Дмитрий Володихин - Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

• Название: Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок
• Автор: Дмитрий Володихин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03613-0

Личность третьего русского царя из династии Романовых нечасто привлекала к себе внимание историков. Царь Федор Алексеевич (1676—1682) взошел на трон в возрасте четырнадцати лет, а умер, не дожив до двадцати одного года. При этом большую часть своего недолгого правления он проболел (еще в отроческом возрасте царевич получил тяжелую травму позвоночника). Наследника по себе он не оставил, а смерть его была ознаменована страшным стрелецким восстанием, в результате которого власть в стране взяла его сестра царевна Софья. Но вот что удивительно: за шесть лет его царствования было сделано очень многое: уничтожено местничество, начались важнейшие реформы в области образования и культуры. Россия жизненно нуждалась в переменах, и царь отчетливо понимал это, начиная «мягкую», постепенную европеизацию страны. Как показывает автор книги, известный историк Дмитрий Володихин, это была реальная альтернатива оглушительной, страшной, «костоломной» европеизации России, проведенной впоследствии младшим братом Федора Петром Великим. Кто знает, проживи Федор Алексеевич подольше — и страна избежала бы одной из тяжелейших страниц в своей истории.

---

Учеников разделили на два отделения, которые условно можно именовать «славянским» и «греческим».

Ученый путешественник Энгельберт Кемпфер, посетивший Москву летом 1683 года, осматривал Китайгородскую типографию и тамошнюю школу. Его допустили на занятия «славянского» отделения. По словам Кемпфера, один класс объединял полсотни мальчиков, другой — еще десять ребят постарше. В годы расцвета школы более крупное «славянское» отделение объединяло 150—170 человек. Их обучали грамоте и письму.

Но лучшие ученики иеромонаха Тимофея вышли из небольшого «греческого» отделения, насчитывавшего в разные годы от 10 до 70 человек. Там учились лишь самые способные, и именно они получали образование на уровне повышенной школы.

В программу преподавания «греческого» отделения входили, помимо умения говорить, читать и писать по-гречески и по-русски, грамматика, диалектика и риторика, причем к последней добавлялись занятия историей, географией — в качестве отдельных дисциплин. Весьма вероятно, в число предметов обучения вошла и пиитика — иначе зачем попали в школьную библиотеку Эсхил, Эзоп, Аристофан, Гомер? Всё это — круг предметов западноевропейского или греческого среднего учебного заведения. За образец явно были взяты греческие школы Православного Востока.

Возможно, отдельные питомцы Тимофея удостаивались у ректора уроков философии и богословия[224]. А это уже, по понятиям XVII века, предметы из программы высшего учебного заведения.

Учащихся делили на три класса или, как тогда говорили, «статьи», по признаку овладения постепенно усложняющейся учебной программой. Каждой «статье» назначался свой староста — помощник ректора.

Иеромонах Тимофей не только преподавал, он также превратился из «книжника» в администратора с весьма широкой компетенцией. Ему пришлось «надзирать» за учениками, управлять учителями и отвечать за финансовую сторону деятельности школы. На него пали обязанности разрабатывать учебные программы, думать о материальном обеспечении всего дела, пополнять книгохранилище.

Последнее — особенно важно.

Большой, но узкоспециализированной типографской коллекции книг (в основном церковного содержания) скоро перестало хватать. Специально для училища была сформирована библиотека, включавшая русские и греческие книги по истории, философии, географии, медицине, арифметике, астрономии, риторике и богословию, а также словари. Ученики Типографской школы имели возможность ознакомиться с сочинениями Аристотеля, Платона, Демосфена, Катона, Гиппократа, Галена, Гомера, Аристофана, Эсхила, Эзопа, Софокла, Лукиана, Гесиода, Пифагора, Павсания, Геродота, Аммиана Марцеллина, Дионисия Галикарнасского, Диодора Сицилийского, Афония и Гермогена… Они использовали рукописные греческие азбуки, печатные грамматики, разнообразные богослужебные и богословские книги. Последние были собраны в изрядном количестве. Среди них — сочинения Иоанна Дама-скина, Иоанна Златоуста, Григория Богослова, жития святых, толковая Песнь Песней, сборник «Пчела», толкование литургии и т. п. Учащимся достались также Космографии Герарда Меркатора и хронографы (сочинения по всемирной истории).

Тимофею передали часть библиотеки покойного патриарха Никона. Для него казна приобретала книги в московских торговых рядах и у столичных греков. За книгами даже отправили в Константинополь особую «экспедицию» из двух «московских гречан» — Кирилла Юрьева и Георгия Николаева[225]. По неполным данным сохранившихся приказных документов, школьную библиотеку составляло не менее пятисот томов, в большинстве своем — греческих. Таким образом, книжное собрание Типографского училища определенно входило в число крупнейших библиотек всего Московского государства.

