Алексей Притуляк - Первое апреля октября

• Название: Первое апреля октября
• Автор: Алексей Притуляк
• Жанр: Современная проза

---

Первое апреля октября

Лобовой удар

Чёрная морда мощного «Ленд Крузера» оскалилась навстречу, грозно рыча, возвышаясь над жалкой синей «десяткой», в которой стремительно искажался и серел лицом Иван Фёдорович, очень быстро и отчётливо превращаясь в чёрно-белую траурную фотографию самого себя.

Всё случилось во вторник и так неожиданно! «Крузер» выскочил на жёлтый, как и «десятка» Ивана Фёдоровича, — только с другой стороны перекрёстка, навстречу. Оба спешили. Мне не ведомо, куда поспешал водитель «тойоты», а Иван Фёдорович торопился к жене, в больницу. На заднем сиденье лежал пакет с тройкой апельсинов, парой яблок, коробкой сока и бутылочкой «Дымовской». Нет-нет, водка предназначалась не жене — её Иван Фёдорович взял для себя, чтобы хоть как-то скрасить вечернее одиночество.

Когда «крузер», бессмысленно взвизгнув тормозами на мокром асфальте, присосался к десятке поцелуем (впрочем, не без отвращения, надо сказать), Иван Фёдорович стукнулся лбом о лобовое же стекло. Удар был не очень сильным, но бедняга тем не менее потерял сознание.

От этого ещё никто не умирал, — скажете вы. Иван Фёдорович тоже умер не от этого. Умер он от того, что в момент удара карамелька «Фруктовый микс» (кондитерская фабрика «Рот Фронт») скользким камешком шмыгнула изо рта в горло — в трахею — и перекрыла дыхание. И пока сознание Ивана Фёдоровича находилось по ту сторону, его организм, находившийся по эту, тихонько умер от удушья…

Пришёл в себя Иван Фёдорович в чистом поле. Терпко пахло свежескошенным сеном, тревожно — надвигающейся грозой, сладко — кизяками, и задушевно — типичной Российской глубинкой. Но не раем, точно. И уж тем паче — не адом.

Немного удивлённый обстоятельствами Иван Фёдорович, против всех законов физики и жизни, глубоко вдохнул свежий полевой воздух и кашлянул. Из трахеи вылетела карамелька «Фруктовый микс», ударилась в передние (вставные, увы!) зубы и сладким голышом скользнула под язык. Иван Фёдорович ничего не имел против. Он причмокнул, языком перебросил конфетку за щеку и осмотрелся в поисках хоть какого-нибудь ориентира.

Не было вокруг никаких ориентиров, если не считать четырёх сторон света, названия которых он, разумеется, знал, но вряд ли они могли чем-то помочь. Ориентирование по звёздам не входило в сферу интересов Ивана Фёдоровича, поэтому он махнул рукой и выбрал направление по ветру. Очень типичное для Российской глубинки направление.

«Хорошо гулять по свету, с карамелькой за щекою» — напевал он себе под нос, споро шагая по пружинящему травяному ковру.

«Хоть по этому свету, хоть по тому — лишь бы карамелька была вкусная» — добавлял речитативом. Настроение было неожиданно хорошим.

Долго ли он шёл, коротко ли, а только ничего в пейзаже не менялось: степь да степь кругом. А где-то вдалеке — на западе, что ли, — уже спастически дёргались в небе оголённые нервы молний и бронхитисто покашливал гром. И совсем уж было решил Иван Фёдорович, что придётся ему ночевать в широкополье, под грозой, где-нибудь в стогу, как вдруг увидел на горизонте пятнышко неяркого света от одинокого костра.

Он прибавил шагу, напевая громче и жизнерадостней, и буквально в четверть часа добрался до просёлочной дороги, на обочине которой, чуть в стороне, приютилась небольшая палатка. Ещё чуть дальше, в неглубокой ямке, разложен был костёр, над которым закипал прокопчённый долгим употреблением чайник. Рядом стояли две алюминиевые кружки.

У костра задумчиво смотрел на огонь неприметного вида человек и, кажется, наслаждался одиночеством и погодой. Это был Бог.

Иван Фёдорович в Бога не то чтобы яростно не верил, но сомневался, когда задумывался. А задумывался по этому поводу он крайне редко. И тем не менее, кто-то ему сейчас, — какой-то голос в голове, — отчётливо и вполне серьёзно сообщил: а ведь это — Бог!

Иван Фёдорович не преисполнился священного трепета, душа его не возликовала, на колени он не рухнул. В общем-то, были у него основания не очень радоваться встрече с тем, кто одним мановением руки взял и сократил его жизнь до невозможности. Но, к чести его надо сказать, никаких претензий выдвигать он тоже не стал. Он только пощупал шишку от лобового удара, удивился, что ни боли, ни головокружения не чувствует и чуть улыбнулся навстречу непонятному взгляду Господа — то ли вопросительному, то ли добродушно-насмешливому.

Причмокивая карамельку, Иван Фёдорович неловко кивнул и подсел к костру.

— Пришёл? — спросил Бог без всяких предисловий, словно только его, Ивана Фёдоровича, и ждал сегодня весь день.

