Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

Кароль немного развеселился, а когда Мада еще больше осмелела и перестала думать о своем слишком ярком румянце, она заговорила так решительно, что гость уже смотрел на нее с удивлением.

Конечно, Маде недоставало знания многих светских условностей ведь ее отец был свежеиспеченным миллионером, и воспитывалась она между кухней и фабрикой, в окружении простых ткачей, фабричных рабочих и нескольких семейств, тоже недавно разбогатевших, — однако она обнаруживала живой ум и немалую житейскую рассудительность.

Лицемерие светской жизни не заглушило в ней искренности, которая порой казалась смешной, ребяческой, но привлекала прямотой. Мада даже окончила пансион в Саксонии, откуда Мюллер и приехал некогда простым ткачом в этот край, который действительно стал для него «землей обетованной».

Имела Мада кое-какое понятие и о значении денег — она вдруг сказала об их общей знакомой:

— А вы знаете, что Маня Готфрид порвала со своим женихом?

— Нет, не знаю. Вас это возмущает?

— Нет, только удивляет, она и некрасивая и приданого нет, а уже со вторым порвала.

— Возможно, она предпочитает ждать богатого молодого фабриканта?

— Так ведь и этот ее жених может еще разбогатеть. У моего отца, когда он женился, не было ни талера, а теперь он богат.

— А может, панна Готфрид желает остаться старой девой?

— Ну разве кто-нибудь может желать остаться старой девой! — с горячностью воскликнула Мада.

— Вы в этом убеждены?

— Я бы ни за что не осталась. Мне всегда так жалко старых дев, они такие одинокие, такие несчастные.

— Вы так думаете, потому что вы добрая.

— И потом, люди над ними смеются. Если бы моя власть, так у всех женщин в мире были бы мужья и дети и…

Она запнулась, посмотрела, не смеется ли Боровецкий, но он сдержал улыбку и, глядя на ее золотые ресницы и густо покрасневшее лицо, очень серьезно сказал:

— И хорошо бы сделали.

— А вы не смеетесь надо мной? — подозрительно спросила Мада.

— Я восхищаюсь вашим добрым сердцем.

— Папа идет! — воскликнула она, слегка отодвигаясь от Кароля.

Действительно, в дверях, соединявших этот домик с дворцом, появился Мюллер в шлепанцах с громко стучавшими деревянными подошвами и в бумазейной на вате, изрядно засаленной куртке. Со своей красной физиономией, лишенной растительности и лоснящейся от жира, он был похож на корчмаря, только вместо фарфоровой трубки в зубах у него была сигара, которую он языком передвигал из одного угла рта в другой.

— А почему это, Мада, я не знал, что у нас в гостях пан Боровецкий? — воскликнул он, поздоровавшись.

— Мама не хотела вам мешать работать.

— Да, у меня, знаете, много хлопот.

Он вынул сигару изо рта и пошел сплюнуть в стоявшую у печки плевательницу.

— Вы не сокращаете производство?

— Приходится делать меньше — товара готового много, продажа идет туго. Сезон совершенно гиблый. Покупатели-то есть, но все они тут же объявляют себя банкротами, и тогда — пиши пропало. Я в этом году из-за них немало потерял. Что поделаешь, надо дожидаться лучших времен.

— Ну, я думаю, вам нечего бояться даже самого плохого сезона, — усмехаясь, заметил Боровецкий.

— Так-то оно так, но что теряешь сегодня, того не вернешь и в самый прекрасный сезон. Как там у Бухольца, рабочий день не сокращают?

— Напротив, в цеху бельевой ткани будут работать по вечерам.

— Ему всегда везет. Что он, все еще болеет?

— Кажется, стал поправляться, пробует выходить.

— Почему ты, Мада, держишь гостя здесь? У нас ведь для приема гостей есть дворец.

— Может, гостю и здесь нравится? — прошептала Мада.

— Пойдемте покажу вам свою хижину.

— О которой в Лодзи рассказывают чудеса.

— Сами увидите. Обошлось мне это в сто шестьдесят тысяч рублей, зато все новое. Я старого хлама не покупаю, как Эндельманы, у меня хватает денег на новые вещи.

Обдернув куртку на большом животе, он презрительно выпятил губы, вспомнив старинную, весьма ценную мебель Эндельманов.

Они поднялись по узкой лестнице, которая вела из старого дома на второй этаж дворца — первый был занят главной конторой фабрики. Бежавшая впереди Мада открыла большие двери, на ручки которых были надеты бумазейные чехлы.

— Вот и хорошо, что вы пришли, — говорил Мюллер, посапывая и непрерывно двигая во рту сигару слева направо и обратно.

