Мануэль Скорса - Гарабомбо-невидимка

• Название: Гарабомбо-невидимка
• Автор: Мануэль Скорса
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Детектив
• Год: 1981

Произведения всемирно известного перуанского писателя составляют единый цикл, посвященный борьбе индейцев селенья, затерянного в Хунинской пампе, против произвола властей, отторгающих у них землю. Полные драматического накала, они привлекают яркостью образов, сочетанием социальной остроты с остротой художественного мышления. Трагические для индейцев эпизоды борьбы, в которой растет их мужество, перемежаются с поэтическими легендами и преданиями.

Книга эта – еще одна глава Молчаливой Битвы, которую веками ведут с местным населением Перу и с теми, кто пережил великие культуры, существовавшие у нас до Колумба. Сотни тысяч людей – много больше, чем в наших бесславных «официальных» войнах, пали в этой безнадежной борьбе. Историки почти не замечают, как жестока и величава неравная схватка, в который-то раз обагрившая горы Паско в 1962 году. Через восемнадцать месяцев после расправы с селеньем Ранкас община Янауанки под водительством Фермина Эспиносы, прозванного Гарабомбо, заполонила и вернула себе почти бескрайние земли поместий Учумарка, Чинче и Пакойян

---

– Я конь! – крикнул он и, уже слепым, понял, что скачет по сверкающему лугу.

У дороги на Тамбопампу солдаты ждали, когда за ними приедут грузовики, которые повезли в Серро-де-Паско первую партию.

– Скоро будут.

– Подождем, больше нам делать нечего, – сказал лейтенант.

– Фары! – закричал солдат, показывая на дорогу, где и впрямь мерцали огоньки.

– Остановить грузовик! – приказал лейтенант.

Фары замигали.

– Стой!

Шофер от магазина «Дешево, но сердито!» затормозил, увидел военных и в страхе вылез на дорогу.

– Куда едешь?

– Еду… я… я в Янауанку, господин капитан.

– Зачем?

– Печенье везу… Сейчас… это… карнавал, господин капитан. Карнавал… много печенья едят… Я… я… это чужой грузовичок, наняли мы…

– Хлеб! Хлеб!

– Давай корзины.

– Это для праздника, господин капитан.

– Какие к собакам праздники! Давай корзины! Разбирайте хлеб!

Шофер и хозяин вытащили корзины. Солдаты кинулись к ним. Увидев сложенные трупы, хозяин и шофер некоторых узнали и совсем перепугались. Не дожидаясь больше приказа, солдаты хватали хлеб.

– С утра не ели, – объяснял один, не переставая жевать.

– Из-за этих гадов!

– Грузи трупы! – приказал капитан.

– Прямо сейчас?

– Да, сейчас.

Солдаты стали неохотно складывать в кузов мертвецов. Они совсем измотались. Было семь вечера. С пяти утра они бились и ничего не ели. Положив первое тело, они остановились, тяжело дыша.

– Грузи!

Вдвоем, втроем они брали тело и швыряли в грузовик. Тела шлепались, как мешки с картошкой. Дельгадо упал на Иларио Гусмана и Мануэля Кристобаля. Гусмана он едва узнал, ему разорвало штыком губу. Рана казалась еще больше, потому что выбили зубы. Маленького Романа забросили сразу. Мелесьо Куэльяр, связанный по рукам и ногам, смотрел на гору трупов.

– Лезь!

– Не могу, я связан!

– Подсадите его! – приказал капрал.

Его подняли вчетвером. Он упал на окровавленное лицо Марселино Ариаса и на холодную спину Максимо Ловатона.

– В Серро-де-Паско! – приказал капитан, открывая дверцу чтобы сесть с шофером.

– А мы, господин капитан?

– На следующем поедете.

– Да они только в Серро добрались, господин капитан! Мы не ели, не спали. Хоть кого возьмите! Холод собачий, господин капитан!

– А где же вы сядете?

– Да наверху!

– А труды?

– Им-то что?

Капитан посмотрел и увидел, как они устали.

