Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

Молодой Леопольд Ландау не возражал, ему было все равно, на ком жениться, только бы за женой дали приданое наличными и в требуемых размерах, — деньги ему были нужны, чтобы открыть собственное дело, и, поскольку у Мели такое приданое имелось и вдобавок она приглянулась ему по фотографии, которую тайно раздобыли сваты, он готов был жениться.

Любит ли она его, умна она или глупа, здорова или больна, добрая она или злая, — на это ему в высшей степени наплевать! Так он и сказал сватам.

Вчера он приехал в Лодзь, дабы самому поглядеть на свою будущую невесту.

Папаша ему очень понравился, Меля очаровала, а фабрика произвела впечатление хорошо поставленного дела — правда, о последнем впечатлении он перед стариком помалкивал и, напротив, осматривая фабрику, изображал равнодушный вид и довольно презрительно изучал готовые платки.

— Лодзинские! — бормотал он, щуря глаза.

— Ну, ну, не говорите глупостей, дело поставлено отменно! — с горячностью возражал Грюншпан.

Леопольд на чрезмерную прямоту не обижался, в делах нет места обидам, он хлопал будущего папочку по спине, и оба в наилучшем согласии отправились обедать.

Меля за столом ужасно страдала и с ненавистью выслушивала сосновицкие комплименты Ландау. При первой возможности она сбежала к Руже.

«Полдня я себе отвоевала, а что будет завтра, что будет потом?» — думала она, лежа в темноте и глядя на штору, сквозь которую в комнату проникал зеленоватый свет, искрясь мерцающими пылинками на светлом ковре и на темной изразцовой печке.

— Нет, они не заставят меня насильно, о нет, — решительно шептала она, с отвращением вспоминая Леопольда, его небольшое, похожее на беличью мордочку лицо — хриплый его голос и выпяченные негритянские слюнявые губы вызывали в ней почти физическое отвращение.

Она закрывала глаза, прятала голову в подушки, чтобы отогнать это воспоминание. То и дело ее сотрясала нервная дрожь, словно от противного прикосновения его холодных, потных рук, которое она ощущала до сих пор; она невольно вытерла руки об одеяло и потом долго разглядывала их при лунном свете, как бы опасаясь, не остался ли от того прикосновения мерзкий след.

Она чувствовала, что всей душой любит Высоцкого, любит в нем весь тот мир, в котором воспитывалась в Варшаве, мир, так сильно отличающийся от того, что ее окружал.

Меля знала, что не выйдет замуж за Леопольда, что она сумеет противостоять всем уговорам отца и семьи, этой мыслью и ограничилась ее решимость, далее она уже думала только о Высоцком, даже не задаваясь вопросом, любит ли он ее, — слишком сильно она его любила, чтобы понять его отношение к ней и заметить его равнодушие.

Она не сказала ему сегодня о своих терзаниях, он был такой расстроенный, такой печальный, и вообще рядом с ним она испытывала странную робость, как ребенок, боящийся пожаловаться взрослому. Ей было обидно, что он не захотел поехать с нею, но при мысли о его крепком рукопожатии и о том, что он поцеловал ей руку, ее охватывал сладостный трепет.

Долгие ночные часы Меля лежала неподвижно, вспоминала все время их знакомства, а также вчерашний вечер; напрягшись всем телом, она сильнее прижималась головою к подушке и, вспоминая прикосновения его рук и то, как он гладил ее волосы, вздрагивала от странного восхитительного волнения.

А потом, когда в лучах рассвета стали все более четко обозначаться контуры мебели и безделушек и все белее становились стены комнаты, Меля начала думать о знакомых докторах.

У нее были две школьные подруги, которые вышли замуж за докторов и теперь жили на широкую ногу, не хуже, чем иные жены фабрикантов. Эта мысль совершенно успокоила Мелю, и, увлекшись мечтами о том, как она хозяйничала бы в своем доме, собирая у себя всю лодзинскую интеллигенцию, она заснула.

Проснулась Меля довольно поздно и с сильной головной болью.

Когда она вошла в столовую, вся семья уже сидела за вторым завтраком. Меля сперва накормила бабушку, и лишь потом сама села за стол. Ее брат Зыгмунт о чем-то говорил громко и возбужденно, но она его не слышала.

Сам Грюншпан, как обычно, ходил по комнате, держа обеими руками блюдце с чаем; одет он был в нарядный бархатный шлафрок вишневого цвета с золотым шитьем на вороте и рукавах, на голове красовалась бархатная, тоже вышитая шапочка, лицо его сияло от радости, он шумно прихлебывал чай и между двумя глотками коротко отвечал Зыгмунту, торопившемуся с завтраком, так как он должен был ехать в Варшаву.

Старая тетушка, которая вела хозяйство, укладывала его чемодан.

