Дмитрий Олейников - Николай I

• Название: Николай I
• Автор: Дмитрий Олейников
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03537-9

Легенды о Николае I (1796-1855) начинаются с тайны его рождения и множатся вплоть до смерти. Один из самых мужественных и красивых русских императоров надолго вошёл в ряд «антигероев» отечественной истории. Старым и новым ниспровергателям удобно было сваливать на самодержца грехи казнокрадов, бюрократов, бездарностей. Ради этого, правда, приходилось замалчивать водружение русского флага над устьем Амура, освобождение Греции и значительной части Армении от османского гнёта, подготовку университетских профессоров за границей на государственный счёт, создание единого Свода законов и стабильной финансовой системы и даже появление столь привычных ныне Сберегательного банка и рождественской ёлки… И сколько бы ни противопоставляли царствования Николая I и Александра II, отца и сына, преемственность их очевидна. Об этом и многом другом рассказывает историк Дмитрий Олейников, чья предыдущая книга «Бенкендорф» в серии «ЖЗЛ» вызвала немало заинтересованных читательских откликов и споров в научной среде.

---

Оставался арсенал проверенных временем средств: великого князя били. Розгами, шомполами, линейками, тростью. Случалось, что разгневанный Ламздорф подкреплял свою брань щипками или даже «хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял об стенку так, что тот почти лишался чувств»[20]. Это было дозволено «свыше»: Мария Фёдоровна не видела в физическом воздействии на детей чего-то неправильного или исключительного. К тому же нельзя сказать, что наказания доставались примерному и покладистому ребёнку. Напротив, сам Николай признавал, что его «часто и… не без причины обвиняли в лености и рассеянности» и что нередко Ламздорф наказывал воспитанника «тростником весьма больно среди самых уроков»[21]. Шла борьба двух воль: юного великого князя и стареющего генерала. Журналы кавалеров пестрят жалобами на то, что Николай «во все свои движения вносит слишком много несдержанности (trop de violence)», что «в своих играх он почти постоянно кончает тем, что причиняет боль себе или другим», что ему свойственна «страсть кривляться и гримасничать», «что он нисколько не способен ни к малейшему проявлению снисходительности». «Вспыльчивость и строптивость Николая Павловича проявлялись обыкновенно в случаях, когда что-нибудь или кто-нибудь его сердили; что бы с ним ни случалось, падал ли он, или ушибался, или считал свои желания неисполненными, а себя обиженным, он тотчас же произносил бранные слова, рубил своим топориком барабан, игрушки, ломал их, бил палкой или чем попало товарищей игр своих, несмотря на то, что очень любил их, а к младшему брату был страстно привязан»[22].

Одним из пострадавших товарищей по играм был Владимир Адлерберг, сын недавней воспитательницы великого князя. Он стал другом Николая в семь лет и остался на всю жизнь. И всю жизнь носил на лбу шрам от удара прикладом игрушечного ружья. Владимир получил его, когда начал насмехаться над «высочеством», спрятавшимся от звуков пушечной пальбы за занавеской алькова. Это было время, когда в великом князе удивительным образом сочетались любовь к военным играм и страх перед громкой стрельбой. Николай мог подняться среди ночи, схватить алебарду или ружьё, чтобы немножко постоять на посту рядом с настоящими часовыми, — и мог расплакаться и заткнуть уши во время устраиваемых под дворцовыми окнами воинских учений со стрельбой. Мог с раннего утра выстраивать по столам в комнатах несметные полки оловянных и фарфоровых солдатиков, мог днями вырезать из бумаги крепости, пушки и корабли — и при этом отказываться обходить Гатчинский замок из-за страха перед одним только видом орудийных жерл. Усилия воспитателей, насмешки младшего брата Михаила («Если он такой трус, то военные игры ему не годятся») и в значительной мере собственное упорство помогли Николаю к десяти годам преодолеть этот страх; он даже полюбил стрелять.

Увлечение воинской стороной жизни совершенно захватило великого князя, и словно в награду за это в 1808 году (то есть в 12 лет) он получил право носить свои первые эполеты — конечно, генеральские!

Не стоит думать, что великого князя увлекали только военные игры. Николай рисовал карандашами и красками, посылая рисунки в подарок императрице или бывшей гувернантке. К восьми годам начал сражаться в шахматы с младшим братом Михаилом. Наблюдатели отмечали, как в игре проявлялась разница натур двух братьев: старший любил нападение и стремительный натиск, младший хитрил и стремился озадачить противника. Пристрастился Николай и к чтению. У него было уже в то время значительное количество достаточно серьёзных книг. Одна из них должна быть особо отмечена, поскольку определённо оказала влияние на будущего императора. Это «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам» И.И. Голикова. Рассказывали, что Николай знал эту книгу наизусть.

Но в первое десятилетие XIX века в «мудрые преобразователи» великий князь ещё не метил. Воинское будущее казалось ему совершенно определённым, ведь Европа сотрясалась от казавшихся бесконечными Наполеоновских войн. Сохранился изобретённый Николаем знак подписи под гравюрами собственной работы с изображением военной формы: овал, перечёркнутый внизу палочками римской цифры «три», что означало «Романов-третий»[23].

