Анатолий Безуглов - По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска

• Название: По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
• Автор: Анатолий Безуглов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Детектив
• Год: 1983

В книгу вошли повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска, о том, как они ведут борьбу с правонарушителями, со всем тем, что мешает советским людям жить.

Произведения, включенные в сборник, дают яркое представление о нелегкой, но интересной работе следователей, инспекторов, рядовых работников милиции, людей смелых и мужественных. В столкновении с преступниками они нередко жертвуют собой, чтобы защитить человека, спасти государственные ценности.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Явич все более и более нервничал. Он курил одну папиросу за другой. Когда пепельница заполнилась окурками, Эрлих высыпал их в стоявшую под столом корзину и спросил:

— Так что вы можете на все это ответить, Явич?

— Как недоучившийся юрист или как обвиняемый?

Тон Явича настораживал — в нем был вызов.

— Не понимаю вас, — сказал Эрлих.

— В таком случае любезность за любезность. Как недоучившийся юрист я крайне вам благодарен за прочитанную лекцию…

— А как подозреваемый?

— Как подозреваемый… Готов отдать вам должное, но Васильев все-таки допрашивал меня талантливей…

— Какой Васильев?

— Не изволили знать? Обаятельный человек. Ротмистр. Из Санкт-Петёрбургского жандармского управления, — срывающимся голосом сказал Явич.

Обращенная ко мне щека Эрлиха побелела. Но он умел сдерживаться и даже улыбнулся.

— А вы веселый человек, Явич…

— Только в приятном для меня обществе…

— Ну что ж, пока, — Эрлих подчеркнул слово «пока», — пока вы свободны. Не смею задерживать. А впрочем… — Он повернулся ко мне: — У вас не будет вопросов к подозреваемому, Александр Семенович?

У меня был только один вопрос, но он не имел прямого отношения к делу о покушении.

— Нет, не будет.

Когда Явич-Юрченко вышел из кабинета, Эрлих спрятал папку в сейф.

— Ну, что скажете, Август Иванович?

— Я еще раз прошу вас, Александр Семенович, подумать относительно ареста подозреваемого.

— Это моя привычка.

— Что? — не понял Эрлих.

— Думать, — объяснил я. — И я привык придерживаться ее даже тогда, когда меня об этом не просят.

Теперь Эрлих улыбнулся:

— Значит, вы подумаете?

— Обязательно, — сказал я.

8

«Горелое дело» по-прежнему числилось за Эрлихом. Но теперь над ним работал и я. Это, конечно, был не самый лучший выход из положения, потому что «горелое дело» являлось одним из нескольких десятков дел, за которые я отвечал как руководитель отделения.

Итак, два человека, ведущих расследование одного дела.

В положении каждого из них — свои плюсы и минусы. Существенным, хотя и временным, преимуществом Эрлиха являлось то, что он непосредственно, а не по бумагам знал людей, каким-либо образом приобщенных к событиям той ночи. Мне же предстояло с ними только познакомиться. Но диалектика всегда остается диалектикой. И преимущество Эрлиха являлось одновременно и его слабой стороной. Дело в том, что вопроса «Кто совершил преступление?» для него не существовало, вернее, уже не существовало. Он на него ответил месяц назад и теперь лишь обосновывал бесспорную, по его мнению, точку зрения. Он не сомневался в виновности Явича. По существу, его работа сводилась лишь к тому, чтобы сделать убеждение Эрлиха убеждением Белецкого, Сухорукова и суда, придать ему, если так можно выразиться, наглядность и юридическую завершенность.

Само собой понятно, что такой подход связывал его по рукам и ногам. Меня же ничто не связывало. Версия Эрлиха, кстати говоря, достаточно убедительная, рассматривалась мною лишь как одна из возможных. А таких оказалось несколько. Причем одна из них основывалась на клочке бумаги, неизвестно как оказавшемся в документах Шамрая. Ни Русинов, ни Эрлих не уделили ему внимания. Возможно, он действительно его не заслуживал и оказался среди подброшенных бумаг совершенно случайно, например по небрежности сотрудника стола находок. От подобных случайностей никто не застрахован. Правильно. Но… Маленькое «но», совсем маленькое. И тем не менее закрывать на него глаза не следует, уважаемые товарищи. Кто из вас доказал, что неприметный клочок бумаги — случайность?

Кто может гарантировать, что клочок бумаги с двумя строчками раешника — не улика или хотя бы намек на то, что произошло на даче Шамрая?

Если будет установлено, что он не связан с покушением на Шамрая, тем лучше. Количество возможных версий уменьшается, а это уже шаг вперед.

Каким же образом он мог попасть в подброшенные документы? Чтобы ответить на этот вопрос, надо было предварительно разобраться в двух других: что это за раешник и каково его происхождение?