Учащимся каждые четыре месяца выплачивалась «стипендия», на которую они могли существовать безбедно. Кроме того, им выдавались деньги на одежду и обувь, подарки. От раза к разу их радовали, например, «калачами». Из средств приказа Книгопечатного дела и патриаршей казны получали жалованье учителя: сам ректор, а также преподаватели — московский грек Мануил Григорьев (Манолис Григориопулос) Миндилинский, святоафонский иеромонах Иоаким, известный старомосковский книжник Карион Истомин[226]. Притом ректор получал исключительно высокое для «книжника» жалованье: 50—60 рублей в год. Иеромонах Тимофей, кстати, звал в Москву и своего знаменитого учителя Севаста Каминитиса, но тот не смог приехать…

Бумага, свечи, чернила, книги и мебель — все это также приобреталось для школы государством и Церковью.

Выпускников тимофеевской школы ожидали разные судьбы. Они становились служащими Московского печатного двора, патриаршими певчими, занимали различные должности в патриаршей администрации, а позднее — в Славяно-греко-латинской академии[227].

В годы своего ректорства иеромонах Тимофей пользовался благорасположением патриарха Иоакима. Он попал в число патриарших крестовых священников и занимал келью в доме святейшего патриарха. В октябре 1681 года Тимофею было дано на платье 20 рублей серебром (четыре-пять месячных окладов); в ноябре того же года в кельи самого патриарха и Тимофея был куплен «на завес» один и тот же материал, «крашенин лазоревый», более не доставшийся никому из должностных лиц Патриаршего двора. Позднее специально для ректора возвели дом — «каменную палатку небольшую». Он даже обзавелся собственным возницей. Из постоянного роста числа учащихся видно, что эти почести оказывались Тимофею не зря: под его руководством школа завоевала у москвичей немалый авторитет.

От тимофеевской школы оставался один шаг до академии. Первый русский ректор сделал всё от него зависящее, дабы появилась возможность этот шаг сделать.

Вернемся к началу истории — учреждению повышенного училища по велению царя Федора Алексеевича и патриарха Иоакима. Государь, получивший личный опыт учебы, скорее, славяно-латинского типа, нежели славяно-греческого, колебался: всё ли сделано правильно? Туда ли он направил корабль русского просвещения?

Ему нравился ход дел в Типографском училище. Как минимум первое время. По свидетельству Федора Поликарпова (одного из учеников иеромонаха Тимофея), государь Федор Алексеевич и патриарх Иоаким то вместе, то поврозь (!) «…явным и тайным образом едва ли не всяку седмицу (неделю. — Д. В.) в типографию прихождаху утешатися духом о новом и неслыханном деле, учащихся же ущедряху богатно одеждами, червонцы и прочими привилегиями»[228]. Иными словами, учреждение школы, отданной под руководство Тимофея, оценивалось царем как серьезное достижение. Но с течением времени Федор Алексеевич, видимо, усомнился в том, что подобного училища для Москвы достаточно. Патриарх, надо заметить, с неизменной доброжелательностью оказывал покровительство Тимофею и его подопечным. Одаривал их, желал видеть их искусство, а потому звал к себе в Крестовую палату на Рождество и Пасху. Частенько лично посещал училище. А вот о визитах монарха почти ничего не известно. Похоже, он постепенно охладел к собственному детищу.

Впрочем, иной причиной нежелания Федора Алексеевича посещать Типографское училище могла стать его личная драма. Летом 1681 года, произведя на свет царевича Илью, скончалась его жена Агафья Семеновна. А неделю спустя ушел из жизни и ее младенец. Семейное счастье государя рухнуло в одночасье. Какое-то время у него просто не хватало сил на государственные дела, включая поддержку тимофеевской школы…

Так или иначе, с течением времени Федору Алексеевичу захотелось поставить новый опыт: попробовать в действии и славяно-латинский формат образования. А для подобного училища требовался руководитель совсем иного склада.

В Москве тогда собралась сильная партия малороссийских книжников. Наибольшим авторитетом среди них обладал ученик Симеона Полоцкого Сильвестр Медведев.

Этот человек когда-то пользовался покровительством А.Л. Ордина-Нащокина — крупного дипломата предыдущего царствования. Когда тот испытал опалу, Медведев принял монашеский постриг. Ему пришлось на протяжении нескольких лет жить на периферии. Но с воцарением Федора Алексеевича он вернулся в столицу. Царь беседовал с ним, выслушал добрые рекомендации от Симеона Полоцкого и объявил свою милость. Еще бы! Когда за человека просит твой учитель, трудно отказать… Медведев какое-то время исполнял обязанности личного секретаря при Симеоне Полоцком. Потом ему досталась высокая должность на Печатном дворе. Затем его возвели в «строители» Заиконоспасского монастыря. А «строитель», по терминологии русского иночества, — вовсе не каменщик и не архитектор, а нечто вроде заместителя или помощника при настоятеле. Монастырский «строитель» отвечает за важнейшие хозяйственные дела. По большому счету, Медведев оказался в обители вторым человеком — после настоятеля. Духовные власти доверяли ему вести полемику по религиозным вопросам с иноверцами. Одно время его даже собирались приставить для учительства к царевичу Петру, как это было когда-то с Федором Алексеевичем и Симеоном Полоцким. Но тут уж воспротивился патриарх, ожидавший от Медведева влияния в латинском духе.