Ирина Роднина - Слеза чемпионки

• Название: Слеза чемпионки
• Автор: Ирина Роднина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9691-0546-1

Ирина Роднина по опросу ВЦИОМ 2010 года включена в десятку кумиров ХХ века в России — наряду с Гагариным, Высоцким, Жуковым, Солженицыным… Великих спортсменов у нас много, но так высоко народ еще не оценивал ни одного из них. И дело, видимо, не только в трех золотых олимпийских медалях — секрет в самой личности, в открытости характера, в сплаве обаяния и воли. Ирина Роднина написала честную и жесткую книгу. О многом — впервые. О многих — как никто прежде. О себе — с предельной откровенностью. Возможно, накануне зимней Олимпиады в Сочи эта книга поможет кому-то из спортсменов обрести уверенность в себе и в своей будущей победе. А болельщикам — позволит понять, какими нечеловеческими перегрузками платят чемпионы за то, чтобы мы ими гордились. И как им хочется, чтобы мы их просто любили.

А почему «Слеза чемпионки»? Потому, что в жизни Ирины Родниной хватало всякого.

---

Мы стали трехкратными чемпионами, но история с тромбоцитами продолжалась. У меня до сих пор, да и у моих детей тоже, кровь с пониженными тромбоцитами. И до сих пор с ужасом вспоминаю, как мне говорили: рак крови. Таков был, в общем-то, диагноз. Все последующие годы всегда перед стартом или до соревнований кровь у меня проверяли.

Почему очень часто с меня снимали в декабре нагрузки? Декабрь для фигуристов — тяжелый месяц. Я работала до уровня тромбоцитов в шестьдесят тысяч, если ниже — нагрузки снимали. На соревнованиях моя норма была девяносто тысяч при положенных, как я говорила, трехстах-четырехстах тысячах. Все это побудило и Стаса, и врача нашей команды искать для меня какую-то поддержку. Раз кровь перестала выполнять часть своих функций, надо было ее поддержать специальным препаратом. Его для меня нашли, но тогда начали говорить, что Роднина что-то там употребляет. Препарат считался совершенно безобидным и не входил в список запрещенных стимуляторов. Им лечат детей, которые рождаются с асфиксией, то есть с удушьем. Он вводится в кровь и убыстряет кислородный обмен. Мне его кололи перед большими нагрузками на тренировках.

Кстати, для тех, кто не в курсе, что такое тромбоциты. Лейкоциты, понятно, красные кровяные тела. Количество тромбоцитов в крови определяет ее свертываемость. При низком их уровне трудно остановить кровотечение. У меня от всех этих лекарств изменилась пигментация кожи. Я с рождения была очень смуглая, будто сильно загорелая. А стала вся такая побелевшая. Любая царапина у меня неделями держится. Гемофилией это назвать нельзя, потому что вся остальная система свертывания крови осталась в порядке. Только пропали тромбоциты. Реакция на прививку от холеры дала такое странное побочное явление. Кровь мне переливать нельзя.

Уход от Жука

Однажды я услышала тот самый, как говорят, первый звонок. Всегда важно услышать сигналы, которые, может быть, никто, кроме тебя, не слышит. Уланов из пары ушел. Мы с Зайцевым начали тренироваться в мае. (Как все это происходило, я подробно расскажу позже.) Буквально через три дня Жук нас показал руководству: Анне Ильиничне Синилкиной, Валентину Николаевичу Писееву, цээсковскому начальству. Они посмотрели, что мы сделали за три дня, и приняли решение, что мы можем составить пару.

А мы за эти три дня сделали очень много. Я даже сама поразилась. Прежде всего, Зайцев оказался скоростным спортсменом. И, как ни странно, мне с ним кататься оказалось легче, чем с Улановым. И хотя я была после сотрясения мозга, но мы какие-то прыжки все же делали, выучили разнообразные параллельные вращения, даже какие-то поддержки. Надо знать Стаса: если он брался, то работал азартно и быстро. Тут мы с ним очень схожи. Если дело мне интересно, я на часы никогда не смотрю. Хочется и то сделать, и это, и еще, и еще.

В середине июня у меня с Жуком состоялся трудный разговор. Последний день, мы все разъезжаемся в отпуск, я, как всегда, категорически против поездок в Бету. А он мне говорит примерно следующее: «Понимаешь, Ириш, в чем дело? Вы сейчас хорошо начинаете, но мне интереснее тренировать пару Горшкова — Шеваловский, потому что я ее сделал с самого начала. А теперь, когда ты с Зайцевым, я буду работать как сумасшедший, а люди будут говорить, что пара состоялась во многом благодаря Родниной». Меня этот монолог так поразил, что я даже на Жука во время разговора не смотрела. Мы очень много и давно работали вместе. Очень много и очень давно. Причем я еще и не отлынивала от института. Я ходила на улицу Казакова, где располагался Институт физкультуры, чуть ли не каждый день — зачеты сдавала, экзамены. Я себе поставила задачу: закончится олимпийский цикл, буду — не буду дальше кататься, но диплом защищу. Даже не потому, что родители его требовали. Я решила этот вопрос сама для себя. Это была моя внутренняя установка. Но когда мне Жук все эти невероятные вещи сказал, я с недоумением на него посмотрела и ответила: «Знаете, Станислав Алексеевич, я никогда не делила, где ваша, а где моя работа. Это вы с Улановым разбирались. Теперь Леши нет, и вы начинаете со мной выяснять, кто что сделал?»

