Адам Торп - Правила перспективы

• Название: Правила перспективы
• Автор: Адам Торп
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009

Действие происходит в конце войны в одном из небольших немецких городков, который освобождают американские войска. В центре действия — городской художественный музей и его сотрудники. В повествовании строго последовательно перемежаются две линии: с одной стороны, музейщики, прячущиеся в убежище и надеющиеся на спасение — свое и музея, — а с другой — американские солдаты, которые несколько позже обнаруживают в подвале музея несколько обгоревших трупов. Заявленная в названии «перспектива» — это, скорее, ретроспективный взгляд на истоки (как исторические, так и метафизические) случившейся трагедии.

---

Все молчали. Герр Хоффер очень надеялся, что Вернер оставил пистолет наверху, иначе он наверняка начнет им размахивать. Сверху доносились шипение и хлопки рвущихся бомб. Может быть, Бендель настолько устал, что забыл, зачем пришел?

Словно прочитав мысли герра Хоффера, тот посмотрел на холсты. Их было не меньше сотни; ряды уходили в темноту. Переступив через ноги сидевших, Бендель подошел к подставкам. Он курил жадно, нервно, как мальчишка, взгляд перескакивал с одной картины на другую.

Сердце Хоффера ушло в пятки. Он не знал, что делать, просто сидел и ждал. Где твоя изворотливость, Генрих? Не признаваться же, что он подменил холст! Что всех обманул. Пусть даже и с самыми благими намерениями. Впрочем, сейчас благих намерений не осталось ни у кого.

Самое страшное, если Бендель, обнаружив обман, впадет в истерику и всех перестреляет, как застрелил герра Вольмера. В данный момент автомат болтался у него на шее. Герру Хофферу он казался совершенно чудовищным; раньше он и не задумывался о том, до чего уродлив стандартный армейский автомат. Рукоятка как у пистолета, а дальше пистолет разрастался в какую-то отвратительную железную опухоль. О чем легко забыть — так это о весе, о тяжести одной-единственной маленькой пули. Такой стремительной, что ее звук слышишь уже после того, как она в тебя входит. Нет, ты вообще больше ничего не слышишь и никогда не услышишь. Аминь. Смерть приходит бесшумно. Убивает не оружие, а пуля. Если быть точным, как Вернер. Если быть въедливым.

Страшно, если умрешь не сразу, если пуля угодит в живот.

Было так тихо, что он слышал, как тикают чьи-то часы. Истинная тишина подземелья, вкрадчивое молчание пещеры. Совсем как на соляном руднике в Гримменберге, когда перед уходом из огромной шахты номер четыре эсэсовец перестал разглагольствовать о рыцарях и замках и выключил свет. Беспросветная тишина. Сухая пустота смерти. Герр Хоффер отчетливо помнил, как чернота давила на глаза и барабанные перепонки.

— Герр Хоффер, они расставлены по порядку?

— Нет, — соврал он. — Мы убирали их в большой спешке.

— Оно и видно.

Он принялся рыться в картинах, даже не потрудившись затушить сигарету. Некоторое время не раздавалось ни звука, кроме стука рамы о раму, мурлыканья Каспара Фридриха и бурчания в животе и. о. и. о. директора. Бендель будто рылся в огромной картотеке. С картинами он обращался не слишком-то бережно.

— Все старые друзья здесь, — сказал он. — А, вот и Пуссен.

— Я бы с удовольствием почитала дневник бедняжки Густава.

— Нет, — отрезал Вернер. — Это его личное. На чердаках много разрушения, Генрих?

— Я бы сказал, — отозвался герр Хоффер, — что крыша изрядно поедена молью.

— Заткнитесь, — бросил Бендель, не выпуская сигареты изо рта.

Их это возмутило, но они заткнулись. Стук рам, в которых рылся Бендель, был каким-то жутким, шелуха позолоты облетала, как пыль. Каждый раз, дойдя до картины в коричневой бумаге, какого бы неподходящего размера она ни была, он прерывал поиски, поднимал ее перед собой и вглядывался в номер.

"Я изображу потрясение, — думал герр Хоффер, — но мне никто не поверит". Пахло не газами, а скорее канализацией.

— Вот он, — сказал Бендель. — Девятнадцать. Или тут сто девятнадцать? Впрочем, холст великоват.

— Это наш Пауль Бюрк. "Ветер в ветвях". Хотя лично я не слышу никакого…

Бендель подошел к свету и принялся сдирать бумагу.

— Не надо его забирать! — не сдержалась фрау Шенкель. — Я сама его заворачивала.

— Он ничего не возьмет, — возразил герр Хоффер. — Он пришел только посмотреть. Это вполне понятно и…

— Заткнись, — сказал Бендель и вытащил Бюрка из бумаги.

— Говно, — заключил он и сунул полотно в руки герра Хоффера.

— Неправда! — воскликнула фрау Шенкель.

Она тихо заплакала. Бендель на нее даже не взглянул. Герр Хоффер держался за картину, будто это стена, за которую можно спрятаться.

— Как хорошо снова быть среди старых друзей, — произнес Бендель, снова приступив к поискам. — Жаль, что у меня нет времени, чтобы задерживаться перед каждой картиной, как в былые времена.

Найдя еще один холст в упаковке, он распаковал и его, хотя тот для Ван Гога явно был слишком мал.

