, бежим, Мила! — в испуге крикнул мальчик, услышав бешеный лай погнавшейся за ними собаки. — Беги!

Схватил ее за руку, и они вместе побежали по ячменному полю, не оглядываясь назад, спугивая воробьев, взлетающих парами. Добежав до безопасного места, они остановились, запыхавшись, с разгоревшимися лицами, едва сдерживая взрывы звонкого смеха.

Вдали терялся собачий лай. Низкое солнце косыми снопами лучей пронизывало синий туман, в котором утопало поле. На ясном небе плыли золотые волнистые тучки. Под этими тучками медленно двигалась наша парочка с песнями. Мила обняла руками плечи соучастника, и два голоса поплыли, смешиваясь во влажном вечернем воздухе.

Но она не любила его.

В другой раз они спрятались в тени, за шатром. Голубое июньское полуденное небо расстилалось над их головами. Колосья наклонились, предаваясь праздной неге. Отдаленные деревья казались металлическими. Зиза, присев на корточках, пощипывал струны лютни и пел, склонив голову на плечо и устремив на Милу взоры, в которых трепетало обаяние перед красавицей и волна звуков. Она стояла возле него, покачивая в такт головой, устремив взор в девственную летаргию света. Темно-зеленая юбка едва прикрывала ее босые ноги, под прозрачной тканью нежно, как задремавшее растение, трепетала грудь. Зиза играл и пел. Вокруг бродили кони. Песня замирала под высокими цветущими акациями, с которых струилось таинственное молчание, что-то животное, девственное и мягкое, как детское дыхание, слетало с этих кистей, напоминающих крылышки мотыльков, неподвижно висящих в озаренном солнцем воздухе.

Зиза играл и пел, и его немой живой идол упивался сладостью звуков. Это был естественный родник песен, из которого порой вырывались беглые слова. Настроение подымалось потому, что Мила была прекрасна, потому что небо сияло.

Вдруг Мила в порыве нахлынувших желаний нагнулась над мальчиком, сжала обеими руками его покрытые пушком виски и застыла в нерешительной позе, с полуоткрытыми губами, из-за которых сверкали острые зубки как у хищного зверя. Казалось, она собиралась укусить его или поцеловать. Мальчик с удивлением и страхом смотрел, не сопротивляясь, на это загорелое лицо, на щеках которого трепетали большие серебряные диски. Он чувствовал ее горячее дыхание, и под задрожавшими пальцами протяжно застонали струны лютни.