Даниил Тумаркин - Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

• Название: Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»
• Автор: Даниил Тумаркин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03395-5

В самой фамилии Николая Миклухо-Маклая слышится эхо дальних странствий, звучит голос судьбы, отправившей потомка украинских каза­ков и немецких врачей на далекую Новую Гвинею, жители которой до сих пор вспоминают о русском «человеке с Луны». Первым из ученых посетив труднодоступные районы Океании и Юго-Восточной Азии, Миклухо-Мак­лай самоотверженно, порой с опасностью для жизни, изучал их природу и население. Его исследования имеют не только научную ценность — в эпо­ху колониальных захватов он неустанно призывал видеть в «дикарях» людей, беречь их самобытную культуру. «Белому папуасу» посвящено немало книг, вышедших в России и за рубежом, но многие моменты его биографии до сих пор остаются непроясненными. Новое жизнеописание Миклухо-Маклая, созданное известным этнографом Даниилом Тумаркиным, — итог многолетних изысканий, подробно освещающих недолгую, но яркую жизнь выдающегося ученого-гуманиста.

---

Путешественника пригласили позавтракать в кают-компании. «После папуасской кухни, — рассказывает он, — европейские кушанья показались мне очень странными на вкус, особенно сладкие, так как сахару я не пробовал уже более года. <…> Меня офицеры любезно снабдили обувью, в которой я очень нуждался, и бельем — мое вследствие сырости было очень гнило и отчасти проедено насекомыми»[494].

Командир «Изумруда» предложил Миклухо-Маклаю переселиться на корвет, а перевоз вещей из Гарагасси поручить одному из молодых офицеров. «А кто Вам, Михаил Николаевич, сказал, что я пойду с вами на клипере? — ответил путешественник. — Это далеко еще не решено, и так как я полагаю, что Вам возможно будет уделить мне немного провизии, взять с собою Ульсона и мои письма до ближайшего порта, то мне всего лучше будет остаться еще здесь, потому что мне еще предстоит довольно много дела по антропологии и этнологии здешних туземцев. Я попрошу Вас позволить мне ответить завтра» «Михаил Николаевич согласился, — записал далее Миклухо-Маклай, — но я мог заметить, что мои слова произвели на многих курьезное впечатление. Некоторые подумали (я это знаю от них самих), что мой мозг от разных лишений и трудной жизни пришел в ненормальное состояние»[495].

Вернувшись в Гарагасси, путешественник заснул как убитый после всех треволнений богатого событиями дня, но утром, по зрелом размышлении, склонился перед реальностью. Как объяснил Николай Николаевич в письме-отчете в РГО, «состояние здоровья, невозможность привести в порядок в несколько дней мои дневники для отсылки в Европу, а главное, возможность в следующем году возвратиться в Новую Гвинею на голландском военном судне, которое должно будет отправиться, как сообщил г-н Кумани, вокруг острова»[496], побудили его принять решение покинуть на некоторое время залив Астролябия.

Ульсон был несказанно рад возможности выбраться с этого ненавистного для него берега; он как будто бы ожил и даже перестал постоянно стонать. Помещенный в судовой лазарет швед вскоре пошел на поправку — свидетельство того, что его недуги были преимущественно психического свойства.

Офицеры, помогавшие Николаю Николаевичу сортировать, упаковывать и перевозить на корвет коллекции, биологические препараты, снаряжение, журнал метеорологических наблюдений, дневники, записные книжки и разные пожитки, были поражены обстановкой, в которой жил в Гарагасси русский путешественник. «Кое-какие ветоши, полуистлевшие от постоянной сырости, происходившей от дождя, проникавшего сквозь крышу, составляли постель, — вспоминает один из офицеров, — тут же стоял стол, который, а также все свободное пространство домика были загромождены и завалены всякою всячиною; тут были инструменты для наблюдения, разное оружие, банки с препарированными животными, но без спирта, который испарился и высох; чучела птиц, ящериц и змей; насекомые, черви, моллюски, скелеты, полусгнившие растения и остатки какой-то неопределенной пищи. Каждый из этих предметов, кроме инструментов и оружия, издавал свой запах, такой, которого посетители г. Маклая не могли перенести в продолжение нескольких минут; а наш добровольный мученик науки переносил его в продолжение 15 месяцев»[497].

Капитан Кумани приказал прибить к одному из больших деревьев в Гарагасси толстую доску красного дерева, к которой была привинчена медная пластина с выгравированной надписью:

VITIAS. Sept. 1871

MIKLOUHO-MACLAY

IZOUMROUD. Dec. 1872

Когда жители окрестных деревень узнали, что Маклай собирается покинуть залив Астролябия, они очень опечалились и принялись уговаривать таморусс навсегда поселиться на их берегу. «Я две ночи ходил в деревни, сопровождаемый целою толпою туземцев с факелами, чтобы освещать путь, — пишет Миклухо-Маклай. — Соседние деревни устроили прощальные пиры, на которые стеклись много жителей других деревень с подарками. При этом они с разными обрядами и церемониями прощались со мною, и каждый давал мне в подарок кокосов и разных кореньев. На последнем ночном собрании старики предложили мне в каждой деревне построить по хижине, дать в каждую много съестных припасов и по жене для хозяйства, просили это принять и поочередно жить по несколько времени в каждой деревне»[498]. Миклухо-Маклай сердечно простился с островитянами и обещал вернуться, если им будет угрожать опасность.

