Феликс Розинер - Некто Финкельмайер

• Название: Некто Финкельмайер
• Автор: Феликс Розинер
• Издательство: Терра
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Роман «Некто Финкельмайер» написан в 1975 году. С тех пор он широко распространялся в московском самиздате. Рукопись романа (под условным названием «Пыль на ветру») получила в Париже Литературную премию имени Владимира Даля за 1980 год.

* * *

«Говорят, что, создав своего героя, автор поневоле повторяет выдуманную им судьбу. Так ли это или нет, но однажды будто кто-то подтолкнул меня: я сделал шаг, за которым стояла эта судьба. До сих пор не знаю, что спасло меня тогда. Но я знаю тех — и их много, близких моих друзей, и друзей мне мало знакомых, — кто спасали роман от почти неминуемой гибели. Им я обязан, что роман выходит в свет. Всем им, чьи имена не следует сегодня называть, — моим друзьям в России и за ее пределами я посвящаю его.»

---

Никольский с улыбочкой всех оглядел.

— Ну? И кто же? — поторопила Вера.

— А вот кто: Пребылов!

Толик изумленно свистнул. Финкельмайер от души заливался гогочущим смехом. Вера и Женя реагировали потоком возмущенных междометий, Леопольд сидел с таким видом, будто и не услышал никакой сенсации. Остальные недоумевали, так как не имели счастья знать Сергея Пребылова. Но Мэтр к их числу не относился:

— Пребылов?! — кричал он и потрясал кулаком. — Мразь! Черная сотня! Молодые прохвосты! — о, они далеко пойдут, негодяи! Ты отказался! — вдруг накинулся он на Арона. — Ты видишь, что получилось? Г Ведь я пообещал, что ты им сделаешь эту подборку! А ты наплевал, наплевал!

— Да какой же смысл? — вступился Никольский. — Теперь-то было бы «Манакин» — значит, Арону пришлось бы дарить ему свои стихи!

— Ничего подобного! — отрезал Мэтр. — Если Манакин идет под своей фамилией, карты сразу раскрываются: «Перевод Финкельмайера» — так пишется на титульном листе. С книгой он это просто прошляпил, его надули — и Манакин, и издательство! Если бы я знал, ни за что бы не допустил! Арон смог бы получить гонорар за перевод официально, а не втемную, от Манакина, как это было у них до сих пор. А теперь Манакин упущен! Пребылов! Черт знает что!

Мэтр бушевал, но к Леопольду подошел официант и негромко сказал, что десерт подан. Однако и за столом, куда все вернулись, Мэтр не мог успокоиться. Какая глупость! Так опростоволоситься! Он не мог этого Арону простить. Выходило, что обманули не столько Арона, сколько самого Мэтра. И в каком-то смысле так оно и было: ведь именно Мэтр придумал эту затею — выдать стихи Арона за русские переводы несуществующего Айона Непригена. Не говоря уж о том, что и Арон Финкельмайер был детищем, неким поэтическим отпрыском старого литератора, который, в гроб сходя, благословил и т. п. К полувековой уже славе Мэтра — скандальной и шумной в начале, тяжкой — славе нищего поэта — позже, и легендарной, с академическим нимбом сейчас, на склоне лет, очень уж годилось такое, опять-таки в меру скандальное, сенсационное завершение: представить поэтическому миру непризнанного гения, ввести его на Олимп, держа за руку, и наслаждаться, стоя подле, криками восторга, воплями завистников и, может быть, снова на миг ощутить, как повеет ароматом давно миновавшей молодости. Он, конечно же, нес в себе эту мечту, но она была скрытой и вряд ли осознаваемой разумом — импульсивным и непривычным к самооценкам. Мэтр чувствовал только глубокую обиду. Его мечту обманули! Обманул тот самодовольный туземец; обманул Финкельмайер; и — не имел ли отношения к обману этот седой, слишком уж невозмутимый человек, вызывавший у Мэтра чувство, похожее на ревность?..

— А вы? — обратился Мэтр к Леопольду с вызовом. —Вы, как я понимаю, с ним близки теперь? — Он кивнул на Арона. — Вы могли на него воздействовать! Вы немолоды, и у вас жизненный опыт. Я полагаю, не только официанта? Надеюсь!..

Это прозвучало грубостью. Леопольд бросил на Мэтра взгляд насмешливый и незлобивый — как если б то была пустая выходка подростка.

— Отчего же? — медленно заговорил Леопольд. — Я не разделяю ту точку зрения, что жизненный опыт — это прежде всего трудовой опыт, и, следовательно, жизненный опыт официанта непосредственно связан с умением сервировать. Но я был бы неискренен, отрицая, что моя работа лучше, чем что-либо иное, помогла мне понять и жизнь и людей. За столом-то, батенька мой, — произнес он по-простецки, а смотрел с нескрываемой иронией, — за столом-то человек — весь на ладони.

Пергаментная кожа на лице Мэтра будто посерела. Он не ответил.

— Воздействовать на Арона, — задумчиво произнес Леопольд. — Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…

— Тютчева я знаю не хуже вас! — задиристо выпалил Мэтр.

— Разумеется. Поэтому вы не поймете меня превратно. Я, скажу вам, из тех, кто вместо того, чтобы давать советы в связи с той или иной ситуацией, ограничиваются обсуждением проблемы.

— Не хотите брать на себя ответственности? — наскакивал Мэтр. — Или я вас превратно понял?