— Я давно собирался, да все времени нет.

— Знаю, знаю! — вскричал Мюллер, хлопая гостя по лопаткам.

— У нас скучно, поэтому пан Боровецкий боялся приходить, — щебетала Мада, первой входя в комнату.

— Присядьте вот здесь, на этой красивой кушетке, — пригласил Мюллер.

В апартаментах дворца царил полумрак, но Мада быстро подняла все шторы, и яркий дневной свет залил анфиладу роскошно обставленных комнат.

— Не хотите ли закурить хорошую сигару?

— Не откажусь.

— Попробуйте вот этих крепких, по семьдесят пять копеек штука!

Мюллер вытащил из кармана изрядно засаленных и изношенных панталон пригоршню мятых сигар.

— А вот эти послабей, по рублю, попробуйте! — прибавил он и, достав из другого кармана еще более потрепанные сигары, бросил их на столик и стал расправлять грязными руками, отгрызать концы и подавать гостю.

— Попробую более крепких, — сказал Боровецкий и не без отвращения закурил.

— Fein? Хороша? — спросил хозяин, став на середине комнаты фертом, руки в карманах.

— Превосходная, но та, которую вы сами курите, почему-то иначе пахнет.

— Мои-то сигары, они по пять пфеннигов, я очень много курю и привык к ним, — оправдывался Мюллер. — Не хотите ли осмотреть наши апартаменты?

— С удовольствием. Макс Баум много рассказывал мне о них.

— Пан Макс большой друг пана Боровецкого, вмешалась Мада.

— О, он малый неглупый, но у его отца в голове что-то не того. Смотрите хорошенько, все осмотрите, это вам не какая-нибудь изношенная рухлядь, все сделано в Берлине по заказу.

— Вы все привезли из-за границы?

— Да, все, потому что Гюберман сказал, что у вас тут ничего приличного не достанешь.

Кароль умолк. Начался осмотр довольно посредственных мебельных гарнитуров, тяжелых шелковых и плюшевых портьер, ковров, картин, а вернее, роскошных рам — именно на них обращал внимание гостя Мюллер, — дорогих, но безвкусных канделябров, пузатых печек из немецких изразцов, привезенного специально для одного из будуаров зеркала в раме саксонского фарфора.

Мада подробно рассказывала о каждом предмете, она, видимо, была очень рада гостю и ежеминутно вскидывала на него свои светлые фарфоровые глаза, мгновенно пряча их за пушистыми золотыми ресницами, и Кароль тоже часто задерживал взгляд на ее белом личике, густо усеянном веснушками и напоминавшем бархатистый персик. При этом Кароль не забывал громко восхищаться:

— Великолепно! Великолепно!

Дом и впрямь был обставлен с величайшей возможной для нувориша роскошью и оборудован всем, что можно купить за деньги, но в нем не чувствовалось ни уюта, ни вкуса. Был там рабочий кабинет, богато меблированный, но в нем явно никто не работал; была ванная комната, облицованная белой с голубым узором плиткой, с мраморной ванной, в которую спускались несколько красных ступенек, и с потолком, расписанным в стиле помпейских фресок, однако было видно, что здесь никто не купался.

Под круглой башенкой, торчавшей над крышей дворца, как тюк с шерстью, находилась комната в мавританском стиле: окна, стены и дверные рамы пестрели яркими узорами, имитирующими мавританский орнамент, длинные, низкие софы были покрыты обивкой в том же стиле; вся комната поражала карикатурной, безвкусной пестротой крикливых красок, и было очевидно, что под мавританским куполом, поблескивавшим черно-медными росписями, как старая закопченная сковорода, тоже никто никогда не сидел.

— Это, знаете ли, в испанском духе, — объяснил Мюллер.

— В мавританском, папа, вы ошиблись, — поправила Мада.

— Вы сами это придумали?

— Я платил, а придумывал Гюберман.

— Нравится вам эта комната? — спросила Мада.

— Очень нравится, очень мило и оригинально, — усмехаясь, лгал Боровецкий.

— О, она так дорого стоила! По подсчетам Гюбермана, она обошлась в две тысячи рублей. Я не люблю всех этих глупостей, мне по душе вещи солидные, но он меня убеждал, что в каждом порядочном дворце должна быть комната в китайском или японском стиле, да и Маде захотелось, вот он и сделал для оригинальности по-мавритански. Мне-то все равно, пусть будет, как она хочет, я здесь жить не собираюсь.

— Так вы во дворце не живете?

— Ох, пан Боровецкий, да если бы я жил во дворце, надо мною смеялись бы, как смеются над Мейером и над Эндельманом. Мне в старой хибаре удобней.