Юрий Горюнов - Корабль «дураков»

• Название: Корабль «дураков»
• Автор: Юрий Горюнов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

У них нет имен, у них есть только образы (Нищий, Бизнесмен, Домохозяйка и другие) который каждый придумал сам для себя, отправляясь из своего грустного прошлого, которое они покинули по воле обстоятельств, в свое призрачное, неизвестное будущее, которое для них одно. Они индивидуальны, но у них есть много общего — умение слышать и не обижаться на чужую точку зрения, оставаясь при своей. Они видят мир таким какой он есть, а не таким каким мы хотим его видеть и сделать…

---

— Творческая, — согласилась Художница, — но как выяснилось, он не написал ни одной книги, а только все еще пишет.

— Какое счастье! — воскликнула Проститутка. — Он делает подарок, избавляя других от своих не оформленных мыслей. А вы надо полагать, как все здесь, сбежали?

Художница кивнула головой в знак согласия. Она поняла вопрос. Обе женщины замолчали, они понимали, что не зависимо от того, что оказались здесь, жизнь продолжается, а значит надо принимать ее новые условия, да и как их не принимать, выбора не было.

— Я тоже пойду, — сказала Художница и поднялась.

— Надеюсь не из-за моей компании?

— Ну, что вы! Пойду, может получиться написать.

Она встала и пошла вдоль борта.

Проститутка осталась одна. Перед ней простиралась гладь. Она понимала, что в этом замкнутом пространстве корабля каждый, кто здесь оказался, оберегал свою независимость, и в первое время, знакомство проходит скованно, но необходимая вынужденность, заставит направляться к общению.

Кто была эта женщина, сидящая в шезлонге, знала только она. У нее не было желания посвящать случайных попутчиков в свое прошлое, каким бы оно ни было. Был ее внешний вид реальным отголоском прошлого или это просто каприз для себя, было ведомо только ей. Ей действительно было все равно, что о ней думают в этом замкнутом мирке под названием корабль «Надежда». Что винить людей, когда их мир скуден и обсуждать других, возможно, их единственное развлечение. Так стоит ли лишать их этого малого счастья. У нее не убудет, а им есть чем заняться. Она еще немного посидела и, поднявшись, ушла с палубы.

2

После ухода женщин на палубе практически сразу появился мужчина, примерно лет пятидесяти. Щеки покрывала окладистая борода, длинные волосы доходили до плеч, но особенность его была в том, что одет он был в рясу, что могло свидетельствовать о его причастности к религии. Он не торопясь шел вдоль борта, с тихим спокойствием в глазах поглядывая на воду, сквозь сетку. Подойдя к шезлонгу, где только что сидели женщины, он подергал один из них, и, убедившись, что тот крепко закреплен, сел.

Положив руки на колени и вглядываясь в водную гладь, наслаждаясь влажным воздухом, он погрузился в свои мысли. Он считал себя Монахом, но не отшельником; любил общение с людьми, и одиночество, которому отдавали себя отшельники, было не для него. Он не осуждал своих собратьев за отшельничество, но не понимал их; только в общении с людьми можно искать истину, которую каждый ищет для себя. А с кем разговаривать в одиночестве? Только с собой или Господом. Но он не встречал тех, кому тот хоть раз бы ответил, но верил, что Господь существует, как можно и нужно верить в свои желания. Да и кто тогда создал этот дивный мир и населил его? Для обращения к Всевышнему совсем не обязательно быть отшельником, чтобы поведать свои мысли. Он хотел не столько обращаться со своими просьбами, сколько замолить слово за других, кто заблудился в своих мыслях, своих поступках, а для этого надо беседовать, пытаться услышать, понять.

Он уехал от своего прошлого, и, не задумываясь, согласился на предложение покинуть место жизни, хотя кто предложил он не помнил. На новом месте он хотел быть ближе к людям, хотя и на прежнем месте он не был разочарован, но ему, как и всем пассажирам этого корабля, верилось, что направляется туда, где каждому, по только им ведомой причине, будет лучше.

Мужчина чувствовал, своим опытом жизни, что пассажиры, которых он еще не видел, но знал, что они есть, это не просто путешественники, а уезжающие, которые загоняют свою боль, свои воспоминания о прошлом в глубину себя, оставляя себе лишь надежду на лучшее. Их стремления были обращены в будущее и, переступив порог прошлого, они начинают возвращать себе чувство собственного достоинства, которого их в прошлом пытались лишить, втаптывая в грязь их личное «я».

— Странный у нас корабль, — вывел его из задумчивости голос.

Монах поднял голову и увидел, что чуть в стороне, облокотившись на борт, стоит женщина и смотрит на воду. Ей было лет тридцать пять, чуть ниже среднего роста, короткая стрижка. Очки явно выделялись на ее лице, которые держались на небольшом аккуратном носике, каким-то непостижимым образом и не падали. Одета в темный костюм: пиджак, юбка, на ногах туфли без каблука. Монах так был погружен в себя, что даже не заметил, как она подошла. Не понятно, обращалась ли она к нему, или разговаривала сама с собой. Из вежливости Монах решил поинтересоваться:

— Почему?