— Допустим, что и так, — но не я тут — главное, а тот, другой, кто столкнулся с проблемой и приходит ко мне. Мы слишком мало знаем о себе и много меньше — о другом, чтобы судить и предугадывать чужое поведение. Это в лучшем случае бесполезно, чаще же приносит вред, особенно, когда проблема — в самой психике человека, в его душе, когда он, к примеру, страстно любит или предается творчеству, искусству. Простите, я, возможно, тривиален?

— Тривиально, да! все это, извините, расхожие рассуждения, и так можно дойти черт знает до чего! — возмутился Мэтр. — Это неприемлемо! И вы жонглируете понятиями!

— А именно? Укажите? — быстро сказал Леопольд. В глазах его зажегся огонек, он даже ухо склонил в сторону Мэтра, изготовившись не упустить ответа. И все за столом внимали — с любопытством, но и с тревожной неловкостью от того, что пожилые уважаемые люди не на шутку готовы схлестнуться. Но Мэтр чувствовал себя в своей стихии — в центре внимания и на грани скандала.

— И укажу! И укажу, пожалуйста! — запетушился он. —Вот: пример с любовью! Нельзя научить любви? Или не нужно? Не нужно давать советов? Чушь, мещанская чушь, обывательщина! В любви — о, есть чему в любви учиться и в чем получить совет! И потому любовь без наперсника — это только пол-любви!

— Браво, прекрасно сказано! — вставил с улыбкой Леопольд, пока возбужденный Мэтр справлялся с непослушным дыханием.

— А другое? — на том же подъеме продолжал Мэтр. — Об искусстве! Жизнь в искусстве — грубая жизнь, жестокая и двусмысленная. Творчество? — о да! А кушать, простите, вам не хочется? Я ходил сюда, в «Националь», но я ходил и в столовки, где на мисках был хлеб, и я его поедал, закрываясь газетой, — жадно, кусок за куском!

— И если я скажу: но надо рукопись продать, — вы ответите, что знаете Пушкина не хуже меня? — опять Леопольд быстро вставил.

— Что? Вот именно! — подтвердил Мэтр. Но, похоже, он сбился с мысли, умолк, и Леопольд сказал:

— Простите, я, кажется, неудачно вас перебил. Но мне ясно: вы говорите, что практическая сторона присутствует в любви, присутствует и в творчестве. Это безусловно так, если понятия любви трактовать с вашей, так сказать, широтой. Я же более узколоб: для меня любовь — само любовное чувство, вне руководства по общению полов; и творчество — лишь сам его процесс, вне таких его реализаций, как чье-то к нему внимание, материальный успех и память потомков. — Леопольд вдруг сгорбился, и глаза его как будто потухли. — Все это мишура…

Мэтр махнул рукой:

— Оставьте! Ни к чему прибедняться и называть себя узколобым — мы с вами умные люди. Но любовь — всегда компромисс, даже между двоими, не так ли?

— Браво, браво, — уже довольно равнодушно отметил Леопольд очередной афоризм.

— …и творчество — всегда компромисс, даже между идеей и ее воплощением. Согласны?

— Превосходно, — легко отвечал Леопольд.

— Но еще больших компромиссов требует жизнь, жизнь, жизнь! И как вы хотели бы их избегнуть?

Леопольд не отвечал.

— А? Практических, грубых, жизненных компромиссов вот с этими вашими — чистейшими! — понятиями любви и творчества? — Вы хотели бы избегнуть?

Леопольд поднял голову и прямо посмотрел в лицо Мэтру.

— Да.

Он сказал это громко, с отчетливостью и твердостью, за которыми слышалось неизмеримо более существенное, чем просто ответ в разгоревшемся споре. И Мэтр это почувствовал.

— Признаете, что такие компромиссы — существуют, и хотите — избегнуть?

— Да.

— О, я понимаю! Иисус сказал: «Кто может вместить —да вместит». Я понимаю: один идет на значительные компромиссы, другой — лишь на незначительные. Но не хотите же вы сказать, что — избегнуть совсем?

— Да, — в третий раз и с той же твердостью повторил Леопольд.

Мэтр выпучился на него.

— Но как возможно избегнуть? Как? Какой способ?..

— Отказ. Такова единственная возможность: отказаться. Царила общая тишина. Мэтр качал головой недоверчиво:

— Отказываться?.. от любви… отказываться от искусства?.. ради… чтобы избежать компромисса?.. — это, знаете ли… это слишком уж как-то!.. нереально!.. что-то очень уж… умозрительное!.. — Мэтр вдруг вскинулся: — Да помилуйте, где вы такое видели? Может ли так устроиться жизнь, что человек!.. — Он прервал себя; и неожиданная догадка заставила его умолкнуть надолго.

Потом он, дыша тяжело, заговорил, и они с Леопольдом глядели в глаза друг другу:

— Ах, так — вы?.. Значит, вы… Вы — бывший актер; вы художник — наверно, талантливый, да!.. талантливый?.. и вы историк, вы — искусствовед, было сказано… так? Вы —чтобы избегнуть? — да, да, отказ, отказ! — вы служили?.. — официантом!?..

Мэтр отвел взгляд. Звякнули ложечкой.

— Это — знаете..! Это… воистину! Знал бы — я бы приходил в «Националь» поклоняться вам… Я-то, — я-то, аз грешный, — все больше компромиссы… один за другим… И не помню уже, с чего начались… а что не кончились — это само собой разумеется… Творчество… любовь, говорите… Я, вы знаете? — не был никогда женат. А вы?