И после такого тяжелого разговора мы разъехались.

Меня все время не покидало чувство, что Жук — человек очень одинокий. Он начинал с тобой разговаривать по какому-то конкретному делу, а потом вдруг куда-то в беседе уходил, что-то его тревожило, а ему, похоже, некому было это высказать. Может, свои сомнения, может свои мысли, не знаю, может, даже свои переживания. Хотя трудно сказать, какие переживания мучили стального Жука. Со мной он иногда бывал откровенен. Я это по молодости так называла: свои проблемы он на меня сливал. С возрастом я поняла, что ему хотелось с кем-то делиться.

Когда мы выиграли в Братиславе тот «чемпионат без музыки», он меня просто достал. У нас, по-видимому, уже началась какая-то внутренняя борьба. Он так нервничал перед Братиславой, особенно перед короткой программой, будто что-то предчувствовал. Он притащил нас с Зайцевым во Дворец спорта на два часа раньше, чем полагалось до старта. И все время твердил: вы не размялись, разминайтесь, вы уже размялись, переодевайтесь. Он до того достал своим давлением, что я готова была его удавить.

Если на первых соревнованиях он меня учил, как вести, как настраивать себя перед стартом, то дальше, с опытом, я уже выработала собственную модель поведения. Я никого перед стартом не видела, я ничего не слышала, сама для себя рассчитывала время. Я четко понимала: сколько часов или минут мне нужно и для чего. Я шла по своему графику. А собственный план прежде всего помогает справляться с нервами. На соревнованиях вокруг нас всегда много людей, беготня, суматоха, атмосфера напряжена. Но я четко по собственным часам делала то, что мне нужно. Тут же он меня выбил из расписания полностью. Настолько задергал, что для меня оставался единственный выход — выйти поскорее на старт и откатать программу. Мы ее и откатали — ни плохо, ни хорошо. Наверное, все же хорошо. Никаких срывов не было.

Зайцев тоже в Бету не поехал. Мы отправились с ним отдыхать в военный санаторий, но Жук, конечно, дал нам в дорогу приличное задание. Честно говоря, мы его даже перевыполнили. Тот объем нагрузок, который мы с Зайцевым преодолели, наверное, уже никто и никогда даже не повторит. Например, поддержки. Если сейчас делают серию в три-четыре поддержки, то мы исполняли по десять поддержек с десяти подходов. То есть десять раз подряд: раз поднял, опустил, поднял, опустил, поднял, опустил. Объем, без преувеличений, был колоссальный. Я не знаю, как все это Зайцев выдержал.

Позже он с утяжелением на ногах катался на тренировках. А сейчас я вспоминаю тот месяц, который у нас по плану считался отдыхом. Замечу, что у Зайцева предыдущая партнерша была на десять килограммов легче, чем я. Он катался с совсем маленькой девочкой, да еще и худенькой. Его масса не соответствовала моей. Мне полагалось сгонять вес на фоне не просто сотрясения, а ушиба мозга. Ситуация получилась непростая.

Семьдесят второй год. Мы работали как безумные. Зайцеву я вообще слова не давала, даже рта раскрыть. Он начинал что-то: д-д-д… говорить. Он меня стеснялся, нервничал и, естественно, заикался. Я ему: все понятно, проехали. Мы вернулись в Москву, начались упражнения с утяжелением, отягощением, специальные программы.

Но перескочу ненадолго в семьдесят третий год, в Братиславу, которая мне далась кровью. На следующий день, перед произвольной программой, я Жуку сказала: ближе, чем на пять метров, ко мне не подходите. Я чувствовала, что от него идет какая-то энергия, которая меня раздражает. Я очень вежливо, но твердо попросила ко мне не подходить.

Я с ним всегда была на вы, и только по имени-отчеству — Станислав Алексеевич, и никак иначе. Он, видно, понял, что я на пределе, и перестал меня дергать. Может, мы с ним предчувствовали: вот-вот что-то должно случиться, — не знаю. Когда мы уже спустились с пьедестала почета, Жук мне сказал: ну что теперь с тобой делать, как тобой руководить, как тренировать? Я, наверное, уже и сама не понимала — как? Чем сильнее я становилась, тем больше отдалялась от него. Сильнее не только физически, как спортсменка, а все больше и больше приобретались знания, приходило знание дела, которым ты занимаешься. Да что скрывать, и победы меня поднимали, — может быть, я действительно взлетала куда-то. Но какой он смысл в сказанные мне слова вкладывал? Мне показалось, что он не очень-то разделяет со мной радость победы. Может быть, он действительно думал, что я становлюсь все более независимой и нам дальше будет тяжелее работать. Так, впрочем, и оказалось.

Началась осень семьдесят второго — года, когда мы встали в пару с Зайцевым; точнее, был самый конец лета, под Москвой горели торфяники. Мы сидели на сборах в военном пансионате на Клязьме. На какие только ухищрения на этих сборах Жук ни шел. У него появилась пара Надя Горшкова — Евгений Шеваловский, занималась молодая Лена Водорезова, росла перспективная пара Сережа Шахрай с Мариной Черкасовой. Но они только-только у него начинали, с ними еще работал их тренер, ставший ассистентом у Жука.