— Какой-то неброский, унылый.

— Согласен, но блеск и мишура не дают возможности сосредоточиться, возможности подумать, побыть наедине со своими мыслями. А внешний лоск всегда отвлекает. Корабль не супер, но достаточно приличный.

Она обернулась к нему: — Разрешите присесть?

Он кивнул в знак согласия, а она сев в шезлонг рядом, продолжила, не поворачивая к нему головы, как и прежде смотря на воду:

— Да, где блеск и много шума не подумаешь, но это тогда, когда есть о чем думать.

— Вам не о чем?

— Если бы. Как раз наоборот хочется сбежать от своих мыслей, потому как я достаточно часто провожу время в одиночестве, и единственным моим собеседником являюсь я сама.

— Вы думаете, что там, куда направляетесь, будет веселее?

— Вряд ли…Вряд ли, что измениться в моей жизни, но хотя бы смогу переключить свое внимание. Я не очень люблю большие компании, но иногда они нужны, хотя и там ищу место, где легко и уютно.

— Находите?

— Нахожу, но легче не становиться, поэтому и хочется иногда шума, чтобы просто сидеть и ни о чем не думать, чтобы мысли разбегались, оставляя в голове пустоту.

— Грустное у вас настроение. С таким планы строить сложно.

— Я и не строю, но надеюсь, что где-то там, — она махнула рукой в сторону носа корабля, — может быть будет иначе. — Говорила она не громко и не жаловалась, а просто хотела быть услышанной.

— Но надежда живет?

— А что еще остается.

— А чем вы занимались ранее?

— Не все ли равно; все позади, там я была чужая на их празднике жизни, всегда в тени.

Монах взглянул на нее; ее нельзя было назвать красавицей, но и дурнушкой она не была. Скромная одежда, короткая стрижка, никакого макияжа на лице; так серенькая мышка, сказал бы про нее мужчина. Между тем женщина продолжила:

— Все мои подруги оттирали меня в сторону при виде приличного мужчины, да я и не стремилась привлечь внимание. Я всегда была застенчивой в общении, во мне живет какой-то комплекс неполноценности. Сначала воспитывали в строгих правилах, а потом я уже сама себя воспитывала получается.

— Родители держали в строгости?

— Не то чтобы, но давали понять, что не нужно казаться доступной. Я их не сужу, они хотели воспитать меня для семьи, но не получилось, я стала чураться общения, но это я сама себя накрутила, они здесь ни при чем. Моя застенчивость, робость — вот причины, которые я не могу в себе изжить.

— Это все временно, когда надо придет момент, тогда отстоите свое внимание к себе.

— Хотелось бы вам верить. А вы служитель церкви? Ваша одежда говорит об этом.

— Это ряса, в переводе с греческого значит «вытертая», «лишённая ворса», «поношенная» одежда. Именно такую, почти нищенскую, одежду носили в Древней Церкви монахи. Но я не служу в церкви, — улыбнулся он. — Я служу Господу. Я — Монах.

Она удивленно посмотрела на него: — И куда же вы направляетесь?

— Туда же куда и вы, как и другие пассажиры этого корабля — в поисках, где люди иначе воспринимают мир и других людей.

— Что значит иначе?

— Это значит, что я надеюсь, что люди там будут не так разобщены, эгоистичны. В том месте, где я жил, людей мало занимало чужое горе. Кажущаяся общность, в которую все хотели верить — пустой звук, который висит в воздухе и не отзывается даже эхом.

— И вы на это надеетесь?

— А как иначе? Зачем тогда жить, если нет надежды.

— Но если за душой ничего нет, кроме эгоизма, то вряд ли это можно вытравить проповедями.

— Я не читаю проповеди, я беседую. Не нужно заставлять людей верить, нужно пытаться объяснять им, что веру надо иметь и понимать, во что веришь. Слепая вера не приносит успокоения душе.

— А что значит Монах?

— Одиночный. Монахи могут жить в общине, либо в одиночестве. Одиночки обычно — отшельники, отрекшиеся от мирской жизни, с удалением от людей. Я придерживаюсь иных взглядов. Я дал обет, который хочу выполнить.

— И что за обет?

— Этого я сказать не могу.

Она промолчала в ответ. Она была погружена в свои мысли. Да и что она могла сказать; религией она не увлекалась, в церковь ходила от случая к случаю. Прошлое уже не тревожило ее, его словно и не было. Она не лукавила, когда говорила, что ее застенчивость, молчаливость стали причиной того, что ее стали сторониться, и она от этого все больше замыкалась в себе, доверяя мысли пустому пространству, в которое иногда бросала слова. Она вслушивалась в их звук, пытаясь понять не мыслями, а уловить их значение на слух; как они звучат. Но звук исчезал, а мысли не покидали; мысли о своем существовании, о причинах, почему с ней все так. Но что толку спрашивать других, если не научилась разбираться в себе. Не надо жаловаться никому, даже себе.