Безусловно, строчки стихов имели непосредственное отношение к блатной поэзии. Но к какой именно? Блатная поэзия достаточно многообразна. В ней имеются свои «школы» и «направления».

«Поэтическая» школа Соловецких лагерей и по тематике, и по образам отличалась от Лефортовской, а та, в свою очередь, мало чем напоминала Одесскую или Ростовскую. У соцвредов[6] которых называли на Соловках «леопардами», были свои частушки и романсы, у «ошпанелой интеллигенции» — свои.

Блатная песня — это, конечно, не отпечаток пальца, по которому безошибочно идентифицируют личность преступника. Тем не менее «патриарх» Московского уголовного розыска Савельев, переиначивая известный афоризм, говорил: «Скажи мне, что ты поешь, и я скажу, кто ты». И у него были на это все основания. Если не ошибаюсь, в 1922 или в 1923 году, ознакомившись с репертуаром и манерой исполнения одного из «музыкальных» налетчиков, он достаточно полно восстановил небезынтересные для нас факты его биографии. Но, к сожалению, Савельев, ушедший в прошлом году на пенсию, сразу после Нового года уехал в Киев, где гостил у сына. Вернуться в Москву он должен был лишь к концу января, а то и позже. Другой же знаток блатной поэзии — начальник домзака Вильгельм Янович Ворд, человек замечательный во многих отношениях, — умер пять лет назад. Больше крупных специалистов в Москве не имелось, а может быть, я их просто не знал. Консультации же с дилетантами, к которым я относил и себя, потребовали бы много времени. Но иного выхода нет. А впрочем… Если хорошенько полистать записную книжку памяти, может быть, что и отыщется?

И, листая эту «книжку», я наткнулся на фамилию Куцего — сотрудника исторического музея. Разумеется, он тоже являлся дилетантом. Но дилетантом-энтузиастом…

Список увлечений Валентина насчитывал сотни наименований. Но блатная поэзия занимала в нем почетное место. Уже свыше десяти лет он коллекционировал творчество тюремной музы, удивляя нас с Фрейманом своим постоянством, которое совершенно не согласовывалось с его характером.

Я позвонил Куцему и договорился о встрече у него на квартире. Ровно через полчаса я уже помогал Валентину резать хлеб, колбасу, протирать пластмассовые стаканы, призванные в ближайшее время заменить устаревшую стеклянную посуду и «всякий там хрусталь, фарфор и прочую ветошь».

Комнатушка Валентина чем-то напоминала мою и в то же время резко от нее отличалась. Обставленная по-спартански — лишь самое необходимое, — она была не только прибрана, но и свидетельствовала о том, что где-то, возможно совсем рядом, существуют упорядоченный домашний быт, уют, и некоторые граждане подметают полы в канун каждого праздника, даже чаще.

В ящиках было около сотни тетрадей. Если просмотр каждой из них займет всего двадцать минут, это уже тридцать три часа с хвостиком… Ничего не скажешь, светлые перспективы!

Но мне повезло: нужный раешник я отыскал в третьей по счету тетради.

На шестой странице скачущим почерком Валентина был запечатлен для потомства интересующий меня раешник: «Здорово, избранная публика, наша особая республика! Здорово, Зосимы и Савватии, вся долгогривая братия! Здорово, начи, завы, комы, замы, замзавы и помы, нарядчики комроты, благодетели мои и глоты…

Всем, всем шлю привет и даю совет, когда темы нет, на сцену не лезть и раешник не плесть…»

Пригодится ли мне в дальнейшем соловецкий раешник? В любом производстве неизбежны отходы, а в уголовном розыске они доходят до 99 процентов. Скорее всего, раешник попадет в эти 99. Но загадывать на будущее не стоит. Поживем — увидим.

9

«Горелое дело»…

Чем больше я углублялся в него, тем сильнее оно раздражало меня какой-то своей зыбкостью и неопределенностью. Порой было такое ощущение, что оно засасывает, подобно болоту, сковывая и ограничивая движения, лишая возможности на что-либо твердо опереться. В нем не было точки опоры, во всяком случае, я ее не мог нащупать.

И причина этого была не в сложности, а в чем-то другом. Многие преступления на первом этапе расследования — загадка, более или менее трудная, но загадка, дающая простор для различных предположений, версий, гипотез. Перед следователем клубок фактов, показаний, объяснений, доводов. Он должен отыскать кончик нитки. Это трудное и кропотливое занятие. Зато, найдя кончик, сравнительно легко распутать весь клубок. А из «горелого дела» торчало несколько хорошо различимых кончиков, но каждый из них не облегчал, а усложнял работу. Здесь все было противоречивым, неустойчивым, несобранным — версии, позиции участников происшедшего, логика их поведения и улики.