– Ладно, садитесь.

Солдаты молча залезли наверх. Со снежных вершин дул ветер. Мелесьо Куэльяр услышал жужжанье другого мотора. Он увидел огни, кто-то затормозил. «Быть не может!» Нет, так оно и было: грузовик Ремихио Санчеса приехал из Серро-де-Паско за солдатами. «Останусь жив, этого Иуду ни в одно селенье не пустят!»

Словно читая его мысли, солдат пнул его ногой.

– Так и так помрешь.

– Человек родится, чтобы умереть. Все умирают, сеньор.

Солдаты пристроились на трупах. Наконец, машина тронулась.

– Есть хочется…

– Из-за этих Проаньо голодаем.

– Обещали мясо, сволочи! À где оно?

– Молчать! – крикнул сержант. – Проведем поверку.

– Пятидесятый!

– Здесь!

– Сорок девятый!

– Здесь!

– Сорок восьмой!

– На задании!

– Сорок седьмой!

– Ранен.

– Сорок шестой!

– В Серро! Тяжело ранен, увезли.

– Сорок пятый!

– Увезли в госпиталь!

– Сорок четвертый!

– Увезли.

– Сорок третий!

– Здесь!

Через борт грузовика Мелесьо Куэльяр видел беззубую пасть ночи.

Глава тридцать шестая О том, чем кончили лошади, которые некогда славились своею статью

Солдаты жгли в понедельник, во вторник и в среду.

Чинче, то, что осталось от Чинче, исчезло. Спасая что можно от огня и пряча где придется мертвых, общинники убегали в пещеры Карауаина и Юмпака. В четверг им пришлось выйти, их выгнал смрад. От Карауаина до Мурмуньи лежали цепью лошади, над ними, не веря себе, кружили стервятники. К вечеру птицы спустились и принялись клевать. С утра вышли пастушеские собаки, несколько сотен. Запах кружил им голову. Они знали, что мясо неприкосновенно, что пса, укравшего мясо, побивают камнями, и пускали слюну, трясясь от вожделения. Запах опьянял их. Они промаялись целый день, не смея приблизиться к тем, кто некогда был славою здешних всадников.

