Андрей Косёнкин - Крыло голубиное

• Название: Крыло голубиное
• Автор: Андрей Косёнкин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0652-5

Исторический роман Андрея Косёнкина «Крыло голубиное» рассказывает о жизни и смерти великого князя Михаила Тверского, который посвятил свою жизнь собиранию русских земель и, как смог, сопротивлялся могуществу Золотой Орды. Именно его стремление к объединению Руси в единодержавное государство во многом предопределило дальнейшую политику победивших в борьбе с тверичами московских князей.

---

— А и я не холоп, князь, — усмехнулся в ответ и Ефрем. — Не в закуп иду.

Он стоял перед Михаилом рослый, плечистый, лет на пять старше князя, и в расхристанный ворот холстинной рубахи с бугристой груди лезли жесткие курчавые волосы, золотые от солнца.

— А и ни Константину, ни Дмитрию креста я не целовал, князь. По воле к тебе ушел. Мне теперь назад пути нет, — сказал он твердо, прямо глядя Михаилу в глаза. — Ежели присягнул, князь, до гроба будем вместях.

— Служи — не загадывай, — отозвался Михаил.

Он дал знать конюшему и со ступеней, без стремени, вспрыгнул в седло подведенного под крыльцо коня.

Кратко, но истово Михаил помолился в маленькой деревянной церковке, поставленной для него в приделе Спасо-Преображенского храма, заложенного матушкой три года назад. Над возведенными стенами уже и своды были, однако закончить работу во всей красе денег недоставало…

Хоть и наполнилась Тверь людьми, а все же их число оказалось не так велико, как хотелось бы князю. Да и сколько бы ни было жителей, больше с каждого, чем он может дать, все равно не возьмешь. Нельзя обижать свободных людей поборами, иначе они в иные земли уйдут, к иным князьям, а то и в вольные бродники, которых и татары в днепровских плавнях не могут достать. А с холопами ни города не построишь, ни пашню не обживешь, ни землю свою не оборонишь… Слава Богу, идут в Тверь люди, знать, не хуже в Твери у них с матушкой, чем у других князей. Правда, и тяготы велики, но куда ж от них денешься? В одну Орду не «с дыма», не со двора, а с каждой Божьей души собери и отдай десятую часть от любого дохода, да дружину надо кормить, да боярам давать кормиться, а здесь еще великий князь своей доли требует. Где уж тут серебра напастись?.. Епископ же Симон, ревнуя ли к новому храму, сквалыжничая ли ради братии, не многим и без охоты с городом делится. Нравоучителен епископ, а жаден.

Вот и стоит пустоглавым задуманный во славу Господню главный тверской собор.

Пока на площадь перед собором сзывали народ, Михаил в сопровождении Ивана Царьгородца, своего духовника и настоятеля нового храма, поднялся по лесам к самым деревянным решеткам не крытых еще куполов. Храм этот строился у него на глазах, и князь не хуже десятников знал каждый ряд клейменых кирпичей, замешенных и обожженных своими же гончарами.

Крепок и ладен храм Спаса. Века простоит — не подвинется. Оборонил Господь от татар Андреевых, сколько жизней людских сохранил, упас от мук, от огня и железа — малая благодарность Господу этот храм. Надо бы в каждом сердце неувядаемую благость нести, да, выходит, не помнят люди. Давно ли было, а вон уж винят Святослава, что своей чести не пожалел тогда ради них…

Михаил вздохнул, пытаясь забыть недавние несправедливые слова тысяцкого: «Господа нашего не помним благодарить за каждый день прожитый, чего уж нам, грешным, ждать…» Но все равно, обида за брата не проходила.

Он-то помнил, хоть и малой совсем был, как далось Святославу уговорить Андрея не жечь тогда Тверь. Главное, чистый бес — в самое Рождество нагрянул, когда и не ждал никто. В Отроче колокола еще славу звонили, а посад уж огнем занялся. Не многие поселенцы за стенами укрыться успели, так внезапно наехал, словно дьявол ему помог. Много голов да костей обгорелых в Волгу по весне унесло. Кто знает, может, осталась бы и Михайлова голова на том пепелище, не сумей его сводный брат Святослав убедить Андрея в своей приязни. Ведь они с матушкой рядом с ним были живым залогом…

Еще не все откричали, кто мучился, умирая от ран, еще не всех ребятишек, которые были ниже тележного колеса, покидали в огонь на глазах у обезумевших от горя матерей и отцов, которых, топча конями, сгоняли в стадо, чтобы увести за собой. Вой стоял над пожарищем. И в этот вой, в этот огонь и ад вышел Святослав, ведя за собой самых близких. Дьявол не успокаивается, пока не получит все…

Матушка смотрела вокруг черными, вмиг запавшими, сухими глазами, будто не видя, только беззвучно одними губами шептала молитвы. Святослав впереди, как холоп, пешим стоял перед конными Андреем и татарским царьком, только что шапку не снял, потому как из города вышел простоволос. Сначала Андрей что-то кричал ему, бешено дергая шеей, а потом весело скалил зубы, тыча в них плетью, видно хвастаясь татарину русской покорностью. Тогда Михаил и заплакал, не выдержал. До сих пор не прощал себе этих слез, хотя ни мать, ни брат никогда не упрекали его. Не смерти он испугался — безгрешному легко умирать, — стыда не вынес. А каково Святославу было? Через то унижение и умер брат в ненависти. А город спас. Но стоит ли чужая жизнь своей чести?