Великий князь не знал, что государыня Мария Фёдоровна начала строить другие планы. Её доверенный секретарь, Григорий Иванович Вилламов, записал в своём дневнике 16 марта 1807 года: «Она видит, что престол всё-таки со временем (ип jour) перейдёт к Великому князю Николаю, и по этой причине его воспитание особенно близко её сердцу»[24]. К тому времени «ввиду особенных обстоятельств, сопровождавших рождение дочери императрицы Елизаветы Алексеевны, великой княжны Елизаветы Александровны»[25], стало понятно, что у Александра уже не будет сына-наследника. Это означало, согласно системе престолонаследия, установленной Павлом в 1797 году, что претендентами на трон становились братья монарха. Следующего по старшинству великого князя, Константина, законная супруга покинула ещё в 1801 году, и у него тоже не было и не ожидалось наследников. Таким образом, хотя и с запозданием, Мария Фёдоровна всерьёз занялась общим образованием великого князя Николая.

К 1809 году все товарищи детских игр (за исключением брата Михаила) были с ним разлучены: их влияние было признано вредным, отвлекающим от учёбы, заставляющим слишком много думать о развлечениях — в том числе о военных игрушках. Владимир Адлерберг, например, был определён в Пажеский корпус. В канун наполеоновского нашествия на Россию он будет выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк и в его рядах проделает эпический военный поход от Немана до Москвы и обратно, а потом и до Парижа.

Но Мария Фёдоровна и в ту грозовую пору требовала от Ламздорфа, чтобы «их императорские высочества сколь можно более занимались науками, носили партикулярную одежду и вовсе не участвовали в военном управлении». Впрочем, были у неё планы отказаться и от услуг Ламздорфа. Именно к 1809 году относится намерение направить младших Павловичей учиться в знаменитый Лейпцигский университет. Для его осуществления Мария Фёдоровна затворилась с сыновьями в Гатчине и сделала главным предметом их обучения столь необходимый для будущих студентов латинский язык. В результате этот язык стал предметом особой нелюбви Николая — на всю оставшуюся жизнь. «Государь терпеть не может латыни с тех ещё пор, как его мучили над нею в молодости», — говорил министр Двора князь Пётр Михайлович Волконский более сорока лет спустя. Сам Николай, решая как-то судьбу латинских книг библиотеки Эрмитажа, велел убрать их от себя подальше: «Терпеть не могу вокруг себя этой тоски». Он также исключил ненавистный язык из программы обучения собственных детей, вспоминая, как занимался спряжением латинских глаголов «под угрозой применения розог и под громкой бранью кавалеров»[26].

Особенно обидным, возможно, было то, что мучения с мёртвыми языками оказались напрасны. Идее с Лейпцигским университетом воспротивился лично Александр I. Его тоже захватила мысль о всестороннем образовании младших братьев, и ради них он дал ход одному из самых блистательных педагогических проектов — Лицею.

Уже само место, выбранное для Лицея — Царское Село и тот самый флигель Екатерининского дворца, где родился и жил Николай Павлович, — указывает на намерение императора создать уникальное учебное заведение для высочайших учеников и их отборного окружения. Ещё 11 декабря 1808 года Михаил Михайлович Сперанский представил Александру «Первоначальное начертание особенного Лицея», в котором бы обучались 10—15 молодых людей в возрасте от десяти до двенадцати лет (как раз десять было Михаилу и двенадцать Николаю!)[27]. Учреждался Лицей «для образования юношества, особенно предназначенного к высшим частям государственной службы»[28], поэтому в нём решили обойтись без военных наук. Кроме того, это было первое в России закрытое учебное заведение, в котором совершенно исключались телесные наказания![29]

Увы, от представления проекта до утверждения императором «Постановления о Царскосельском лицее» прошло слишком много времени: министерская и придворная переписка, всевозможные уточнения и изменения заняли более полутора лет, а потом ещё год — приготовления, подбор преподавателей и учеников. Ко дню, когда коридоры пустовавшего дворцового флигеля наполнились голосами юных отроков, Николаю уже исполнилось пятнадцать. Он просто вырос. Моп comrade manque — «мой несостоявшийся товарищ» — будет иногда обращаться император Николай к барону Модесту Андреевичу Корфу, лицеисту легендарного первого выпуска, однокашнику Горчакова, Дельвига, Пущина, Пушкина… Тоже «несостоявшихся товарищей».

Трудно найти однозначный ответ на вопрос, почему младшие Павловичи так и не сменили фраки на сине-красные кафтаны лицеистов. Модест Корф писал, что, по мнению самих Николая и Михаила Павловичей, этому помешало то обстоятельство, что в конце 1811 года уже явно ощущалась неизбежность решающей войны с Наполеоном. Корфу же это представлялось только предлогом, а на самом деле император Александр так и не смирился с мыслью, что его братьев будут воспитывать «в общественном заведении»[30]. Иван Иванович Пущин считал, что идее воспротивилась Мария Фёдоровна, «находя слишком демократическим и неприличным сближение сыновей своих, особ царственных, с нами, плебеями»[31].