— Да вот, — пожал плечами Иван Фёдорович. — Не думал, не гадал.

— А оно так обычно и бывает, — кивнул Господь, неторопливо раскуривая простецкую деревянную трубку, пыхая сизым дымком, который тут же уносился бризом вслед за дымом костра. Пахнуло чем-то церковно-ароматным, нежным и вдохновенным, как трепетная девичья молитва.

— Сладкое, стало быть, любишь? — произнёс Бог, раскурив наконец люльку. И бросил быстрый взгляд на провисшее мокрым лоскутом поздневечернее небо. — Дождь будет.

— Люблю, — признался Иван Фёдорович. И усмехнулся: — «Сладкая» смерть у меня была.

Господь гоготнул, покивал:

— Ага. — И добавил задумчиво: — Но, я тебе скажу, бывает и слаще.

«Да он совсем простой мужик! — благодушно подумал Иван Фёдорович. — А я его другим представлял».

Хотя, честно говоря, Иван Фёдорович Бога вообще не представлял, или представлял крайне редко и довольно абстрактно. Метафизических размышлений был он не любитель — он больше по технике специализировался. Страстью его были машины, а в церковь он если и ходил, так это пару раз, когда жена посылала за святой водой, на Крещение. Тем не менее, при входе за церковную оградку, Иван Фёдорович шапку снимал, смущённо посматривал на образа и чувствовал себя странно и как-то ненатурально…

Перебивая думы и воспоминания, внутренний голос шепнул ему: «Ты поосторожней с мыслями-то! Он ведь всё видит».

Иван Фёдорович спохватился, бросил на Бога испытующий и смущённый взгляд. Но Бог если и видел всё, то виду не подавал. Сидел себе, покуривал трубочку да смотрел задумчиво в огонь.

— Водку жалко, — вздохнул Иван Фёдорович совершенно не кстати.

— А? — не понял Бог.

— Водку, говорю. В машине осталась. Сейчас оприходовали бы, за знакомство-то. Или ты, поди, не пьёшь?

— Отчего же, — просто ответил Господь. — На Пасху или, там, на Рождество — очень даже. Ну, и у костра, на природе, водочка тоже ничего.

— Ага! — обрадовался Иван Фёдорович пониманию. — Мы, вот, с Петром как на рыбалку соберёмся, на Гривку, к затонам… Костерок разведём под ушицу и-и… А какие там кузнечики — это ж удивление одно!.. А дрозды, дрозды-то чего вытворяют, ты бы послушал!.. А то, слышь, давай с нами, в пятницу, если…

И тут вдруг, разом, осознал Иван Фёдорович всю страшную правду своего теперешнего положения и сразу осёкся, замолчал. Защипала глаз горючая слеза понимания того, что всё кончилось, и никогда уже ничего не будет: ни ушицы, ни водочки, ни запаха карбюратора, ни хозяйственного голоса жены, диктующей список покупок, ни холодного ручья поутру, ни дроздиной вечери. «Фруктовый микс» утратил весь свой лимонно-жизнерадостный вкус, оборотившись химически-ненатуральным смертоносным сплавом.

Бог конечно понял нахлынувшие на Ивана Фёдоровича мысли, но ничего не сказал. Только головой покачал раздумчиво.

— Жалеешь? — спросил через минуту.

— Кого? — не понял Иван Фёдорович.

— Себя. Что не дожил — жалеешь?

— А-а, это… А что, бывают такие, что не жалеют?

— Бывают, — кивнул Господь.

Иван Фёдорович пожал плечами.

— Да чёрт его знает… — брякнул он и не договорил, спохватился. — Ой, ё-ка-лэ-мэ-нэ! Я хотел сказать… — И, встретив улыбающийся Господень взгляд, совсем стушевался, махнул рукой: — В общем, ты и сам всё знаешь.

В лысину ударила первая тяжёлая капля; не отразилась равно углу падения — обратилась сотней влажных пылинок. Иван Фёдорович поднял к небу лицо, принял на бровь вторую каплю.

Похолодало. Пронёсся по лугу вспугнутым зайцем ветер. Дрогнула молния, вцепилась в небо, дёрнула, отрывая ломоть. Кусок небесный рухнул вниз громом, упал на землю; приминая травы, покатился по лугу — пыхтя и ухая, подпрыгивая на кочках. В зияющую небесную рану устремилась непроглядно чёрная, даже на чёрном небе, туча — заволокла, затянула, покрывая клубящейся пеной.

— Эх, спрятаться бы, что ли, — недвусмысленно произнёс Иван Фёдорович, неуютно поёжившись, бросив быстрый, но многозначительный взгляд на палатку.

— От кого? — спросил Бог.

— Так это… — удивлённо взглянул на него Иван Фёдорович. — От дождя же.

И тут — началось!

Гром рявкнул так, что рык его ощутимо надавил на плечи, прижимая к земле. Ветер уже не зайцем, а разъярённым драконом пролетел над полем, укладывая травы по-своему, меняя земле причёску. Молнии заполыхали одна за другой, пугая: казалось, что свод небесный лопается, трещит по швам, рвётся в лохмотья с неровными обдёрганными краями. Дождь не пролился даже, а упал с неба — тяжёлым промокшим покрывалом.