Иван Царьгородец, стоя за спиной князя, не смел тревожить его, будто зная, про что тот думает…

А внизу раскинулся город. Росла Тверь пришлыми слободами, как река в половодье. Дома с неровными клиньями огородов рядами спускались до самой Волги. С правой руки вливалась в Волгу Тверца, давая большой воде бег. Невелика речка, а начало дает великому, чему ни слов равных нет, ни пределов во всей русской земле.

И уж с торговища, от Отроча, с Заманихи, с лесной стороны, по тесным улицам и прогонам, опрокидывая возки и роняя заборы, бежали к площади люди, как вода в ручьях от талого снега в весенний день. Площадь, казалось, была полна, а народ все прибывал, шел, шел, и уж не было вроде места ему на площади, ан и еще находилось.

Шум поднимался в небо невнятной, но мощной разноголосицей. Верно говорят: плохая весть соколом налетает. Город шумел как улей, не в свой черед потревоженный бортником. Еще не ведая дела, дурные бабы выли, как воют перед скудельницей[17] по покойнику.

— Ордынцев видали, сказывают!

— Иде?

— За рекой.

— Иди ты…

— Да нет — купцов спымали, которые соль-то с мокрым пеплом мешали…

— А-а-а-а!..

— Да не ори ты, дура скаженная, не слыхать ничего!

— Кто идет-то?

— Али Ондрей с татаре, али Дмитрий с литвинами.

— Поди?..

— Ммм-мы… — билась в припадке какая-то баба, пуская желтую бешеную слюну.

Как ни было тесно, а люди жались, упирались, однако хранили пустое пространство вкруг бесноватой — а ну как заразная? А сзади толкались, забирались на плечи:

— Что там? Кого бьют? За что?..

Разиня рот и закатывая глаза, баба колотилась о жесткую землю затылком, и какой-то мужик, видно муж, суетился подле нее. Но вместо помощи только хлопал себя руками по ляжкам и болезненно вскрикивал:

— И-иых!..

«Ммм-мы» — «И-иых!» — «М-мм-мы» — «И-иых!..» — жутко неслось над площадью, обещая беду, покуда какой-то чернец не затиснул припадочней в рот прикушенный, посиневший язык и зажал его там железным концом большого креста с груди. Баба смолкла. Видно, выходя, остатние сатанинские силы еще трясли ее тело страшной дрожью, бежавшей от ног к голове, но реже, и пальцы со сбитыми в кровь ногтями все медленней скребли по земле. Истинно говорят: бесы креста боятся.

В толпе крестились и плакали: «Господи, на все Твоя воля…»

Опонники[18], гвоздошники, кузнецы, древоделы, стеклянники, кожевенники, седельники, шведы, прочие рукодельники, купцы, монастырские чернецы, холопы боярские, пришлые смерды с ближних и дальних погостов и деревень, базарные мытари, церковные сироты — все его люди были перед князем теперь. Михаилу казалось, что нету силы, которая угомонит это безумное вавилонское толковище, это людское стадо, в страхе потерявшее ряд.

— Смотри, князь, — сказал за спиной Царьгородец.

С княжеского двора в окружении дружинников конными выехали тысяцкий, воевода и другие бояре, которым Михаил поручил объявить свою волю.

— Иду-у-ут… — пронесся над площадью тяжелый, протяжный стон.

Сверху хорошо было видно, как толпа качнулась навстречу посланникам, словно в едином стремлении не впустить их в себя. Да ведь и некуда было, так все стеснились. Однако верховые спокойно и даже как бы гуляя и не спеша направили коней в самую гущу народа, который вдруг разом смолк. При полном молчании и тишине сближались верховые и пешие. И, когда морды коней нависли над полем людских голов, с обеих рук плетями засвистали дружинники по спинам тех, кто стоял на пути.

— Дорогу! Дорогу боярам Князевым!..

— Куда ж вы лупите, черти! Ироды!..

Под быстрыми молниями плетей в один невидимый миг, который Михаил будто бы проморгнул, неуправляемая, не подвластная никому толпа чудесно преобразилась. И ясен стал от веку определенный ее закон, по которому дальние равны ближним и каждый единый — многим, а многие собрались здесь ради единого, не важно, кто он: купец, боярин, ремесленник или нищий… И все они теперь смолкли ради его, Михайлова, слова.

Поднявшись на стременах и набравши воздуха в грудь, Кондрат Тимохин прокричал:

— Божьей милостью князь наш Михаил Ярославич, печалясь о вас и жизни вашей, и Твери, и всего его княжества, велит идти защищать нашу отчину… — Кондрат опустился в седло, еще набрал воздуха и снова вытянулся на стременах. Его зычный голос доставал, поди, и за Волгу, так тихо было окрест. — Защищать нашу отчину от великого князя владимирского Дмитрия Александровича и ростовского его складника Дмитрия же! За князя нашего! За Тверь! — не крикнул, а уже хрипло выдохнул тысяцкий.