— Смотрите-ка, несравненный Коро, его прелестная сизая ольха. Так и вспоминается ваша блестящая лекция о Коро и воде и о мечтах Жерара де Нерваля, герр Хоффер. Надеюсь, вы мне не солгали, и картина действительно здесь. Видите ли, у меня мало времени. Если бы у меня были дурные намерения, я забрал бы этого Коро и еще парочку в придачу — мне бы хватило. Но я не вор. Никогда не был вором. Поэтому смотрите: я ставлю его на место.

— Вы сказали, что хотите только посмотреть, — грустно произнес герр Хоффер.

Он выглянул из-за рамы Пауля Бюрка. Пальцы в носках сами собой поджались. Черная штопка выглядела нелепо.

— Я уже сказал. Я не вор, Ингрид.

— Ингрид? — воскликнула фрау Шенкель. Они с Хильде прыснули, и даже Вернер ухмыльнулся.

— Как вы узнали? — спросила сквозь смех фрау Шенкель. Просто кошмар — они веселились как малые дети!

— Вы сказали, — ответил Бендель.

— Не может быть.

— Может. Вы злились на него, как обычно. Вот и рассказали. Это было много лет назад.

— Что вы ему сказали? — спросил герр Хоффер, сгорая со стыда.

— Это нечестно, — проговорила Хильде.

— Твое прозвище, Генрих, — раздался из тени голос Вернера. — Сколько помню, тебя всегда так звали.

Герр Хоффер почувствовал, что это худшее, что случилось с ним за всю жизнь. Хуже Дрездена. Хуже, чем чистка «вырожденцев». Ингрид. Да, пусть даже он не знал, откуда это пошло, но прозвище к нему прилипло. Парадокс. Не зная, как это случилось, он знал почему.

И в этот момент он если не головой, то нутром понял, что Сабина спала с Бенделем.

50

Они закатят самый грандиозный пир в истории человечества. И все дома в городе восстанут из развалин, и каждый скажет другому: "Отлично выглядишь, дружище", и да будет так. И они упьются пивом, и с небес прольется дождь из "Тропического шоколада херши", что придется весьма кстати. Он выудил из кармана панацею от всех бед этого мира — "Техническое руководство военного департамента ТМ30-006", иными словами — немецкий разговорник, без которого ему одному и до завтра не управиться, не говоря уже про сегодня.

Слов «балка» и «пила» нет. Выражение "Вы голодны?" есть, зато "В первый раз за всю мою поганую жизнь слышу это слово" отсутствует, а, между прочим, зря. "Убежище рассчитано только на (___) человек". Толку от подобных предложений, как от козла молока. Кому и когда они могут пригодиться? Никто не будет бомбить своих, разве что те ублюдки, которые обстреляли их под Сен-Кантеном.

Он попробовал объясниться по-немецки, тыкая пальцем в нужные слова. Изобразил руками балку. От разговорника не было никакого толка, и Перри запихал его обратно в карман. И тут вспомнил, что у него еще есть красный блокнот, который он забрал в подвале музея у мертвеца с изгрызанным лицом. Сколько же всякой дряни распихано по карманам, а ведь какая-нибудь дребедень может однажды жизнь спасти — портсигар там, индпакет или запасная обойма. Вот и поди знай, что дребедень, а что — нет. Каждая чепуховина может пригодиться, браток.

Он раскрыл красный блокнот, взял вложенный в него карандаш и постарался наглядно изобразить, что надо делать. Балки. Дверь открывать нельзя, потолок, а может, и все здание просядет. Сперва надо чем-то подпереть потолок, как делают шахтеры в забое. Соорудить крепь, поставить подпорки. Перри говорил спокойно и тут же рисовал, чтобы все поняли. Он тут главный. Сколько же этот парень успел страниц исписать. Дневник, что ли, вел, интриги описывал или фиксировал события светской жизни, пока война сюда не докатилась? А может, это размышления солдата? Хотя он был в штатском. Когда листаешь блокнот, сквозное лилово-коричневое пятно от страницы к странице делается все меньше.

Конечно, легко быть главным над людьми, которые все потеряли и во всем изверились. Тоже мне достижение!

Он очень внимательно осмотрел потолок, провисшую штукатурку и выгнутые трубы и убедился, что основная балка, лопнув, поехала вниз и легла на дверь. Она-то ее и держит. Некоторые здания, попав под обстрел, складываются, как карточные домики. Чуть ткнешь — посыпятся. Чтобы это понять, особого ума не надо.

Перри попытался донести до них простую мысль: "Не трогайте дверь. Это опасно. Нужны балки и пилы". На улице пережившие налет женщины и старики уже занялись расчисткой завалов, у них были инструменты, и пилы, и балки — целая куча балок. Вдова, с которой он занимался любовью, заламывала руки и все звала своих дочерей: "Эрика, Элизабет!".

Ей велели выйти на улицу, чтоб не путалась под ногами.

Она ушла, истерически рыдая. Перри не слышал, чтобы Эрика — и другая ее дочка, Элизабет — ей отвечали. Если и вправду нет — дело дрянь. Из-за двери слышались причитания и стоны, словно там все поголовно занялись любовью. Или ждали, пока ими займутся врачи. Кроме того, раздавались испуганные голоса и — фоном — вот это стенание. Значит, жизнь там есть, только, может, живы не все.