Брыкун упал сразу, с первой пули, а Флагу не повезло, и он долго катался рядом с Боровом – тем драчливым и храбрым конем, у которого были свиные глазки. Простофиля, тоже драчливый конь, хорошо скакавший через изгородь, умирал, навалившись на Травку, которая всегда знала, когда кто родился, когда кто болен, когда какая радость или праздник в семье Ханампа. Повыше била ногами Звездочка. Как плакали по ней Больярдо! Она была не лошадь, а член семьи и тоже все знала: когда сеять, когда собирать урожай, когда родится ребенок. Соловый, Беломордый и Перец, напротив, приносили один беды. Соловый вгонял в краску всех своих хозяев: он, как помещик, сердился ни за что, ни про что и начинал кусаться. Пришлось его охолостить! Бабочка пролетит, мышь пробежит, а он пугается. Своенравная смерть свела его с Рузвельтом, Пингвином, Плясуном и Дроком, такими смирными, что можно было оставлять их без привязи. Они ждали часами, днями, пока хозяин кончит пить. Зато Красавца, Свояка и Вруна никто бы без привязи не оставил, а уж тем паче – Лиса. Конь Альфонсо Хименеса был прыток, как лис, хитер, как лис, неутомим, как лис, ему бы только бегать. Он носился часами и прибегал весь в поту! Не выпустил бы своего Хитреца и Марсиаль Куэльяр. Ах, любил пошутить! Ехали они как-то в Серро, через пампу Уэрак, Марсиаль пожалел, что конь в поту, и спешился. А лицемерный конь возьми и убеги! Пришлось Марсиалю идти пешком, все из-за собственной глупости. Но хитрость коню не помогла! Он умирал трое суток. Куцый – не тот, другой, конь Мелесьо пал в первом бою, – тоже не хотел умирать. Он катался целый вечер, волоча sa собой кишки и плакал, и кричал, как человек! Умер он почти тогда, что я Светляк, конь Понсиано Майты. Да, этот был красив да умен! Пестрый, вроде зебры. Его не купили, его заботливо растили в конюшне. Майта его одалживал на парад. Начальство приказывало оседлать его получше, и каждый раз платило пятьдесят солей. Поистине лучший в конюшне! Много раз он ее вел, а уздечка у него и удила были серебряные. Только Олень, конь Сантьяго Куэльяра, мог с ним сравниться. Олень победил на последних скачках и здесь, в Астумагруке, пришел к смерти первым. По праздникам скачки бывают во всех селеньях. Девушки кладут свои ленты, и кто их первый схватит, получит двести солей. Поверите ли, Олень принес Сантьяго тысячу двести! Но пули еще проворней. А сколько стоил Дрозд, вороной конь покойного Максимо Ловатона? Три тысячи, не меньше. Такого выносливого коня никто не видел! Двадцать дней мог идти, и ничего. А умер из-за меня, защитил меня своим телом. Люди падали с коней, умирали, а я спрятался за своего Дрозда, когда смерть пришла за мной в Мурмунью. Одно мне утешение: он мало мучался, не то, что эти бедняги, в Юмпаке. Не то, что Прыгун или Лама, они промучились восемь часов. Не пожалела смерть и Стрелу, гнедую четырехлетку. Ей прострелили живот, и она пробежала пятьдесят метров, путаясь в собственных кишках. Три тысячи стоила, не меньше, как и брат ее Янайчо. И попотел по ночам хозяин, чтоб его купить! На шахте работал и много получек отдал за красавца-коня! И вот он погиб рядом с Громом и Нипороро. С тех пор как я его охолостил, он раздался. Как увидел я его, полюбил за стать, предложил за него. бычка и еще пятьсот солей. Янайчо умер вместе с хозяином, оба промучились до утра. Антонио Вивар полз чуть не километр. Нашли мы его, он лежит над ручьем, пить напоследок хотелось. Легконогого Императора, гордившегося седлом из Уачи, отделанным серебром, пули настигли на самой вершине. У каурого Альпачуко была на лбу белая отметина, туда пуля и попала. Он совсем не страдал, зато как страдали все три Нипороро! Какой несчастливый день! Сперва умерла мать, Красотка, потом отец, Светляк, а потом – братья Нипороро. Но уж больше всех мучился Розмарин, брыкливый и могучий конь Мануэля Кристобаля! Какой был конь, смотреть приятно! Ему перебили две ноги, и он целый месяц умирал в Курупате. Идти ему было некуда – хозяин убит, стойло сожгли. Сперва он ел траву, что у самого рта, потом – сбоку, потом – прорыл зубами ямку в три дюйма. Тридцать дней страдал. Мы ему воды давали. Подойдем, он глядит и плачет, как человек. Только воду пил, так уж он решил пострадать, чтобы все знали, что и кони плачут, и страдают, и мучаются, как люди, обреченные доживать свой век.

Триста лошадей, сеньор, это же сколько мяса! Собаки так и шныряли. Отовсюду пришли – из Испака, из Гагарины, из Аро, из Мурмуяьи, из Путаки, из Астумагрука, и голодные из Янайчо, и паршивые из Тамбопамлы, и шелудивые из Чипипаты, и, не поверите, даже издалека, из Тапука и Уайласхирки, двое суток слюни пускали у этой груды мяса, но боялись подойти. Помнили, что за мясо бывало. Боялись, выли, землю грызли. Но к вечеру, на третий день, прибежали два пса совсем голодных, прямо одни кости, их так и звали Скелет и Шкура. С севера шли, через пять провинций, по холоду, по колючкам Уамачуко, Коренго, Уайласа, Караса, по снегу Чавина, в Ла-Уньон их побили камнями, и в Рондосе, и в Чаулане, истые привидения, тени, одни кости, а бежали на запах, лапы сами несли. Двести лиг одолели, еле ковыляют, легли на брюхо и поползли к огромной горе.