На рассвете 24 декабря 1872 года «Изумруд» развел пары и стал поднимать якорь. Когда клипер начал подвигаться вперед, в Бонгу, Горенду и Гумбу раздались удары барумов, извещавшие соседние деревни, что «человек с Луны» покидает их берег. Пройдя архипелаг Довольных людей, корабль вошел в пролив между побережьем Новой Гвинеи и островом Кар-Кар. Миклухо-Маклай назвал его проливом Изумруд. Это название, как и пролив Витязь, сохранилось до наших дней на географических картах.

Глава седьмая. ПЛАВАНИЕ НА «ИЗУМРУДЕ»

Пятидневное пребывание в бухте Константина дорого обошлось команде «Изумруда»: из двухсот моряков около половины заболели «перемежающейся лихорадкой», в том числе почти все офицеры. Судовой врач гасил ее приступы большими дозами хинина. Но когда клипер в середине января 1873 года подошел к северомолуккскому острову Тернате — столице одноименного султаната, — на борту все еще числилось 80 больных малярией. Поэтому «Изумруду» пришлось простоять здесь шесть недель, пока «лихорадка» не пошла на убыль.

Судовой врач залечил у путешественника долго не заживавшие нарывы на ногах, свежий морской воздух и полноценное питание прибавили ему сил и бодрости, а главное — на него благотворно повлияла обстановка на корвете: Николай Николаевич пользовался почти безграничным почетом и уважением, все стремились исполнить его желания и с огромным интересом слушали его рассказы о жизни среди «дикарей». И хотя малярия не оставляла Миклухо-Маклая, он, адаптировавшийся к этому недугу, по прибытии в Тернате был, как впоследствии писал матери, «бодрее и здоровее всех»[499] на корвете.

Воспользовавшись длительной стоянкой «Изумруда» в Тернате, путешественник неоднократно посещал соседний островок Тидоре, столицу другого султаната, побывал на Минахассе — северном полуострове более крупного острова Сулавеси. Николай Николаевич упомянул об этом в письме генерал-адмиралу. Никаких записей при посещении перечисленных местностей он не вел, но сохранилось около тридцати великолепных рисунков, сделанных им на Тернате, Тидоре и Минахассе. На них изображены мужчины, женщины и дети, многие — в национальных костюмах, панорамы больших и маленьких селений, феодальная усадьба, дворец, ритуальные сооружения и т. д.[500] Особенно впечатляют два рисунка — минахасского воина в полном боевом снаряжении и его головного убора, украшенного клювом птицы-носорога. Они, очевидно, привлекли внимание путешественника, так как он — несмотря на безденежье — приобрел предметы, запечатленные на этих рисунках. Эти экспонаты хранятся теперь в МАЭ (петербургской Кунсткамере).

В Тернате Миклухо-Маклай закончил подготовку отчета для РГО о своем пребывании на Новой Гвинее. Это сообщение, несмотря на недомогание, Николай Николаевич начал диктовать одному из офицеров (очевидно, Рончевскому) вскоре после того, как «Изумруд» вышел из залива Астролябия. Нам уже приходилось касаться содержания этого очерка в предыдущей главе, отмечая, в частности, некоторые расхождения с текстами дневников и проявившуюся кое-где тенденцию к самогероизации. В своем отчете, опубликованном в конце 1873 года в «Известиях» РГО, путешественник без ложной скромности впервые назвал Берегом Маклая «берег Новой Гвинеи вокруг Астролаб-Бай и бухты с архипелагом Довольных людей по праву первого европейца, поселившегося там, исследовавшего этот берег и добившегося научных результатов»[501]. В 1881 году Николай Николаевич уточнил географическое положение Берега Маклая, заявив, что речь идет о «части побережья между мысом Круа-зиль и мысом Кинг Уильям» — территории «с береговой линией, превышающей 150 миль, простирающейся вглубь до высочайших хребтов и имеющей в ширину в среднем 50-60 миль»[502].

В наши дни переданное по судовой рации сообщение о том, что на Новой Гвинее найден пропавший путешественник, уже через несколько часов стало бы известно во всех регионах земного шара. А в те времена надо было искать порт, имевший телеграфную связь с Европой. М.Н. Кумани удалось послать текст телеграммы с попутным торговым судном в яванский порт Сурабая, куда уже был проведен телеграф. 11 февраля 1873 года телеграмма была принята в Петербурге: «Русскому Генерал-Адмиралу. Изумруд прибыл благополучно Temate <…> Maclay и его слуга Wilson найдены живыми в бухте Константина и привезены сюда <…> Кумани».

Вечером того же дня о получении телеграммы было объявлено на отделении статистики РГО, а наутро о радостном известии сообщили читателям «Санкт-Петербургские ведомости». Эту информацию перепечатали все ведущие русские газеты, а телеграфные агентства распространили ее по всему, как тогда говорилось, «цивилизованному миру».