— Зыгмунт, я кладу тебе чистое белье. Тебе нужно чистое белье?

— Да, да. Я вам говорю, отец, — озабоченно сказал Зыгмунт, — что нечего тут ждать, пусть Гросман выезжает немедленно, он действительно болен. А фабрикой займетесь вы с Региной.

— Что с Альбертом? — спросила Меля, чье отношение к нему после пожара на фабрике совсем переменилось.

— У него же порок сердца, и пожар его совсем подкосил.

— Да, полыхало здорово, я сам перепугался! — Грюншпан протянул блюдце Меле, чтобы она налила чаю, и лишь теперь заметил, что у нее под глазами круги, а лицо серое и словно бы опухшее. — Что это ты сегодня такая бледная? Не больна ли? Наш доктор скоро придет в семейное общежитие навестить одного рабочего, он мог бы и тебя посмотреть.

— Я здорова, только всю ночь не спала.

— Милая моя Меля, я знаю, почему ты не могла уснуть! — радостно воскликнул отец и ласково погладил ее по щеке. — Тебе надо было немного подумать о нем, я понимаю.

— О ком это? — резко спросила Меля.

— О своем женихе. Он просил низко кланяться, будет у нас после полудня.

— У меня нет никакого жениха, а когда он придет, так пусть Зыгмунт его принимает.

— Вы слышите, отец, что эта дуреха говорит? — со злостью выкрикнул Зыгмунт.

— Ша, Зыгмунт, все девицы так говорят до свадьбы.

— Как его зовут, этого… господина? — спросила Меля, у которой появилась новая мысль.

— Она не помнит! Что это еще за шуточки?

— Зыгмунт, я не с тобой говорю, так что оставь меня в покое.

— Но я-то говорю с тобой, и ты меня должна слушать! — воскликнул брат, быстро расстегивая мундир, что он всегда делал в минуты волнения или гнева.

— Ша, ша, дети! Я скажу тебе, Меля, его зовут Леопольд Ландау, он из Ченстохова. Что тебе еще сказать? Фабрика у них в Сосновицах, «Вольфиш и Ландау», фирма солидная, одно название как звучит!

— Но не для меня! — твердо произнесла Меля.

— Зыгмусь, я тебе кладу летний мундир. Тебе нужен летний мундир, а?

— Кладите, тетя! — быстро ответил Зыгмунт и принялся помогать ей укладывать вещи; вскоре, простившись с отцом, он, уже стоя на пороге, крикнул:

— Меля, я приеду только на твою свадьбу! — И, злорадно усмехаясь, вышел.

Грюншпан с помощью Францишека начал тут же без стеснения переодеваться, — хотя у него была своя прекрасно обставленная комната, он никак не мог к ней привыкнуть и предпочитал ей комнаты менее прибранные, а уединению — семейное сборище. Меля молчала, а тетка, худая, сгорбленная еврейка в рыжем парике с белым шнурком посредине вместо пробора, с изможденным и словно бы запыленным лицом желтоватого оттенка, на котором из-под тяжелых, непроизвольно опускающихся век тускло светились слезящиеся глаза, ходила по столовой, ставя в буфет стаканы и тарелки, вымытые после завтрака в большом медном тазу.

— Возьмите это себе, Францишек, для детей! — приговаривала она, сгребая с тарелок на клеенку огрызки хлеба и обглоданные кости.

— Это еда для собак, а не для моих детей! — дерзко отвечал Францишек, нисколько не стесняясь.

— Ты просто глупый хам, из этого же можно еще сварить суп.

— Вот и отдайте кухарке, пусть сварит.

— Тихо, Франек, не ерепенься! Подай мне воды умыться!

И Грюншпан, почти одетый, начал умываться, весьма осторожно смачивая водой лицо, зато очень громко отфыркиваясь.

— Что ты имеешь против Леопольда Ландау, Меля?

— Ничего, потому что я его совершенно не знаю, я же видела его в первый раз.

— А зачем больше? Когда дело сделается, у вас будет достаточно времени познакомиться поближе.

— Я вам, отец, еще раз решительно заявляю, что не пойду за него!

— Что ты тут торчишь, как муха в молоке! — прикрикнул Грюншпан на Францишека, который мгновенно исчез вместе с теткой.

Старик тщательно вытерся, причесался, пристегнул воротничок к не слишком чистой сорочке, повязал галстук, который ее совершенно закрыл, сунул в карман часы и щеточку с гребешком, пригладил перед зеркалом бороду, спрятал под жилет длинные белые шнурки, надел шляпу, пальто, взял под мышку зонтик и, натягивая теплые перчатки, наконец спросил:

— Почему же ты не хочешь выходить за него замуж?

— Я его не люблю, и он мне противен, а во-вторых…